The Road to Mandalay

Ичиго не стал заезжать в Сан-Франциско – ещё покидая его, он уже знал, что не повернёт назад. Вещи он тоже оставил – наверное, надеялся когда-нибудь вернуться. Обратный путь занял немногим больше времени, чем когда он стремился в Калифорнию. Из Аризоны Ичиго выехал на попутке, и уже через несколько дней и двух-трёх пересадок добрался до Айовы. Над маршрутом он особенно не задумывался, так что вышло вкруговую: через Нью-Мексико, Колорадо и Небраску. По пути в Де-Мойн он услышал от водителя, что скоро в Wells Fargo ожидается последнее в этом году шоу "Monster jam", и свернул туда – время вполне позволяло развлечься. Время теперь вообще позволяло многое. Особенно сейчас, когда он знал, что не нужно ни за кем бежать, что его никто не ждёт. Хорошо быть никем и поступать так, как тебе хочется, не опасаясь, что это затронет кого-то ещё... Странно было возвращаться в Нью-Йорк после почти полуторагодичного отсутствия – всё вокруг казалось чужим и незнакомым: другие улицы, дома, люди... Даже деревья в парках – и то не те. Май встретил его лёгким западным ветром и запахом сирени с бульваров там, где движение было не столь оживлённым – в других местах его начисто забивала общая загазованность воздуха. По Манхэттену Ичиго шёл пешком: во-первых, у него почти кончились деньги и тратить их на такси было бы неразумно, а во-вторых, хотелось прогуляться. Вспомнить город и... себя. Но дальше пришлось-таки сесть в автобус — до дома оставалось ещё довольно далеко. Проезжая по Бруклину, Ичиго невольно вздрогнул: именно там, у Проспект-парка, и жили они с Урахарой... Точнее, он, Ичиго, жил дальше. В памяти как-то сами собой всплыли слова Урахары: когда они только начали общаться, тот посетовал на то, что Ичиго живёт так далеко от него. «Я бы хотел, – сказал он тогда, – чтобы мы с тобой жили по разные стороны от парка и ходили бы на встречи по одним и тем же тропинкам...». Казалось, это было так давно... но всё ещё чувствовалось, как настоящее. И даже бегство Ичиго из Нью-Йорка не изменило этого. Прямо до дома Ичиго не доехал, выйдя раньше, на пересечении Шенектади-авеню и Эмпайр-бульвара – он был зверски голоден, а там как раз находилось небольшое кафе. Спустя полчаса, сытый и довольный, он уже лениво шагал в сторону дома. Ичиго жил метров на сто-сто пятьдесят дальше, в шестиэтажном кирпичном здании прямо на углу с Монтгомери-стрит. Обойдя дом по периметру, он, не долго думая, проскользнул по задней лестнице – после своего спонтанного отъезда лишний раз попадаться на глаза консьержке не хотелось совершенно. Хотя её можно было понять: тут жили в основном собственники, и сдача квартир кому-то ещё более чем не приветствовалась. Но тогда у Ичиго не было возможности всё объяснить, а сейчас он был не в том настроении, чтобы тратить его на неприятный разговор. Бодро поднявшись пешком последние пару пролётов (до последних этажей лифт не доезжал), Ичиго выскочил на светлую чистую площадку... и остолбенел. Дверь в квартиру была опечатана полицией. Ичиго постоял перед входом минут десять, мучительно разрываясь между желанием пролезть под лентами – благо ключи у него имелись — и ничего не трогать: проникновение в опечатанную, хоть и свою бывшую квартиру могло стать для него чревато. Для начала нужно было выяснить, по какому поводу это сделали. К консьержке теперь тем более идти не следовало – сожрёт живьём, да ещё и по остальным жильцам разнесёт. Пенсионеры во дворе – то же самое. В полицию?.. Нет, это в крайнем случае. Ичиго решил начать с малого: насколько он помнил, этажом ниже жил тихий незаметный