Слово за словом

Акменра видит горячие пески. Они текут плавными росчерками и тянутся далеко за горизонт, поднимаются никем нетронутой дорожкой по высоким скалам и срываются с места порывом прохладного ветра. Поток воздуха врезается в кожу россыпью мелких песчинок, треплет короткие волосы темнее перьев ибиса и тянет за собой легкие льняные и шелковые ткани одежды. Идеально чистое небо радует глаза и заставляет улыбаться. Акменра разматывает старые, пыльные бинты, поднимает веки и над ним — высокий потолок Музея естествознания. Гроб холодит налившуюся жизнью и кровью кожу, в глаза бьет приглушенный свет ламп. Реальность дает ему смачного пинка. Она ехидно дергает за остатки сна; яростно рвет на куски и с хохотом плюет в лицо. Акменра растягивает губы в тоскливой улыбке и накрывает веки дрожащей ладонью. Ему кажется, что он снова там — фараон почти может разобрать голоса давно забытых родителей, пряный запах эфирных масел и жар солнца. Истончившуюся грань между ним и воспоминаниями уплотняют восклицания из коридора. Грубо вырывают из мыслей, и заваливают его поблекший мир тяжелыми камнями. Акменра выпутывается из вереницы бинтов и вместе с роскошной одеждой надевает на себя улыбку. Позволяет достопочтенной вежливости прошить свое тело, покрепче затянуть узлы мнимой радости и украсить верхушку конструкции из многочисленных масок — легкостью. Словно ничего не было. Будто бы двадцать первый век не забил его палками до потери сознания, расцветая на коже бутонами синяков. Он чувствует, как с каждой ночью космические пятна на его теле становятся все больше, с болью покрывают миллиметр за миллиметром сознание. И Акменра уверен: вскоре эта бездна поглотит его с костями и не подавится. Он ловит долгие взгляды Ларри. Расцветает искренней улыбкой, перебрасываясь с ним короткими фразами и начинает казаться, что нет раскаленного песка, забившего легкие. Не нужно давиться сожалениями — горло больше не дерет печаль. Акменра навязчиво тянется за ним, схватывает каждую свободную минутку и следитследитследит. Наблюдает, находясь в метре, и радуется тому, что все же стоит здесь и сейчас. Акменра тонет в высоких барханах. Зябнет в пустыне по щиколотки и поднимает глаза к небу. Голубая гладь распростерлась бескрайней скатертью и слепила очи горячим солнцем. Лучи нещадно жгли кожу, оседая жаром на оголенных щеках. Он упирается в песок ладонями. Дюна поднялась к его коленям и коснулась бедер. Крепко охватила голени, зажала пальцы, не давала и дернуть ногой. Акменра тонет в своих маревах по таз, бархана начинает кусать локти, застилает волной живот. Украшения становятся болезненным грузом и тянут-тянут-тянут его вниз. Он чувствует обреченность. Безразлично откидывает голову назад, отдавая волю обжигающим лучам. В жилах закипает кровь, жарятся плечи. Во рту песок и заевшийся привкус усталости. За спиной — тысячи лет тоски. И они похуже зыбучей безысходности, достигшей его горла. Он провалился в песок по кадык и даже не чувствует страха. Акменра не сопротивляется — укладывает подбородок на верхушку барханы и прислушивается к шелесту блеклых кустарников, прячущих в своих тенях редких ящериц. На зубах скрипят песчинки; они путаются в угольных волосах и теряют в своем царстве мочки ушей, но фараон все еще спокоен. Они забивают нос, тянутся ко лбу и прячут ворох коротких локонов. Он глотает песок и не может вдохнуть. Вдалеке начали собираться облака. Акменра, задыхаясь, остервенело срывает бинты. Он судорожно хватается за стенки саркофага и громко, с надрывом кашляет. Горло дерут спазмы, тело покрывается мурашками. Акменра крупно глотает ртом воздух; ему кажется, что он все еще погребен под непробиваемой толщей дюны. Фараон падает обратно в свой гроб и до крови кусает ребро ладони. Пекущие лучи солнца сменяются холодным светом ламп, песок — повисшими бинтами и неудобным саркофагом, бескрайняя скатерть голубизны — высоким потолком. Он выравнивает дыхание и запрещает себе надолго закрывать глаза — воспоминания тут же беспощадно били обухом, возвращая в дюну. Акменра апатично ловит себя на том, что был бы не против остаться в том сне навсегда. Наесться раскаленного песка по глотку и забить им трахею, чтобы больше не сделать и вдоха. — Ак, ты как? Фараон вздрагивает и выглядывает из саркофага. Ларри Дэйли смотрит на него обеспокоенно. — Твой кашель слышно в коридоре. Акменра улыбается. Уголок его губ нервно дрожит. Он открывает рот, чтобы сказать что все в полном порядке, все правда хорошо, нет нужды беспокоиться, хранитель Бруклина, но так и закрывает его, не издав и звука. Смаргивает секундный взгляд побитой собаки и примирительно выдыхает. — Кошмары, — коротко объясняет он, больше не выдавливая улыбок. Сбрасывает с лица слой царственного величия, впивающегося острыми иглами под кожу каждую ночь. Статус фараона отходит от Акменра в сторону. Парень не знает, что видит Лоуренс на его лице (наверняка что-то недостойно-жалобное), но это заставляет охранника податься вперед и сжать Акменра в неловких объятиях. Ларри ерошит волосы, в которых недавно путался песок, и гладит спину, укрытую плотным слоем медленно сползающих бинтов. Его ладонь неуверенно скользит между лопаток, словно проверяя грани дозволенного. И Акменра разрешает. Тянется навстречу, обхватывая торс в рабочей форме руками и вжимается носом в перекат его плеча. Ларри сжимает объятия крепче и в утешении хлопает где-то на линии позвоночника, позволяя взять себя в руки и спрятать недостойное царственной личности выражение на лице. — Кошмары — это душевные терзания. Они играются с нашими мыслями, изворачивая человека до изнеможения. И ты не должен им поддаваться. Не стоит зацикливаться на кошмарах и ломаться под грузом страха. Тебе нужно воспрять духом и найти спасательный круг, который ни за что не даст пойти ко дну. Давай, например, отвлечемся от всей этой музейной рутины и прогуляемся где-нибудь. Всем временами нужна смена обстановки. У Ларри всегда была слабость к речам. Акменра благодарит богов за то, что проснулся. Они гуляют по парку и сидят в одной из тех самых паршивых забегаловок с картошкой (где от картошки осталась одна маслянистая корочка) и говяжьей котлеткой между двумя ломтиками подгулявшего хлеба, что почему-то называют полноценным бургером. Не то чтобы Ак шибко разбирался в фастфуде. И он почти не сдерживает смеха, когда к нему подходит мужчина со столика рядом с вялой гортензией и спрашивает «где купить такой прикольный римский костюм». Он старательно держит участливую мину, пока Лоуренс откровенно ржет в голос. Акменра хлопает его под столом по колену и вежливо говорит о том, что наряд пошит на заказ и номер своего портного — вот жалость — он не помнит. Рука с колена так и не соскальзывает. — Сладких снов, — говорит Ларри и ободряюще улыбается. Искренне верит в то, что кошмары так легко оставят фараона, после пары часов прогулки. Акменра это умиляет и даже умудряется вселить каплю надежды. Парень тянет уголки губ в ответ и идет навстречу к трехметровым изваяниям, охраняющим его здравие не первое тысячелетие. Пустыня ласкает кожу языками легкого ветра. Солнце больше не выжигает кожу — оно дарует приятное тепло и временами прячется в редких облаках. Акменра сидит в тени высокой скалы и бездумно крутит в руках зеленый листочек одного из затерявшихся в песках кустарников. Его нежит спокойствие. Балует чувством умиротворения и добавляет легкости. Будто бы вся тяжесть спала с плеч, позволяя сделать вдох полной грудью. Он настолько расслаблен, что не сразу замечает выползшего скорпиона. Тот быстро переставляет лапками и ловит на себе взгляд только тогда, когда жалит его владельца за ногу. Акменра шипит сквозь зубы и отползает в сторону. На голени выступили две крохотные ранки, ставшие проводником для смертельного яда. Нейротоксин начал действовать немедленно: он попал в кровь и грозился сквозь судороги и боль остановить сердце. Фараон сжимает зубы, когда из выемки в скале показывается еще один