***
На стадионе стоит такой невыносимый грохот, что Тэхён с радостью зажал бы уши. Но он не может этого сделать, потому что, по легенде, ему тут все нравится и он просто фанатеет от гонок и всего, что с этим связано. — Тэхённи-оппа, — верещит справа девичий голосок, и Тэхён оборачивается и улыбается. — Содам, вот так встреча! Староста параллельной группы, мелкая и вертлявая, жутко правильная, как всегда думал Тэхён, своей непривычной одеждой вызывает приступ когнитивного диссонанса — на ней вместо строгой блузочки безразмерное худи, на голове — кепка, в руках — пиво, и вообще Содам сильно удивляет, по-хорошему так. — Ты, наверное, здесь с Чонгуком? — Содам присаживается рядом. — А я пришла брата поддержать, он тоже сегодня участвует в гонках. Ой, помаши Гукки, смотри, он там надрывается возле байка. Тэхён оборачивается и замечает Чонгука в окружении девочек из группы поддержки: девочки маленькие, Чонгук возвышается над ними как Гулливер над лилипутами, и Тэхёну внезапно это так смешно… — Чонгук такой… — Содам вздыхает. — Мне он раньше очень нравился. — А сейчас чего? — уточняет Тэхён. — Хочешь, познакомлю? — Не надо, — Содам качает головой, — он отшил уже троих моих подружек, я хочу сохранить хотя бы остатки гордости. Раз уж он такой неприступный, надо поискать себе кого-то попроще. — Я достаточно прост для тебя? — смеется Тэхён и приобнимает Содам за плечи, — а то место моей девушки как раз сейчас вакантно. — Ой, отстань! — фыркает Содам, — все знают, что ты не по девочкам. — Чего? — Тэхён даже подскакивает на скамейке, — Это еще почему? Глупости какие! — Да ладно, Тэхён, — Содам смотрит на Тэхёна с недоверием и хлопает ресницами, — ну, правда, все же знают, что ты… и друзья у тебя… — Интересненько, — возмущается Тэхён. — А если бы все мои друзья были патологоанатомами, я бы тоже должен был, по-твоему, кромсать трупы? — Фу! — зажмуривается Содам. — Так что, нет, что ли? Ой, да помаши ты уже Чонгуку, смотри, он надулся. Чонгук, и правда, надулся, и вертит шлем в своих руках с решимостью дискобола, как будто вот-вот зашвырнет его на трибуну, если Тэхён не посмотрит в его сторону. И как только Тэхён смотрит, на лице Чонгука разъезжается широкая улыбка. — Некоторые думают, что вы с Чонгуком… ну… вместе или что? — Содам тоже машет, но Чонгук уже успевает отвернуться, так что ее приветствие остается без ответа. — Чонгук увешан девушками, как виноградными гроздьями, о чем ты говоришь? — хохочет Тэхён. — Ну у вас и фантазии, серьезно! — Тогда, — Содам смущается, — тогда, если ты так говоришь, то, может, мы, и правда… — А вот теперь нет! — мгновенно надувается Тэхён. — Теперь я обиделся! Теперь тебе придется бороться за меня и меня добиваться. Давай, начинай. Содам дует губки, смущенно смеется, а потом наклоняется и мягко целует Тэхёна в щечку. — Эй! — кричит Тэ смущенно и трет щеку. — Я имел в виду пончики и колу, бесстыдница! И хохочет. И в этот момент объявляют старт. — Эй, тише, — одергивает его Содам. — Смотри, старт. Мой брат в одной команде с Гукки, так что будем болеть вместе. Давай руку! Она сцепляет пальцы с тэхёновыми и поднимает руку вверх, как и все на трибуне. И натыкается взглядом на взгляд Чонгука, надевающего как раз каску. Неуютный, тяжелый взгляд исподлобья. — Гукки сегодня не в духе, — вздыхает Тэхён. — Не люблю, когда он стартует таким нервным. Успокойся, номер «51», слышишь! — Он не слышит тебя! — хихикает Содам и прижимается щекой к тэхёнову плечу. Раздается стартовый выстрел, и байки срываются с места. — О, Чонгук идет первым, смотри, — кричит Тэхён. — Гу-кки! Гу-кки! Кажется, весь стадион скандирует «Fifty one!», и у Тэхёна колотится сердце. Чонгук — лучший. Чонгук здесь — самый крутой. Чонгук летит быстрее ветра, и кожаная крутка его играет отблесками на солнце. Чонгук… его, почему-то, кидает в сторону… и он… — Ай, Гукки! — орет Тэхён