художник – они несколько раз пересекались недалеко от дома, а однажды и вовсе пили кофе в той самой забегаловке. Но ему не повезло во второй раз: Исиды дома не оказалось, и дверь Ичиго открыла миловидная рыжая девушка примерно его возраста, в которой он с удивлением узнал бывшую однокурсницу. Смущённо улыбаясь и то и дело поправляя волосы, Орихиме пригласила его зайти, и от неё-то Ичиго и узнал, что ребята, которым он сдал квартиру, влезли в уголовщину и месяца три назад их накрыли за хранение и распространение наркотиков. Хозяин квартиры не объявился, и она так и осталась опечатана до выяснения обстоятельств. Мда-а-а, от таких новостей впору было за голову хвататься... Сидя за чашечкой чая и слушая её рассказ, Ичиго невесело усмехался про себя: вернулся домой, ничего не скажешь... Раз уж всё так закрутилось, задерживаться дальше тем более не стоило. Наскоро попрощавшись, Ичиго выскочил из дома тем же путём, что и вошёл, и двинулся по улице – насколько он помнил, до ближайшего участка было минут десять-пятнадцать быстрым шагом. Прямоугольное здание с узкими окнами-бойницами из бежевого, местами побившегося кирпича – обстреливали их тут, что ли? – располагалось на углу Эмпайр-бульвара и Нью-Йорк-авеню. Взбегая по ступенькам, Ичиго невольно передёрнул плечами – после всех своих вынужденных и не очень стычек полицию он откровенно невзлюбил. Стоило разобраться со всем этим делом до вечера, чтобы не пришлось ночевать где попало. Снова беспокоить Орихиме не хотелось. В участке было людно и душно, из-за полупрозрачной перегородки доносился приглушённый гомон: народ ломился кто куда, перед распределяющей стойкой и вовсе образовалось некое подобие давки. Сперва это сбило Ичиго с толку, но потом он вспомнил, что сегодня как раз шёл очередной футбольный матч, а драки на них случались наиболее часто. Рослый мужик в синей форме бодрыми выкриками разделял толпу на два потока: тех, у кого было что-то срочное, и тех, кто мог бы и подождать. Несмотря на все усилия, Ичиго почему-то попал во вторую категорию, и теперь коротал время в коридоре, неподалёку у информационного щита. Все попытки привлечь к себе внимание потерпели сокрушительное фиаско, и всё, чего ему удалось добиться — это призыва «успокоиться» и «подождать своей очереди во-о-он в том коридоре». Первый час он смиренно сидел на скамье и пил воду, прислушиваясь к доносящимся из приёмного зала голосам, но народу всё прибывало и прибывало. Во второй – начал мерять шагами закуток между коридором и общим отделом, что, впрочем, ничего не ускорило, лишь действовало на нервы таким же невольным «заложникам» бюрократии. К началу шестого вечера он уже сам был готов кого-нибудь убить, лишь бы его выслушали. В конце концов его терпение лопнуло, и Ичиго двинулся прочь из коридора, намереваясь найти если не главного, то хотя бы кого-нибудь, кто мог бы ответить на вопросы внятно. Он уже почти дошёл до выхода, когда его вдруг окликнули. – Куросаки Ичиго? Голос был незнакомым, и Ичиго мгновенно обернулся. Возле стенда с разыскиваемыми, приветливо улыбаясь, стоял высокий, крепкий на вид мужчина средних лет. – Ого, это действительно ты! Так вымахал, что я еле узнал тебя. – Мы знакомы? – А, прости, я не представился. Меня зовут Цукабиши Тессай, мы с твоим отцом когда-то работали вместе... При упоминании отца Ичиго невольно поджал губы: он всегда считал, что их семья развалилась из-за него и его нежелания выбрать между семьёй и службой. – Да? – без особого интереса спросил он, разглядывая Тессая. – И как у него дела? Тот пожал плечами: – Как, как... Работает, несколько