скорпион. А следом из расщелин выползают его сородичи. Они не смотрят на замахивающуюся ладонь, игнорируют чужие восклицания и настойчиво движутся к цели. Нападают, чтобы оставить свои следы на незащищённом теле, и всей стаей из нескольких дюжин захватывают жертву. Они везде: карабкаются по ногам, вытаптывают путь вдоль рук и забираются на грудь. Не дают себя сбросить, настойчиво стремясь убить человека. Оборвать его жизнь и оставить бездушное тело разлагаться в тени остроконечной скалы. Укусы жгут, краснеют и опухают. Они доводят парня до стонов боли и заставляют задыхаться, давясь своей слюной. Акменра просит богов, чтобы это пекло закончилось. Он выкрикивает мольбу в небо, обещая солнцу всего себя до тех пор, пока проворные лапки не проходятся по губам. Хитиновое брюшко щекочет язык. Снова высокий потолок, холодный гроб и тусклые лампы. Акменра давится воздухом и трепещется в саркофаге не хуже извивающегося за его щеками скорпиона. Ему все еще чудится его вкус, десятки бегающих по телу лапок и клешни, впивающиеся в кожу. И жала-жала-жала. Его тело бьет крупная дрожь, глаза застилает удушающая паника. Он не понимает, когда с его лица стягивают бинты. Неосознанно цепляется за униформу ночного сторожа и трясется в чужих руках. — Все хорошо, — слышит он успокаивающий голос и льнет к груди его хозяина сильнее. Доверчиво вжимается в Лоуренса, ощущая себя под защитой в этих руках сильнее, чем за спинами трехметровых шакалов с копьями и армии солдат. — Кошмар закончился. Теперь все в порядке. Ты дома. Акменра начинает казаться, что он вот-вот отключится, но губы, коснувшиеся его макушки, и пальцы, очертившие поясницу, привязывают его к реальности стальной цепью. Не дают закрыть глаза, чтобы вернуться в свой персональный ад. — Вот, держи, — вталкивает Ларри в подрагивающие руки чашку кофе. Ставит рядом блюдце с парой оставшихся со вчерашнего дежурства печенек с шоколадной крошкой. Акменра пьет машинально. Не задумываясь, смотрит куда-то в пустоту и передергивает плечами, стоит воспоминаниям обдать натянутые до треска нервы жаром. — Не зря я решил дождаться твоего пробуждения, — Дэйли присаживается рядом и накидывает на плечи, увитые сползающими бинтами, пиджак со своей униформы. Они сидят в комнате охраны, куда экспонаты обычно не стремятся попасть, поэтому у них есть редкая возможность побыть наедине. Акменра не в состоянии проявить привычную учтивость, заставить себя мило улыбнуться и тем более показывать силу правителя Египта. Он выглядит разбито. Почти сломано. — Что тебе снится? — Дом, — коротко объясняет Акменра и делает глоток кофе. — Звучит не так плохо. Тот болезненно усмехается и качает головой. — Ужаснее быть не может. — Скучаешь? — Лоуренс прочищает горло и неловко ерошит свои волосы. — Глупый вопрос, извини. Конечно, скучаешь. Акменра тянется за печеньем, но его руку на полпути перехватывает Дэйли. Сжимает его ладонь в своей, гладит рельефы из ряда костяшек и сухожилий. — Погуляем сегодня? Я выбрал место без тех жутких бургеров. — Жуткие хот-доги или жуткая пицца? Акменра стискивает его пальцы в ответ и внимает громкому смеху. Пицца оказывается не такой жуткой и даже претендует на звание «вкусной». Картошки здесь нет, но если бы и была, Акменра уверен, что она бы заслужила звание «съедобной» и не оставляла за собой привкус химии с настойчивым желанием вымыть рот с мылом. Фараон советует Ларри спросить кого-нибудь про действительно стоящие места, которые не выжигали кошелек с желудком за компанию. Ларри провожает его до египетского зала и не спешит отпускать: ухватился за руку и настойчиво держал на месте. Акменра бы и не сказал, что особо против. Дэйли заметно мнется и нервно стучит носком обуви по кафелю. Парень начинает волноваться, что случилось нечто из ряда вон и готовится к самому худшему, уже ощущая подкатившую к горлу панику, припоминая какое из его украшений самое дорогое и чем он может помочь. «Блять», — проносится в голове Акменра вполне современное