и срывается с места, перепрыгивая через ноги людей, сидящих рядом. Он наступает на чьи-то ноги и руки, потому что не может оторвать взгляда от лежащего на обочине трассы спортсмена под номером «51», и сердце уже не просто колотится — оно дубасит изнутри по ребрам, а еще паника накатывает волнами тошноты. — Гукки, вставай, — орет Тэхён и несется через поле наперегонки с медиками, — а ну быстро встал, засранец! Следом несется Содам, тоже что-то там пищит, но Тэхёну не до нее. — Чонгук! Медики аккуратно снимают с головы каску. — Не ори ты так, — бормочет Чонгук. — И без тебя больно… — Живой? — высовывается из-за плеча Тэхёна Содам. — Нет, блять, умер, — фыркает Чонгук и пытается встать, но медики кладут его обратно на землю, — и уже даже реинкарнировал. — Раз шутит, то жить будет, — смеется врач. — Давай-ка, герой, мы тебя отнесем на носилках в медпункт. — Ах ты гаденыш, — смеется Тэхён, не понимая, что за жидкость так противно затекает за воротник. — Не реви, хён, — фыркает Чонгук, — не позорь меня. И смотрит хмуро со своих носилок на стоящую рядом Содам. *** Хосок поднимает голову. — Усыновить? Я думал… — Ох, мальчик, ты можешь не сомневаться, ты — родной сын Хосока, конечно же, его плоть и кровь, но тогда Хосок и предполагать не мог, как все выйдет в итоге, он только знал, что очень хочет, чтобы у него был ребенок, очень хочет воспитать его в радости и любви, и просто рассматривал варианты. — Он хочет ребенка, — я тогда позвонил Джулии, и мы долго говорили. — Может, тебе нужно приехать? — Серьезно, Джихун? — Джулия захохотала в трубку. — Он хочет ребенка, но он не хочет меня и не хочет ребенка от меня. И даже если этого ребенка рожу ему я, он меня не захочет. Она укорила меня тогда в том, что я так и не помирился с Хосоком, и попросила, в который раз, присматривать за ним. В прихожей раздается звонок в дверь, и господин Ким вздрагивает от этого звонка. — Кто это? — испуганно спрашивает он у Намджуна. — Я думаю, это ректор Ким, — улыбается сын и идет открывать дверь. Ректор Ким входит, улыбаясь, и ставит на стол коробку с пирожными. — Ох, я принес сладости для детишек, а они тут распивают спиртные напитки с представителями власти. — Бывшими, — поправляет его Джихун, — бывшими представителями власти. — Бывших представителей власти не бывает, — смеется ректор Ким. — Садись, Тэджун, — шлепает инспектор Ким по табуретке рядом с собой, — ты как раз вовремя. Дальше, думаю, ты расскажешь лучше меня. — И не надейся, — улыбается ректор Ким грустно, — в этот раз мы должны сделать это вместе. Раз уж я пришел. — Не знал, что вы вообще знакомы, — подает голос Намджун. — Да мы и сами подзабыли об этом, если честно, — Джихун смотрит на своего друга и ждет, когда их взгляды встретятся. — Если бы я не пришел к нему в его пафосный ректорский кабинет, наверное, и не вспомнили бы. Ректор Ким садится рядом и легонько бьет господина Кима кулаком в плечо: — Чего ты тут успел наболтать? И сколько успел выпить? Джулия Мортимер не простит нам, если мы будем спаивать ее сына. Без острой необходимости. — Ну, — Хосок подцепляет палочками кусочек маринованного дайкона, — мы остановились на том, что Хосок… отец… решил усыновить ребенка. — Ага, — кивает ректор Ким. — Но это было до того, как Гонсока вызвал к себе отец? Или после? Или сначала открылась лаборатория? Не помнишь? — Сначала был скандал, — кивает инспектор Ким. — Куда ж без скандалов-то, — едва слышно стонет Чимин и утыкается лбом в рукав Намджуна. — Чимини? — оборачивается ректор. — Я в том смысле, что почему ни одна история о геях не обходится без скандалов? — краснеет парень. — Это правда жизни, сынок, — вздыхает инспектор Ким и вздрагивает, заметив, как вздрагивает при слове «сынок» его сын Намджун, как крепче сжимает он свои пальцы на чиминовом плече. — Правда жизни, от которой всегда хочется уберечь того, кого