лет назад поднялся до начальника участка... При этих словах Ичиго заметно подобрался: – Этого? – А? Нет, – мужчина махнул рукой, – у себя, в Квинсе. Здесь скорее моя вотчина... была. – Жаль. – А что... Кстати, а тебя-то как сюда занесло? – А у меня сегодня день «сюрпризов», – усмехнулся Ичиго, выходя с ним на улицу. – Вернулся из долгой поездки, а домой не попасть – опечатано. Тессай присвистнул: – Ого! Да-а, вот уж «подарок» так «подарок»... Ичиго вкратце пересказал ему услышанное от соседей. И, чуть поколебавшись, смущённо спросил: – Поможете разрулить? – Сынок, я бы с радостью, но, во-первых, уже полгода как отошёл от дел, а во-вторых, они с этими драчунами до ночи разбираться будут, даже захоти я – не успел бы. Поэтому давай так: сегодня переночуешь у меня, а завтра с утра подумаем, что тут можно сделать. Идёт? И протянул ему руку. Ичиго помедлил с секунду, а затем решительно пожал её – ему начинал нравиться этот человек. – Идёт. Тессай жил у юго-западной части Проспект-парка, возле Гринвудского кладбища. На так и не заданный вслух вопрос он ответил просто: – Тихо тут, да и... спокойно как-то... Наркоманов нет, на мотоциклах не гоняют, шпаной не тусуются. И до залива недалеко, тоже плюс. – Он пожал плечами, закуривая. – Мне хватает. «Благодать, одним словом», – мысленно закончил за него Ичиго. И тут же чуть не рассмеялся: «Даром что по соседству с мертвецами». На следующее утро Тессай отправился в участок, узнавать подробности, а Ичиго остался дома. Тессай вернулся к ланчу, и новости были не слишком утешительны: всё оказалось даже запутанней, чем он предполагал – в причастности наряду с местными подозревались также и некоторые сослуживцы, и, дабы пресечь утечку, дело отправили аж в ОВР, а уж туда так просто было не пробиться. – Так что придётся тебе, наверное, немного повременить. Хочешь – оставайся тут, живу я один, мешать не будешь. А хочешь – съезди к Ишшину, думаю, он будет не против встретиться... – тут Тессай запнулся, заметив выражение его лица. – Я не настаиваю, просто... подумай, ладно? Всё-таки он твой отец и ближе его у тебя никого нет. Ичиго неопределённо пожал плечами: то, что Ишшин не только жил в одном с ним городе, но и в соседнем районе, не было для него новостью. Скорее, ею стало то, что за всё это время отец так и не сделал попытки узнать, как он и что с ним. Нельзя сказать, чтобы его бросили – нет, совсем нет. Пока Ичиго учился, счета за его проживание и колледж оплачивались отцом. Первые год-два отец изредка звонил ему – интересовался, как дела, не нужно ли Ичиго что-нибудь. Этакая невидимая забота... У Ичиго сводило зубы от такой «заботы». Казалось бы, что ему мешало приехать самому, спросить – не по телефону, а глядя в глаза? Неужели прямо столько работы, что было не доехать из одного района в другой? Родной отец ведь, не кто-то с улицы! Так нет же! Всё – через кого-то, без личного участия. Едва достигнув совершеннолетия, Ичиго наряду с учёбой нашёл подработку – в основном затем, чтобы иметь возможность обеспечивать себя самому, не ожидая подачек свыше. Тогда-то они с Урахарой и познакомились... – Если вдруг надумаешь, скажи – дам адрес. Правда, точный номер дома я постоянно забываю, – тут Тессай неловко почесал в затылке, – зато помню, как и куда идти. Ну, в крайнем случае нарисую тебе, как до него добраться, – он виновато улыбнулся. – Не знаю, – честно ответил Ичиго. – Увидим. Может быть, к старику стоило прислушаться. Может быть, со стороны виднее и как раз-таки Тессай и был прав, а сам Ичиго – нет? В любом случае, это могло стать его шансом узнать