Жемчужины молчащего моря

      Вначале был лишь образ, скорее всего, навеянный пережитым. Огромная комната, сравнимая с помещением храма, где его разум пошатнулся настолько, что он предпочел запереться в собственных покоях, свалив всю работу на брата и дядю. Пламя свечей, колеблющееся от малейшего движения, такое тепло-яркое, как в бумажных фонариках, которые они в далеком детстве запускали с матерью. После ее смерти он перестал этим заниматься, но с удовольствием наблюдал за учениками и братом в эти моменты. Ко всему этому примешивалось ощущение волшебства, будто вот-вот произойдет нечто невообразимое, к чему ты причастен.       Он закрывал глаза и видел эту комнату. Больше ничего. И постепенно в ответ на скуку в комнате стали появляться тени женщин и мужчин, маленьких детей и даже животных. Они то становились в несколько рядов, то начинали необычные движения вокруг друг друга. И пламя свечей, реагируя на это, раздувалось сильнее и выходило за пределы стен, так что он видел цветы горечавки на заднем дворе как днем.       Позже появился силуэт, который язык не поворачивался назвать тенью. В золотистом ханьфу, до более знакомый, но без привычного головного убора. Имени называть не хочется, да и лица не видно, но почему-то есть необычайно болезненная уверенность в том, что если назовешь его – все исчезнет, а этого так не хочется. Фигура склонилась в приглашающем жесте, будто бы приглашая на танец, и он не видел смысла отказывать. Раз уж все пошло под откос, почему бы и не прыгнуть следом.       И он танцевал ночи напролет, не чувствуя усталости, вместо нее лишь нарастающее вдохновение от сотен глаз, которые следили за ним и силуэтом в золотом.       И это все доставляло такое неожиданное спокойствие и примирение с произошедшим, что он вышел из уединения нежданно для старейшин и семьи, беря в свои руки вновь бразды управления кланом и признавая брата Верховным заклинателем. Конечно, у этого назначения появились и последствия: например, собрания кланов в Облачных Глубинах, но это вовсе не то, с чем он бы не смог примириться. Он был способен выдержать любые тяжести, пока у него были эти ночи, наполненные вальсом и волшебством.       Люди из ордена Юньмэн Цзян чувствовали себя наименее уверенно на его землях. Это очевидно не только ему, но и его брату, не особо вникающему в эмоциональные переживания людей. Им обоим была известна и причина, и даже как с этим бороться, вот только он сам слишком чужд для них, Ванцзи слишком равнодушен, а двое бывших братьев слишком слепы, чтобы самим разобраться в своих запутанных взаимоотношениях.       Это все он отметил мимоходом, пока его рассеянный взгляд бродил по знакомым и не очень лицам заклинателей. Страшно хотелось спать, а не вникать в проблемы окрестностей, еще меньше у него было желания слушать заунывные речи старшего поколения. Кажется, он даже начал погружаться в забытье, пока резкий – и ужасно напрягающий его – голос главы Цзян не окликнул его, интересуясь мнением. Это было до того неожиданно, что он рукой сбил чашку с водой.       Теперь на него обратили внимание все.       Раньше было бы неловко и стыдно, но сейчас он хотел лишь уйти. Что и сделал, предварительно предельно вежливо извинившись. Дядя будет недоволен и все равно придет браниться, так пусть у него будет на один повод меньше.       Как же хотелось спать, а ведь впереди ждала новая ночь.       – Глава Лань!       Нет, все же ужасно резкий голос. Абсолютно не создан для ласки и умиротворения. В отличие от медово-лживого голоса названного младшего брата.       Так стоп.       – Глава Цзян? Вы что-то хотели?       – Прекращайте. Что бы то ни было, прекращайте этим заниматься ночами. Вы не в себе. Больше, чем обычно.             – Простите?       – Я сказал то, что хотел. Вам решать: прислушиваться к моим словам или нет. Но только сегодня я дам вам эту возможность. Завтра приду под двери ваших комнат.       – Вас никак не касается…       – Плевать. О вас беспокоятся не только мертвые, но и живые.       