любишь. — Ладно, не надо слез, не надо грусти, — резко обрывает его вдруг ректор Ким, — тем более, что все слезы еще впереди. Информация о связи Гонсока с Хосоком просочилась все-таки в прессу. Понятно, что конкуренты начали охоту, и все встречи им пришлось прекратить. Я тогда бывал у Хосока каждый вечер, я помогал ему с проектом, мы вместе копались в архивах, клеили презентации, много говорили. Хосок… он держался. Он сильно любил, но держался. Говорил, что если так нужно для блага Гонсока, для его карьеры, то он подождет. Мне кажется, что Хосок принадлежал к той категории людей-однолюбов, которые влюбляются однажды, отдают всего себя, все свое сердце, и больше уже никого другого полюбить не могут. — И в этом есть большая несправедливость, — фыркает Джихун, — что человеку с таким сердцем досталось полюбить именно мерзавца Гонсока. — Гонсок не был мерзавцем, и ты это знаешь, — поправляет его ректор Ким. — Трусом — да, слабовольным — да, ведомой тряпкой — да, но мерзавцем он не был. И его можно понять, мало кто смог бы пойти против воли родителя и бороться за свое право любить того, кого хочешь. Это вот у Намджуна хватило характера дать отпор тебе, дураку, и оставить за собой право любить Чимина, но таких людей, как твой Намджун, мало, и Гонсок таким не оказался. Инспектор Ким багровеет на глазах, опускает голову, а Чимин как-то съеживается рядом с Намджуном и испуганно заглядывает ему в лицо. Намджун остается спокойным, и только по тому, как очерчиваются костяшки на его руке, можно заметить, что слова ректора не прошли мимо него. — Ну, а что? — пожимает плечами ректор, видя реакцию присутствующих, — тут все свои. Знаешь, Хосок, они ведь не общались, эти двое Кимов, уже несколько лет, и если бы не ты, Намджун и порога этого дома не переступил, да, Джуни? Хосок ошарашенно поворачивает голову к своему охраннику. — Ну, я знал, что он первым не придет, — пожимает плечами Намджун. — Теперь я понимаю, что это у него следствие застарелой психологической травмы. — Мне кажется, что проблемы моей семьи можно и позже обсудить, — поднимает голову инспектор Ким. У него все еще красные щеки, но говорит он уже спокойно. — Да, наверное, — смеется ректор Ким. — Так вот тогда Гонсока вызвал к себе в Америку отец и поставил условие немедленно жениться и прекратить все отношения с Хосоком. Он пригрозил лишить его наследства и вообще все громы и молнии на его голову. «Я не хочу говорить Хосоку об этом, — сказал мне Гонсок, когда вернулся из Америки. Он нашел меня на факультете, и мы долго разговаривали в студенческом кафе. — Скажи ему как-нибудь сам». Но я отказался. Я считал, что Хосок заслуживает того, чтобы узнать такие новости из уст человека, которого любит. — В итоге, — усмехается инспектор Ким, — Хосок узнал о планирующейся свадьбе Гонсока из новостей. Я собрался было поехать к нему, но вспомнил его слова и подумал, что вряд ли он захочет меня видеть в такой момент. И я не поехал. — Поехал, конечно, я, — ректор Ким встает и включает электрический чайник. — Чимини, заваришь мне свой знаменитый чай? — Откуда ты знаешь, какой чай заваривает Чимин? — Оттуда, что если и есть причина, по которой я иногда захожу на кафедру их безумного факультета, то только ради того, чтобы выпить чайку, который заваривает Чимини для своего заведующего кафедрой, — смеется ректор. Чимин тоже смеется и вскакивает, хватает заварочный чайник и начинает колдовать над ним, что-то смешивая и пересыпая в банках. — Поехал, конечно, я, — продолжил ректор Ким. — На удивление, я нашел Хосока не грустным или, скажем, депрессующим. Я нашел его воодушевленным.Дыхание истории-3
15 февраля 2020 г. в 15:18
Хосок наблюдает за тем, как за окном опускается на деревья вечер: ему кажется, что это серое размытое полотно сумерек буквально осязаемо — оно прикрывает листья и ветки, затеняет дорожки, сглаживает очертания.
