***
— Боже, разве ты когда-нибудь вообще видел Хосока депрессующим? Или грустным? –смеется Джихун. — Ты прав, наверное, — Тэджун кивает, — Ни до этого, ни после. А тогда он с порога поделился со мной новостью: в Сеульском Национальном открывается какая-то новая программа по ЭКО, и он уже нашел женщину, которая согласна выносить его ребенка. Хосок говорил об этом взахлеб, он показал мне фотографии этой женщины, рассказывал, как говорил с ней, показал документы, которые она подписала… Все те дни, когда вокруг него рушилась его любовь, когда от него отвернулся человек, с которым он хотел стать семьей, наш Чон Хосок… — Он просто не хотел быть один, знаешь, — говорит Джихун, и на глаза его набегает несмелая влага. — Мне кажется, ребенок был для него шансом никогда не чувствовать себя одиноким. — Ваш чай, — Чимин ставит на стол чашки с дымящимся янтарным напитком и садится рядом с Хосоком, кладет ему руку на плечо. И Хосок немного пугается того, как вовремя это происходит: будто Чимин прочитал его мысли и понял, что немного тепла рядом Хосоку сейчас совсем не помешает. — Какой была моя мама? — спрашивает он. — Кто-нибудь из вас был с ней знаком? Или это просто случайная женщина, не имевшая к моей жизни никакого отношения, кроме того, что родила меня? Мне надо знать. — Я видел ее только однажды, — говорит ректор Ким. — Однажды мы встретились с Хосоком в парке, гуляли, беседовали, и он мне рассказывал о том, что процедура по оплодотворению прошла хорошо, что донорская мать тоже чувствует себя прекрасно, ни в чем не нуждается, и о том, какую музыку следует включать новорожденным детям, чтобы они хорошо спали и видели прекрасные сны. Он был настолько погружен в тебя и твое предстоящее рождение, Хосок, что не мог говорить ни о чем другом. Даже когда он показывал мне комнаты будущего музея — того самого проекта, который он готовил, он без умолку трещал о том, как будет показывать своему сыну все эти вещи и что о них будет ему рассказывать. Мне было, если честно, смешно, но Хосок казался таким счастливым, так что я просто слушал и кивал. И вот в тот день в парке мы встретились с твоей мамой. Мы перекинулись всего двумя словами, она была со своей матерью, и я запомнил только пушистую розовую теплую кофту, что была на ней. И еще у нее был вихор посередине, который разделял ее челку надвое — вот, как у тебя. Больше я никогда ее не видел. Вернее, только потом, на похоронах. Ректор Ким умолкает, и наступает тишина. — В твой день рождения в университете были очень важные гости, — нарушает молчание инспектор Ким. — Тогдашний ректор показывал им будущий музей Хосока, хвалился той огромной работой, которую проделал твой отец, и Хосок просто светился от счастья. И в тот момент ему позвонили из госпиталя и сказали, что Давон, твою маму, привезли со схватками в отделение. Хосок выскочил из зала с такой улыбкой, что ее хватило бы осветить весь мир. «У меня родится сын!» — шепнул он мне, когда пробегал мимо, — ректор Ким улыбается и прикрывает глаза, будто пытается удержать под веками флешбэки того самого дня. — «Сегодня!». И выскочил на парковку. Он ждал этого дня с большим нетерпением, готовый в любую минуту поехать в клинику. У меня как раз были занятия у первокурсников, так что я собирался присоединиться к Хосоку после них. Честно сказать, я думал, что стоит заехать купить цветы, потому что занятия заканчивались поздно, и я надеялся, что в следующий раз встречу Хосока уже счастливым родителем. Когда же он вышел мне навстречу из родильного отделения университета, у него было растерянное лицо. — Что? Что случилось? — я подскочил к нему, и Хосок как-то тяжело и грузно сел на скамью. — Бедняжка Давон, — он как-то обессиленно всхлипнул, — она умерла. — А ребенок? — Мальчик, — и Хосок заулыбался так хорошо, хоть на глазах у него все еще блестели слезинки. — У меня родился сын, Тэджун. Я видел его! Он такой красивый, совсем маленький, но уже красивый и… сильный… Он выжил, хотя врачи уже не думали, что он сможет. Но он смог, представляешь! Это мой мальчик! — Жаль бедняжку Давон, — вздохнул тогда я. — Нужно сказать ее матери… Хочешь, я поеду? И Хосок посмотрел на меня с благодарностью. Он передал мне деньги, которые должна была получить от него Давон после твоего рождения, и пообещал, что обязательно навестит бедную женщину, как только все уладится. Когда я уходил, Хосок проводил меня до парка. Он говорил что-то о том, что ему нужно распорядиться насчет похорон, что он хочет еще раз заглянуть в бокс к новорожденным, чтобы посмотреть на тебя, у него было много планов… — Джулия позвонила мне на мой рабочий телефон, и я удивился, потому что