ругательство, когда-то схваченное от Дэйли, следом за парой заковыристых древнеегипетских выражений. Лоуренс прижимается к его губам с легким поцелуем. «Добройночисладкихснов», — сбивчиво говорит он, неловко потея, и спешит сбежать с места преступления, будто нашкодивший ребенок. Фараон не может заставить себя сдвинуться с места даже тогда, когда шаги затихают. В голове Акменра оазис посреди бескрайней пустыни, залитой солнечным светом. Он чувствует себя утомленным путником, в конце концов добравшимся до воды. Истощенным волком, ухватившим свежий кусок мяса. Фараон улыбается впервые за ночь. Когда он шагает по каньону, сверху собираются облака. Они нависают над головой угрожающей серой массой, обещая впервые за несколько лет окропить Египет дождем. Акменра спешит найти из расщелины выход, он не хочет попадать в гущу событий. Фараон спрыгивает с выступов, пролезает между валунов и протискивается в особо узких проходах. Но выхода отсюда не видно. Небо рычит не хуже разъяренной гиены. Он в отчаянии пытается вскарабкаться наверх, но раз за разом падает вниз. Бьется о камни, рассекая колени и локти, и приземляется на песок. Новый удар оставляет налитый кровью мазок на бедре. Первые капли дождя теряются в темных волосах и следом за ними разгорается крупный ливень. Он бросает на пустыню все свои силы и стоит перед глазами сплошной стеной, словно природа поддалась истерике и намерена убить все живое. Акменра промокает сразу же. Одежда липнет к телу, вокруг собираются лужи. Парень настойчиво продолжает идти вперед по грязи, прикрывая глаза от рек воды. Она набирается настолько быстро, что если бы Акменра читал Библию, то обязательно обмолвился словечком о том, где же Ноев ковчег и когда он примет его на борт. Когда вода поднимается настолько, что топит щиколотки, Акменра испытывает иррациональное чувство дежавю и вскарабкивается на камень повыше, но и там очень скоро настигает разбушевавшаяся стихия. Он забирается на следующий валун, чтобы через него перебраться на удобный выступ, но в один момент его нога соскальзывает с гладкой поверхности и он валится в воду, скрываясь под толщей с головой. Только встань на ноги — и увидишь, что каньон залит ему по живот. А дождь и не думал стихать. Он набирал силу, срываясь с неба холодным водопадом, морозил привыкшую к теплу кожу и стремился налить расщелину до краев. Акменра был щепоткой кориандра в миске таро — супе из колоказии*. Или, говоря более современными выражениями, каплей в море. Вода смешивалась с красной глиной в одной из ям каньона, принимая блеклый оттенок грязного кармина и уже достигала груди. Не то чтобы Акменра не умел плавать, но находиться в тепле, а не под проливным дождем намного же лучше, верно? И это не значит, что он променял бы это на солнечные холмы зыбучей пустыни или дюжину агрессивно настроенных скорпионов. Вода достигает подбородка, вынуждая человека зашевелиться, чтобы не утонуть. Она бы не смогла добраться до верхушки каньона до того, как силы покинули бы его, заставляя пойти ко дну. Удручающе, но сдаваться не дает. Он сильный мальчик. Продержится долго. В какой-то момент, когда усталость все же начала окутывать тело, затрудняя каждое движение, кто-то с крепкой хваткой дернул Акменра на себя. Вытащил силой из холодной воды, позволяя опереться на плоский камень. Когда человек опускается перед ним на колени, с волнением хватаясь за дрожащие от холода плечи и вглядываясь в лицо, Акменра слабо улыбается, тычется носом в пиджак униформы ночного сторожа и блаженно вдыхает запах дешевого одеколона и стирального порошка. Дождь стих — за спиной появились первые солнечные лучи. Акменра просыпается, увитый пыльными бинтами. Его встречают привычный высокий потолок, холодный саркофаг и тусклый свет ламп. И Акменра чувствует себя абсолютно точно счастливым, слыша знакомые шаги. Кажется он нашел свой спасательный круг. * Таро — традиционный египетский суп из клубней колоказии древней (многолетнее травянистое растение)