больше. Расставить, наконец, все точки над «i». Выдержки ему хватило на две недели, и уже в среду, зажав в кармане бумажку с нарисованной от руки схемой, Ичиго ехал в Квинс. Если судить по плану, дом Ишшина находился на самой окраине округа, ближе к Бейсайду, у залива Литл Нек. Не самый густонаселённый район, во многих других местах прилегающие к домикам участки были куда меньше и куда больше уплотнены. Здесь – нет, чуть попросторнее, да и не так шумно. Тихий уголок с удобной подъездной дорогой, выходом к заливу и парком напротив – самое то для заслуженного шефа полиции. Ичиго фыркнул, представив отца чинно вышагивающим по газону и подстригающим траву. Спустя час он проклял всё на свете и себя, вообразившего, что легко найдёт искомое – несмотря на близость к лету, погода сегодня выдалась ветреной, а щедро пригревавшее солнце – обманкой: да, оно грело, но ветер уносил тепло прочь, и уже совсем скоро Ичиго почувствовал, как закололо шею. Простирающаяся вокруг типовая застройка ничуть не облегчала задачу, и вскоре Ичиго начал путаться в паутине участков, как бабочка в сетях у паука. . Вдобавок ко всему, спустя ещё час небо затянуло тучами, и вот теперь это было уже совсем не смешно – зонтика Ичиго с собой не взял, и перспектива угодить под дождь в незнакомом, полном одинаковых домов районе «радовала» его безмерно. А дальше случилось совсем «прекрасное»: сворачивая в очередной перекрёсток между проулками и поминутно сверяясь с картой, он умудрился промахнуться мимо кармана, выронив её на асфальт... Но едва подскочил к ней, намереваясь подобрать, как внезапный порыв хлёсткого влажного ветра буквально вырвал бумажку у него из-под рук, унося её далеко вверх. Ну вообще заебись! И главное, если не знать, куда тебе надо, то даже у местных жителей не спросишь! Теперь оставалось только идти вперёд, что Ичиго и сделал. Где-то минут через сорок бездумных блужданий, когда он шёл по узкой улочке между похожими как две капли воды домами, в груди вдруг ощутимо кольнуло. Повинуясь внутреннему порыву, Ичиго медленно оглянулся. Метров на двадцать наискосок от него, наполовину скрытый за высоким кустарником, виднелся неказистый с виду серый дом. Заросший лишайниками каменный фундамент, потускневшая от пыли и влаги обшивка, опущенные жалюзи. Обычный дом, таких в этом районе сотни. И всё же... его туда тянуло – почти непреодолимо. Какое-то острое, почти сумасшедшее, больное чувство указывало – нет, прямо-таки кричало о том, что ему туда нужно. Что он найдёт там то, что ищет. Ичиго было нужно одно: ответы на вопросы. А своей интуиции он привык доверять. Тихо скрипнула отталкиваемая плечом калитка, шорох шагов прокрался по подъездной дорожке и замер перед входной дверью. Ичиго с минуту помялся, прислушиваясь, но ответом служила лишь тишина. Однако когда он поднял руку, намереваясь уже позвонить, замок внутри щёлкнул и дверь приоткрылась, вбирая в себя холодную уличную сырость и отдавая взамен спокойную, тёплую темноту. Отца Ичиго помнил плохо. Мать забрала его, когда он был совсем маленьким, и он знал только, что тот служит в полиции. Кажется, капитаном. После он про него больше не слышал: пару раз заикался, но мать пресекала все разговоры на эту тему, и Ичиго перестал спрашивать. А потом она умерла. Она умерла, а отец даже не потрудился приехать на похороны. И вот этого Ичиго так и не смог ему простить. И тем не менее, он узнал его сразу – будто и не было этих пятнадцати лет. – Привет. Давненько мы с тобой не виделись, да? – неловко поприветствовал его Ишшин, отступая в прихожую и зажигая свет. Но видя, что Ичиго