она нечасто звонила из Америки, — включился в рассказ Джихун. — Она сказала, что ей звонил Хосок, говорил что-то про госпиталь, и связь внезапно оборвалась, а когда Джулия пыталась перезвонить, Хосок уже не брал трубку. И тогда я поехал в госпиталь. Джихун замолкает и опускает голову. Хосок сухо сглатывает и оборачивается к ректору Киму. — Джихун нашел Хосока в парке. — говорит ректор тихо. — На скамейке. В руках у него был телефон, а последний номер, который он набирал, был номером Гонсока. Неотвеченный: Хосок звонил несколько раз, но Гонсок не брал трубку. И еще было неотправленное сообщение Гонсоку, Хосок не успел его допечатать. «Наш мальчик родился, Гонсок-и…». И я так до сих пор и не знаю, зачем Хосок ему писал? Я думал, что у них все кончено, что они больше не видятся и не общаются… Как потом сказали, он умер от сердечного приступа. Потому что никого не было рядом. Никого, кто мог бы помочь ему. — Он лежал на скамейке, его открытые глаза смотрели вверх, в самую гущу желтой кроны древнего дерева гинкго, и он улыбался, — голос инспектора Кима дрожит, и пальцы, сжимающие край стола, дрожат тоже. — До самой последней минуты своей жизни он улыбался. Потому что думал о тебе. — Гонсоку потом позвонили из госпиталя, потому что его номер почему-то значился в документах Хосока как контактный, — ректор Ким поднимается со стула и встает рядом с отцом Намджуна, приобнимая его за плечи, словно утешая, поддерживая. — Мы позвонили Джулии, сообщили. Мне кажется, это были самые тяжелые минуты всей моей жизни. Разбивать сердца людей очень тяжело.***
— Сокджин-ши, — голос Гонсока звучит тихо, немного вкрадчиво, как у человека, который боится, что его оттолкнут, отвергнут. — Здравствуйте. Извините, я не знал, как встретиться с вами, где… — И решили подкараулить меня возле детского сада сестренки? — хмыкает Сокджин. — Это, знаете ли, пугает… — Не хотел вас пугать. Сокджин прищуривается и разглядывает двух высоких мужчин в черных пальто, стоящих немного поодаль. — Вы решили меня похитить? — кивает Сокджин на мужчин. — И наняли бандитов? Или вы сами и есть бандит? — Это моя охрана, — смеется Гонсок. — И они раздражены тем, что я здесь, не меньше, чем вы, поверьте. Мы можем поговорить? Сокджин кивает на беседку, засыпанную осенней листвой, и проходит в нее первым, присаживается на холодную скамью. — Итак? — Вы подумали над моим предложением? — Я много думал, да, — кивает Сокджин, — но не над ним, а о нем. О том, почему вы его сделали и почему вам не пришло в голову решить этот вопрос нормальным, человеческим путем. — Я — бизнесмен, знаете ли, — пожимает плечами Гонсок, — и привык решать проблемы наиболее кратким, эффективным и незатратным путем. — Незатратным? — Сокджин смеется, вспоминая те суммы, которые предлагал ему Гонсок. — Ничего себе. — Я имею в виду незатратным эмоционально… — Знаете, — Сокджин наклоняется к Гонсоку так, чтобы хорошо видеть выражение его глаз, — я не знаю, что там между вами и Хосоком, правда. Мне кажется, Хосок и сам не знает и ничего не понимает. Впрочем, мы не так с ним близки и не так часто общаемся, чтобы я мог делать выводы. И я не хочу вас учить (вы старше и это было бы невежливо), но в жизни не все покупается и продается. Если бы дело всегда было в деньгах… наверное, я не жил бы сейчас так, как живу, а вы не сидели бы передо мной в таком жалком положении. Вы подумайте, может, стоит все-таки эмоционально потратиться? Может, в этом и весь смысл? Если вам есть, что сказать Хосоку, просто скажите ему это. Не ходите вокруг да около, не ищите наименее затратные способы, просто скажите. Скажите так, чтобы он не смог не услышать. Гонсок молчит. Он открывает рот, словно пытаясь что-то сказать, но потом передумывает и снова сжимает губы. — Вы сделали мне очень щедрое предложение, — продолжает Сокджин. — Ваша помощь очень помогла бы мне в жизни, не стану отрицать. Но я не привык продавать людское доверие и дружбу, и пусть Хосок и я пока не совсем друзья, может, мы ими станем, а может и нет, но я-то у себя останусь, правда? И не хотел бы знать о себе что-то такое, за что мне потом будет стыдно. Сокджин выходит из беседки и неспешно направляется к подъезду, не прощаясь. — Но он же не хочет слушать меня! — кричит вдруг вслед ему Гонсок. Сокджин оборачивается. — Может, не вас? Слушать не вас, а то, что вы хотите ему сказать? Может, он этого не хочет? — у Сокджина открытый смелый взгляд и легкая полуулыбка, ободряющая и, кажется, что-то понимающая. — Попробуйте сказать ему то, что он хотел бы слушать. То, что хотел бы услышать каждый.***