— Хосок был счастлив с Гонсоком, — говорит господин Ким и разливает по рюмочкам соджу. — Счастлив, это я сейчас понимаю. Тогда меня это злило. Мой лучший друг — гей, ну вот что это такое? В Корее этого и сейчас-то не понимают, а тогда? За такое можно было вылететь из университета, даже такой звезде вуза, как Хосок. Я переживал за него. И этот его Гонсок мне не нравился.
— Почему? — трет пальцем переносицу Хосок.
— Богатенький мальчик, который всеми силами пытался стать «своим» в нашей нищебродной компании, — вот, кто он был такой. Тогда ведь и Джулия Мортимер была еще только всего лишь студенткой по обмену, такой же нищей, как мы все. А он был… этот Гонсок… Наверное, я просто ревновал Хосока к нему, в смысле, как друга… Хосок поначалу ничего не видел, не замечал: он был занят, он носился со своим проектом, по своему обыкновению, был сразу везде, а по вечерам мы собирались у него в квартире, только все время теперь с нами был Гонсок. Постепенно там перестала бывать Джулия. И когда Хосок стал интересоваться, что случилось, я разозлился и все ему высказал. Кажется, я говорил про Гонсока много чего неприятного, наверное, я говорил много неприятного и для Хосока тоже. Но он слушал молча, спокойно. А потом обнял меня и говорит:
— Знаешь, Джихун, я так люблю его… Я люблю Гонсока и собираюсь провести с ним остаток своей жизни, Джихун. Мы теперь вместе и, надеюсь, вместе теперь будем всегда. Так что, Джихун…
И я понял, что тогда он просто предоставил мне выбор: либо я принимаю его, но вместе с Гонсоком, либо мы пойдем дальше, но каждый — своей дорогой.
— И что вы сказали? — уточняет Чимин, подпирая ладошкой щеку. Намджун сидит рядом и даже не касается Чимина, и Хосок смотрит на это и думает, что, наверное, ему очень хочется.
Джихун поднимает глаза на Чимина, смотрит долго, а потом говорит медленно, как будто с трудом подбирая слова:
— Я был глуп, я раскричался и тоже поставил Хосока перед выбором, мол, или я, его старый друг, или Гонсок. Я был глуп и тогда еще не знал, что все всегда выбирают любовь.
Намджун краснеет и опускает голову.
— Так что я просто ушел, — вздыхает Джихун, — и с того момента мы больше не общались.
— Никогда? — ахает Хосок.
— Никогда, — кивает Джихун. — Это был последний раз, когда мы разговаривали с Хосоком.
— Ну как же так…? — Чимин вцепляется пальцами в руку Намджуна, и тот слегка улыбается, видя, как отец скользит взглядом по маленьким пальцам Чимина и вздыхает.