не двигается с места, добавил: – Ну, чего стоишь, холодно ведь! Проходи. Ичиго не чувствовал своего тела, когда последовал за ним вглубь дома. Ичиго не чувствовал ничего, потому что там – в коридоре, в гостиной, на комоде, на полке над электрическим камином – отовсюду с фотографий ему улыбалась мать. Радостная, грустная, смеющаяся, задумавшаяся, сердитая, дурачащаяся... Такая разная. И такая родная. Потом они долго сидели прямо на полу, на ковре, и пили кофе с ромом, пока Ишшин рассказывал обо всём на свете: про Ичиго, про неё, про него самого, про то, почему она ушла, про то, почему он не стал её удерживать... И почему предпочёл не вмешиваться в жизнь сына, пустив всё на самотёк, тоже. Ичиго слушал молча, не перебивая. Наверное, когда-то он и хотел знать, почему отец не связался с ним раньше, почему просто наблюдал, словно выжидая что-то... но тёплая полудрёма затопила собой всё, и перебивающие друг друга мысли в голове разом оказались несущественными и лишними, меркнущими перед одной-единственной: он дома. Он – дома. А раз так, то у него ещё будет время это выяснить. И он действительно узнал – когда набрался смелости спросить о ней напрямик: слишком уж сильно менялось лицо Ишшина при воспоминаниях о жене. Словно это причиняло ему куда большую боль, чем самому Ичиго. Она умерла не случайно. Убийство ли это было или несчастный случай, точно выяснить так и не удалось, но косвенные улики указывали на первое. Для Ишшина главным стало то, что он не смог этого предотвратить. Банально не успел. Как не успел сам Ичиго той тёмной ноябрьской ночью полтора года назад. Он и представить себе не мог, что здесь они с отцом окажутся в одной лодке...

* * *

Казалось, всё постепенно налаживалось – после их нового «знакомства» Ишшин предложил сыну переехать к нему, и Ичиго, не долго думая, согласился. Благодаря отцу он восстановился в университете и теперь в ускоренном темпе нагонял пропущенное. Не хватало одного, и из-за этого жизнь получалась однобокой. С одной стороны – дом, семья, друзья, учёба, работа... С другой – кошмары по ночам, запах гари и почерневшие кости, свисающая из-под брезента рука с кольцом на пальце и лёгкая полуулыбка, рот, накрывающий саднящие от укусов губы, горячая тяжесть чужого тела на себе, тёплые ладони на впалом животе, мурашки по телу, смеющиеся серые глаза... на обугленном лице, провалы глазниц, тлен на подушке, побуревшие, чахлые листья – укрывшие, подобно савану, их обоих на разломанном диване... И голос, голос, голос... зовущий по имени, неустанно, изо сна в сон, из ночи в ночь, постоянно – как проклятие, адская метка, лакмус на окислившейся бумаге, предупреждающий, кричащий, подчёркивающий другим цветом, что времени в обрез – его никогда не было много, а сейчас осталось совсем мало! Часы тикают, отсчитывая секунды, трелью мобильника – о пришедшей смс-ке: место и время встречи, и всё, отбой. Беги и надейся успеть, Ичиго, потому что – потому что отсчёт пошёл. Но летом, ровно через полгода после того, как Ичиго перебрался к отцу, его и так шаткому душевному равновесию пришёл конец. В тот день они, пользуясь взятым Ишшином отгулом, взялись за генуборку. Так как Ичиго теперь жил с ним, Ишшин решил, что немного разнообразия не помешает, и поэтому, купив краску и новые обои, они затеяли в доме небольшой косметический ремонт. Ичиго как раз перерывал старые архивы с верхних полок, выбирая, что оставить, а что нет, когда что-то на одной из фотографий привлекло его внимание. Стоило присмотреться, как его словно дёрнуло током: льняные светлые волосы, стрижка ёжиком, смеющиеся