— Гонсок простоял у гроба все три дня, у обоих гробов, — добавляет инспектор. — И мы все думали, почему он не спрашивает о ребенке, и почему Хосок писал ему об этом. Но Гонсок был не в себе, ни с кем не разговаривал, а к концу третьего дня с ним стало твориться что-то неладное. Когда пришло время прощаться, и гроб с телом должны были отправить на кремацию, Гонсок вдруг упал на него и начал кричать. — Это было жутко, по-настоящему жутко, — голос у ректора Кима становится хриплым. — Абсолютно сухие глаза, искаженное лицо и… крик… Мы попытались его успокоить, но он был невменяемым. Он бросался на людей, не давал никому подойти к гробу, он накинулся на работника ритуального зала, рвал цветы из венков, кричал, боже, он кричал такие вещи… И тогда Джихун… — И тогда я подошел и влепил ему пощечину, — сухо перебивает его инспектор Ким. — И Гонсок как-то сразу притих, осел на пол и просто завыл, — ректор Ким обнимает инспектора крепче. — А потом пришли санитары. И увели его. Джулия не видела всего этого, всей это безобразной, постыдной картины. Бедная девочка, она и на похороны-то не успела. В кухне воцаряется тишина. Кажется, оба рассказчика выдохлись и просто молча погрузились в свои воспоминания. — Мне вдруг стало жалко этого Гонсока, — шепчет Хосок. — Наверное, стоило с ним поговорить… — Что-то мне подсказывает, что прежде, чем решить, тебе стоит дослушать эту историю до конца, — вздыхает Чимин. — Чимин прав, думаю, это еще не все, — кивает Намджун. — Но уже довольно поздно, может, нам стоит отложить этот разговор до завтра? — Нет, — вдруг резко говорит его отец. — Пожалуйста. Я хочу закончить свой рассказ сегодня и освободиться от этого груза. Если Хосок не против… — Я не против, — кивает Хосок. — Мне бы тоже хотелось узнать, наконец, все о своем отце. — В тот вечер мы втроем остались в квартире Хосока, — инспектор Ким качает головой. — Джулия… Она просто сидела на своем любимом месте у окна и смотрела в одну точку. Мы даже не разговаривали. Не было слов. — А потом Джулия сказала, что не знает, как дальше жить. Просто сказала, и от этих слов у меня мурашки по коже пошли. Она говорила о том, что не знает, не может придумать, как жить в мире без человека, который для тебя и был целым миром. И что все эти годы она жила одним лишь только пониманием того, что Хосок где-то есть на этом свете, и что же ей теперь делать. — А я тогда сказал, чтобы она перестала жалеть себя. И что маленькому мальчику, который сейчас лежит в больничном боксе для новорожденных, сейчас еще хуже, потому что он, не успев родиться, остался на свете совсем один. И Джулия так посмотрела на меня, что я заплакал. А утром мы поехали в госпиталь. — Джулия хотела забрать тебя сразу, — Тэджун снова присаживается рядом с Хосоком. — Но с ней прибыла такая толпа журналистов, что это было просто невозможно. Джулия находилась тогда на самом пике славы, и она сама не была готова к такому массовому обожанию. К тому же, по правилам усыновления, гражданке иностранного государства необходимо было уладить целый ряд формальностей. Так что пока маленького Хосок-и отправили в приют. — Через какое-то время я узнал от родителей Гонсока, что он находится в психиатрической клинике — инспектор Ким протягивает Чимину свою чашку, и Чимин, чуть улыбаясь, наливает ему свежего чаю, — у него диагностировали какое-то психическое расстройство, не помню, как оно называется, которое может не давать о себе знать всю жизнь, но в результате острой стрессовой ситуации оно может активизироваться, и человек становится непредсказуемым. — Понятно, что широкой общественности об этом не говорили, — усмехается Тэджун. — Родители Гонсока были в отчаяньи, он был их единственным сыном, их надеждой и опорой, и они возлагали на него большие надежды. А тут вдруг такое. Свадьбу его, наверное, отменили, и вскоре его планируемая невеста вышла замуж за какого-то актера. В общей сложности, Гонсок пробыл в клинике почти три года. — В три года мама забрала меня из приюта, — задумчиво бормочет Хосок. — Именно так, — кивает ректор Ким. — Но перед тем, как забрать тебя, она поехала к родителям Гонсока. Она считала, что должна поговорить с ним. Мы рассказали ей про последнюю неотправленную смс Хосока, и она решила, что должна поговорить с ним. Родители Гонсока встретили ее холодно. Что-то там бормотали про алкоголизм сына и его разгульный образ жизни, но правды ей так и не сказали. И вот сейчас, спустя годы, Джулия с Гонсоком все-таки встретилась. — Мы не знаем, что такого рассказал ей Гонсок, — подхватывает отец Намджуна. — Но после их встречи Джулия решила, что ты должен обязательно с ним и поговорить. А потом уже решить, какое место в твоей жизни будет занимать этот человек.