И ушел, напоследок звякнув знаменитым колокольчиком.       Звуки которого учат заглушать с детства в любых ситуациях.       Придя в покои, ему уже не хотелось спать. Ничего не хотелось, разве чтоб этого главу Цзян демоны забрали в ад, откуда он, возможно, и выполз. Неугодные мысли, совершенно. Но ничего поделать он с ними уже не мог.       На левое плечо опустилась до боли знакомая рука. Вальс вновь заиграл, и зрители замерли в ожидании привычного зрелища.       Проснулся поздно. Он чувствовал это, но с привычно-пугающим равнодушием. Да и проснулся не от осознания своей ошибки, а от запаха мёда, которого в его покоях быть в принципе не должно.       – О, я думал, вы умерли, – прозвучало где-то сбоку. Короткую фразу сопровождал звук наливающегося чая.       Он не любил черные сорта чая, тем более никогда не пил их с медом, предпочитая легкие зеленые чаи, добавляя разве что мяту. Но его мнения не спрашивали, а насильно усадили за стол, пододвинули завтрак и пиалу с непривычным содержимым.       – Где вы так утомляетесь ночами, что вас и не поднимешь пушками?       – Простите, но это не ваше дело.       – Простите, но мое. От вас исходит энергия как от лютого мертвеца, и все в зале это вчера почувствовали. Я разговаривал с вашим дядей. Он это заметил с тех пор, как вы вернулись в мир.       – А с Вэй Ином вы поговорить не захотели? Уж он-то явно в этом разбирается лучше моего дяди. Или вы боитесь, глава Цзян?       Удар был ниже пояса, и ему это было прекрасно известно. Напрасно все вокруг считали его милой и кроткой овечкой. Большую часть времени он действительно таковым и был, но кто в здравом уме мог его считать глупцом или наивным? Как бы он управлял своими землями и кланом, участвовал в сражениях и разрабатывал стратегии во время войны, если бы не умел видеть и просчитывать людей наперед.       Но глава Цзян даже не вздрогнул.       – Я говорю с вами. А вы пытаетесь избежать ответа. Потому что это вы боитесь. Только чего? Того, что у вас отнимут ваше утешение? Или, наоборот, останутся равнодушными, как к смерти этого шлюхиного сына?       И словно что-то рухнуло. Возможно, из-за злости, а может, от невыносимости держать это в себе.       Он рассказал. Что танцует ночами с мертвецом. Что ищет одобрение неизвестных гостей. Что еще чуть-чуть, совсем немного и силы покинут его, и он наконец-то станет свободным, потому что нет больше сил жить с этой виной, с этим грузом, с этим нескончаемым одиночеством с самого детства, поскольку никто никогда не интересовался, как он…       Его прервали. Не дослушав до конца, не позволяя рыданиям вырваться. Прервали грубыми, неловкими объятиями и уткнули лицо в плечо.       – Вы слишком долго были одни. Попробуйте разорвать этот круг, – ему бы эту уверенность, когда он пронзил мечом родного человека, про которого думал, что это тот самый, родной.       – Почему вы здесь? – надрывно, шепотом.       – Я уже говорил. Вы любимы и в мире живых.       И кое-что изменилось.       Цзян Чэн стал чаще наведываться в Облачные Глубины. Не слишком часто, чтобы не вызывать подозрения, но всегда вовремя. Неизменно заваривал черный чай, щедро добавляя меда, привозимого с собой. Ему оставалось только улыбаться: не так, как всем, не так, как раньше, но все же искренне.       Они разговаривали. Хозяин Пристани Лотоса говорил немного, но крайне эмоционально. Об успехах и провалах племянника, о слухах про своего шиди. Он же ничего не мог предложить взамен, но Цзян Чэн и не требовал. Просто был рядом, когда мог приехать. А когда не мог – все равно удивлял, отправляя с посыльными небольшие дары. Маленький красный фонарик разгонял тьму по ночам, а запах сладостей, казалось, въелся в нижние одежды.       Вот только сны никуда не делись.       Ему казалось, что его разрывает. Днем он улыбался, позволяя себе немного черного чая с лотосовым медом. Занимался делами, перечитывал письма Цзян Чэна, чувствуя, как чужое тепло согревает через расстояние. А ночью во сне кружился в танце, прижимая к себе утраченную мечту. Поблекшие было тени вновь стали яркими, а пробуждение мучительным. Но чашка сладкого черного чая спасала, прогоняя ночные видения.       