глаза... и такое похожее, знакомо-незнакомое лицо. – Эй. Что это? Ишшин оторвался от разбираемой им полки: – Где? Ичиго подошёл ближе, протягивая фотографию: – Это. – А! Один из первых выпусков академии, я там вёл курсы по самообороне... – Это всё, что ты можешь мне сказать? – Э? – он удивлён, это видно по глазам. – Не понимаю, о чём ты... Но у Ичиго не было времени играть в игры, он едва сдерживался, чтобы не заорать. – Не делай. Вид. Что. Ничего. Не. Понимаешь. – Отчеканил он, кидая снимок в руки Ишшину. Тот поймал фотографию, всмотрелся и вдруг оцепенел. Понял, да? Ичиго терпеливо ждал. Ишшин крякнул, потягиваясь, поднял взгляд – кажется, хотел что-то сказать, но, увидев выражение лица сына, быстро отбросил эту мысль. Вместо этого он покачал головой, отмахиваясь от окутавшего его дыма и не сводя глаз с Ичиго. А он, обойдя отца полукругом и встав напротив, наклонился к лицу: – Ты знаешь его. – И это был не вопрос. – Эй, погоди, давай, я всё объясню... – У тебя было на это время – полгода так точно. Всё это время я был здесь, рядом, и тебе ничто не мешало рассказать всё как есть. – Мешало. – Что? – Это закрытая информация. Ичиго возвёл глаза к потолку. Закрытая информация, значит? Да они там что, совсем ебанулись? – Отлично. Тогда делаем так: ты говоришь мне, где он, а я не выспрашиваю у тебя подробности. – Ичиго... Ичиго выпрямляется – сейчас он похож на туго сжатую стальную пружину. Одно неверное движение или слово – и он сорвётся и уйдёт от него так же, как ушла его мать. Она, как и её ребёнок, не терпела тайн. Но, может быть, некоторые из них должны быть разгаданными?.. – Где он? Ишшин поднимается, встаёт рядом. Всё так же, не выпуская из рук фотографию, берёт с журнального столика карандаш и быстро черкает на обратной стороне адрес. Ичиго ждёт молча. Удивительно, что, даже будучи ниже ростом, сейчас он умудряется смотреть на него сверху вниз. Закончив писать, Ишшин отдаёт сыну снимок с адресом и, когда Ичиго протягивает руку за ним, чуть сжимает бумагу в пальцах, задерживая её в кулаке. Просит – серьёзно и чуть виновато: – Возвращайся. – Посмотрим. Он находит его на крыше: Киске сидит на самом краю, свесив ноги с парапета, и курит – Ичиго видит, как тлеет в темноте кончик небрежно зажатой между пальцев сигареты. Ему кажется, что проходят года, а не минуты, прежде чем сигарета догорает и Урахара бросает её вниз – на сто двадцать пять этажей до земли. И лишь затем поворачивается к нему лицом. В первые минуты ему хочется кричать. Невысказанное ещё тогда сейчас рвёт горло до хрипоты. Ещё ему хочется бить, сбивая руки в кровь, оставляя на коже багровые отметины – чтобы убедиться, что он тоже может причинять боль, хоть какую-то – даже если она и на малую часть несопоставима с той, другой, той, которую он пережил за всё то время, пока верил, что его-больше-нет. Урахара не говорит «прости», или ещё какую-нибудь романтическую хренотень в том духе – ибо знает, что такое простить очень трудно. Даже почти невозможно. Но ему отчаянно хочется верить, что Ичиго сможет побороть себя. Не потому, что не знает, что сказать – наоборот, сказать хочется очень многое, – а потому, что все слова, до этого момента роящиеся у него в голове, вдруг разом потеряли свою значимость, стоило один раз посмотреть Урахаре в глаза. Тишина между ними, кажется, настолько плотная, что её можно резать ножом. И ещё она обжигает так, что становится нечем дышать. Ичиго рассматривает Урахару так, словно видит его впервые, решая для себя, тот ли это человек, которого он когда-то знал. Точнее, знал ли он Урахару когда-либо вообще. Но