Всё лучшее умножается на три

      Для Сэма уже и не удивительно оказываться в одной постели с тем, с кем находиться он не должен по ряду причин. Кого это вообще волнует? Сэма больше нет. Он лишён лицензии, он больше не имет никакого отношения к психиатрии. Теперь он просто Сэм, и теперь он просто лежит на узком диване с Баки.       После душа лежать с ним гораздо приятнее.       Тот молчит, но не выглядит угрюмым. Скорее расслабленным и задумчивым. Его сейчас именно такого легко представить с сигаретой в зубах. Сэму отчего-то кажется, что Барнс из тех, кто после секса закуривает, возможно, поднимается и идёт на балкон. К счастью, в этом доме нет никакого балкона, но есть окно. И оно привлекает внимание Барнса гораздо чаще, чем необходимо.       — Кажется, кто-то прошёл мимо, — он думает подняться, но Сэм ему не даёт. Отчасти из-за того, что это безумно раздражает. А отчасти, потому что сейчас им нужно поговорить, а сбить настрой очень легко. Потом сложнее вернуться к исходному спокойному состоянию.       Сэму нужно кое-что узнать. Баки, возможно, догадывается об этом, поэтому его грудная клетка становится выше из-за набранного воздуха. Никто первым не решается нарушить тишину. И вроде бы никто из них не трус, но чёрт возьми, они нечасто достигают спокойной идиллии. Сэму действительно сейчас хорошо. Ему не хочется шевелиться, не хочется заставлять мозг усердно работать. Но нужды важнее личных желаний, и вот он сам вздыхает. А потом открывает рот.       — Не хочешь рассказать мне о том, что с тобой произошло сегодня?       — На самом деле я не хочу об этом рассказывать, но ты ведь не отстанешь от меня.       И Баки говорит. Говорит о том, о чём Сэм не догадывался и чего он не мог предполагать. Сомнения, возможно, пару раз мелькали в его голове, когда Баки вёл себя совсем уж странно, но эти сомнения не становились формами насилия. Не становились теми формами, в которых Баки был не совсем пленным.       — Я ведь не помнил всего, что произошло. Помнил, как нас повязали. Помнил, что было холодно, помнил клетку и пытки, а потом как стёрли всё. Я оказался в Бруклине и должен был начать новую жизнь. И сколько бы я не силился вспомнить, я просто зависал. А потом жизнь взяла своё: как-то завертелось, и, в общем-то, я неплохо обосновался в Нью-Йорке. Чем не жизнь? И всё было хорошо до того вечера с Броком. Он сразу показался мне знакомым. Мы выпили немного. И он обронил фразу «а помнишь своих ребят, помнишь, как их пытали?», и в этом вопросе так не хватало «мы». Я тогда ещё подумал… а чего же на меня напал сослуживец? Свояк же. Мы ведь шли плечом к плечу. И я вспомнил, сегодня вспомнил. Это ведь его брат из-за меня погиб. Я его убил. Я тот, кто его застрелил. Понимаешь? Это был я. И многих других ребят. Я пытал. Я помню это, будто находился в своей голове, смотрел на это, но тело действовало само по себе. Я не знаю, как мог об этом забыть. И как мог запомнить Шэрон. Ведь моим куратором был Брок, а не она.       — Бак? Кому ты об этом говорил?       — Никому.       — А Броку? Брок знает, что ты вспомнил?       — Не уверен… не знаю. Он ушёл, а я ещё один пил. Потом вернулся… и всё.       — То, о чём ты вспомнил, это может быть важным, Бак. Нам нужно найти того, кто сможет помочь.       Баки флегматично пожимает плечами. Он говорит только о том, что чертовски устал. И он переворачивается на бок и так на этом диванчике и засыпает. И спит неспокойно, сжимая руками подушку. Просыпается. Засыпает. И главное — думает, что из всех, кому можно было бы довериться, он будет доверять только Сэму.       Только Сэму, мать его, Уилсону. И Стиву.