Его настойчиво приглашали в Пристань Лотоса, но решиться на это было необъяснимо трудно. Поэтому, когда очередное собрание заклинателей решили провести там, ему оставалось лишь выдохнуть с облегчением. Теперь был законный повод навестить Цзян Чэна, и, может быть, у них выйдет провести чуть больше времени вместе в покоях или любоваться цветущими лотосами наедине.       Едва уловимо краснея мочками ушей, он бережно сложил древние свитки и сверток с любимым зеленым чаем. Если насчет первого он был уверен – Цзян Чэн был невероятно практичным и мог по достоинству оценить подобное. То второе… Понравится ли ему? Что же, был лишь один способ проверить это.       В последнюю ночь прошлое в золотистом ханьфу без устали кружилось с ним, не давая ни минуты покоя. Проснувшись с нежной улыбкой и неспешно собравшись, он дал команду к отбытию. А потом чуть не свалился с меча без сил. Как добрался до резиденции – и не запомнил. Впрочем, как и разговоров во время первого собрания. Зато в памяти отпечаталось то, как яростно на него смотрел Цзян Чэн. Поэтому, когда двери покоев распахнулись, он улыбнулся и разлил по чашкам зеленый чай, лишь поморщившись, когда несколько капель пролились мимо из-за дрожи рук.       – Пожалуй, теперь мой черед угощать тебя чаем. Ведь так?       – Лань Сичень, какого черта?! – мужчина явно проигнорировал обращенную к нему реплику. – Почему здесь снова твоя бледная тень, а не ты сам? Опять сны?       Оставалось молча кивнуть, нервно сжимая подол ханьфу. Раздраженно выдохнув, Цзян Чэн опустился на пол.       – Я же просил тебя писать мне, если такое вновь произойдет. В чем дело? Разучился отправлять письма?       – Ты и так много для меня делаешь, Цзян Чэн, – мягко и бережно, не поднимая взгляд. – Я не хотел бы напрягать тебя еще больше.       – А я хотел бы, чтобы ты жил в реальном мире с живыми людьми, – язвительно передразнил Цзян Чэн. – Прости. Но ты мне действительно дорог. И я не хочу смотреть, как ты себя гробишь. Как я еще могу помочь тебе?       Он не знал. Для него и эта поддержка была непривычной, но такой нужной. И все же… Каждую ночь он возвращался в тот темный зал и танцевал до рассвета, выбиваясь из сил.       – Позволишь? – неожиданно мягкий шепот раздался над ухом, и машинально кивнув, хотя и не совсем понимая, о чем его спросили, поднял голову. А потом это стало неважно. Мир сузился до горячих губ, скользящих по его шее, и сильных рук, в кольце которых не хотелось думать. Он робко поддался вперед, обжигаясь чужой любовью. А затем все смазалось, закрутившись в сумасшедшем вихре. И прошлое померкло, признав временное поражение.       Проснувшись, он долго лежал, не решаясь пошевелиться. Тяжесть чужой руки на бедре была непривычна. Но еще непривычнее была пустота в голове. Сегодня ему впервые ничего не снилось – и это было странно и почему-то сулило лишь беды.       – Лань Хуань, – услышав это, вздрогнул. – Послушай, наверно, стоило сказать это вечером. Но ты будешь моим спутником на пути самосовершенствования?       – Прости, но можно я отвечу не сразу? Мне нужно время подумать, – точнее, решить что выбрать – темное золото или резкий аметист. И желательно сделать это наедине, в Облачных Глубинах.       Но стоило вернуться домой, как кошмары вернулись следом. Музыка стала грустнее, а золотистый облик болезненно нежно прижимался, тоскливо заглядывая в глаза.       Они танцевали в красном около храма. На них смотрели тысячи глаз, и впервые за долгое время было спокойно. Люди смотрели на супругов с радостью в глазах. Впервые за много лет в землях Гусу было проведено торжество по случаю свадьбы Верховного заклинателя.       Лишь один человек не посетил торжество, предпочтя остаться у могилы бывшего главы ордена Лань, который умер девять лет назад с мягкой улыбкой на губах, перед смертью отдав ленту с обещанием дождаться на той стороне упрямца, любящего пить чай с медом в январское утро.