если не задать вопрос вслух, ответов не будет. Ичиго вскидывает голову, смотрит исподлобья... вот только стоит ему открыть рот, как слова вылетают сами и не те, которые хотелось сказать. – Ты знаешь, каково это было? Это – когда видишь смерть, и когда отчаянно хочется думать, что это ошибка. Что это не то. Что этого не может быть. Особенно – когда знаешь, что оно есть и было. И что с этой смертью тебе ещё жить и жить. Каково, а? Когда тебя, мечущегося из штата в штат, раз за разом перемалывает в пыль, после каждой новой неудачи выбрасывая на обочину? А потом ты, устав от бесконечных попыток, рано или поздно теряешь надежду. Этот момент, когда всё внутри ломается под натиском настоящего и безмерной, бесконечной усталости, и ты перестаёшь верить совсем и превращаешься в просто машину, живущую по заданному алгоритму. Но не можешь не помнить. И вот после всего этого, когда ты давно сгорел дотла, взять и появиться снова, как ни в чём ни бывало? Вот так, просто: был человек — и не стало его. А сейчас он тут, стоит перед тобой. Будто и не было этих двух лет, как не было запаха гари в бывшей квартире, чьего-то тела под брезентом и опалённого огнём осеннего свинцово-серого неба. Как верить после этого? Кому? Зачем? – Знаю. Ичиго думает, что будь он без ума от ярости, спихнул бы его вниз, в потоки ветра – наверное, затем, чтобы Урахару покрутило и поломало так же, как ломало его самого изнутри эти долгие два года. Но это бы всё равно ничего не решило. И ещё – что это, наверное, странно, если ты встретил того, кого когда-то любил живым и здоровым, но не чувствуешь ничего. Даже ненависти. – «Так было нужно», да? – Да. Если тебе нужны подробности, то... Ичиго ловит себя на том, что ему хочется смеяться. Громко, до колик в животе и рези в горле, и чтобы темнота и ветер высекали с его лица непрошеную прогорклую соль; тогда, может быть, происходящее перестанет видеться ему таким же абсурдным, как сейчас. Отсмеявшись, Ичиго обрывает себя так же неожиданно, как и начал. Запрокидывает голову, разминает шею и плечи, подставляет лицо холодному ветру. Смотрит – куда угодно, кроме бывшего любовника. – Ты ошибаешься. Мне ничего от тебя не нужно. Урахара ждёт, склонив голову набок и крутя в руках смятую пачку. Затем делает шаг вперёд, спускаясь с парапета и разводя руки в стороны. И говорит со слабой улыбкой: – Можешь ударить меня, если тебе станет от этого легче. Легче? Чёрта с два. Ичиго может не знать всего, может только догадываться, но одно он сейчас ощущает совершенно точно: легче уже не станет. Ни в тот раз, ни сейчас, ни когда-либо ещё. Их время кончилось с тем пожаром. Быстрый взгляд на тёмный силуэт – успеть выцепить, поймать ответный взгляд. Секунда на размышления. И лишь затем – лениво, равнодушно: – Пошёл ты. Развернуться спиной, сделать несколько шагов прочь. Ветер бьёт в спину совсем как тогда... только теперь он сухой и колючий. Или это ему самому нечем дышать? Вдох. И тишина позади. Ни звука, ни слова. Выдох. Сжатые в кулак пальцы в карманах, раз за разом мнущие плотную матовую бумагу. Вновь расправленные плечи – даже если хочется рвануться и выбить отпечаток кулака на небритой серой щеке. Выдох. Выдыхай, Ичиго. Вы-ды-хай. Он позволяет себе расслабиться только вновь оказавшись на земле. Он не чувствует ничего, и даже удары сердца будто больше не принадлежат ему. Так и не показанная Урахаре фотография камнем давит на лёгкие – как скрытая улика. И точно. Украденный кусочек чужого счастья, доказательство того, что они все были когда-то живы. Доказательство того, что больше не может существовать.