— К тому времени отец Гонсока начал планировать расширение бизнеса, и ему предстояло переехать с матерью в Штаты, где открывалось их международное представительство, — продолжает Джихун, — и Гонсок встал во главе корпорации. Я об этом знал со слов друзей, хотя вечеринки и студенческие посиделки в квартире Хосока совсем прекратились. Ректор Ким, наверное, упоминал, что во время работы над проектом они сильно сблизились с Хосоком, так что все новости об их жизни я узнавал от него. И еще от Джулии. Потому что она, в отличие от меня, нашла в себе мудрости и силы принять Хосока и его отношения с Гонсоком и поддержать. Хотя она ведь любила Хосока как безумная, уж я-то знал. Она приходила ко мне иногда, мы с ней напивались вместе, и она рыдала на моем плече ночи напролет.
К тому времени Хосок с Гонсоком уже жили вместе, Хосок закончил университет и поступил в аспирантуру, его проект шел полным ходом, и он был просто счастлив — это читалось в каждой его улыбке. Я иногда наблюдал за ним издалека, переживал очень, но, если Хосок делал попытки подойти, я тут же разворачивался и уходил. Я чувствовал себя преданным, я злился, и мне не нравился Гонсок. И мне не нравилось то, каким счастливым был Хосок рядом с ним.
А потом уехала Джулия. Она долго не решалась. Ее любовь к Хосоку была такой… мне кажется, я никогда в жизни больше ничего подобного не видел: самоотверженная, преданная, сильная, яркая, с полным отказом от себя и своих желаний — она любила его так, что готова была полюбить и Гонсока тоже, если видела, что он делает Хосока счастливым. Для этого большая сила нужна, и у Джулии она была.
Никогда не забуду, как она смотрела на меня, когда улетала в Америку. Незадолго до окончания университета ей позвонил друг отца и предложил сняться в фильме сына своего коллеги. Мальчик работал над дипломным проектом и снимал какой-то малобюджетный и странноватый фильм, и у него не было денег даже на самых дешевых актеров. Джулию просто пригласили как волонтера. И, по иронии судьбы, эта работа оказалась ее счастливым билетом в будущее. Тогда мы об этом, конечно, и не мечтали, и Джулия просто согласилась помочь. Она собиралась вернуться к защите диплома. И просила меня приглядеть за Хосоком. Она переживала за него.
Однажды Хосок сказал нам с Джулией, что очень боится оставаться один. Очень боится, что его подведет сердце, и в тот момент никого не будет рядом, кто мог бы помочь ему. Сказал это полушутя, но мы с тех пор старались не оставлять его в одиночестве. Только когда появился Гонсок, я подумал… ну, знаешь, с ним теперь все время рядом был Гонсок, поэтому мы, вроде как, были уже и не нужны.
И вот когда Джулия улетала, она просила присматривать за ним, и мы оба понимали, что это значит.
Гонсок встал во главе корейского филиала компании, и к его личной жизни начали присматриваться СМИ. Понятно, что, если бы они раскрыли миру отношения Гонсока и Хосока, это означало бы конец карьеры и для одного, и для другого. Ким тогда еще больше сдружился с Хосоком, и когда мы встречались, подробно рассказывал мне о нем: о том, как перевез свои вещи назад в родительский дом Гонсок, как Хосок остался совсем один, но не унывает, и они все равно продолжают встречаться, хоть и приходится делать это тайком… Это все звучало жалко, если честно, и мы все понимали, что будущего у таких отношений нет.
— Если Хосок хочет, я приду к нему, и мы будем снова общаться, как раньше, — сказал я тогда Киму в надежде, что он передаст мои слова Хосоку. Он, конечно, передал, и ответ Хосока поразил меня и пристыдил.
«Не нужно, — сказал тогда Хосок. — Это неправда, что друзья познаются в беде — лучше всего друзья познаются в счастье. Джихун не смог разделить со мной мое счастье, а с грустью я и сам справлюсь».
Меня словно по носу щелкнули тогда эти слова. Наверное, мне стоило наплевать на гордость и все-таки прийти. Но я этого не сделал. Я надулся, фыркнул и сказал, что Хосок может жить, как знает.
И тогда Ким сказал, что Хосок подумывает усыновить ребенка.