3 октября 2017, Вашингтон, округ Колумбия, Массачусетс-Авеню, Дюпон Сёркл, 14:00
Он не знает, сколько он так сидит здесь, на кромке тротуара, облокотившись на обоссанный собаками фонарный столб. Люди проходят мимо — на него никто не обращает внимания, словно он пустое место, невыводимое пятно на безупречной улочке в самом сердце Дюпон Сёркл. Чьи-то каблуки цокают по гладкому асфальту; кто-то стучит зонтом-тростью, стоя на остановке; неистово орёт ребёнок, потерявший мамашу. Солнце бьет в шею, обжигая кожу, — такими темпами оно прожжет веснушки насквозь — и Ресслер обхватывает голову руками и тупо пялится в сливные решётки между собственными ботинками. «Ваш значок». Брелок жжёт руку, и он швыряет его вниз; брелок, клацнув, застревает между решётками. Ресслер срывается с места и неистово втаптывает металлическое кольцо в узкое отверстие, пока решётка опасно прогибается под ударами. «И табельное оружие». Швырнув носком ботинка пустой стакан из-под кофе в сторону, он поднимается с места и шагает по тротуару. Он кого-то толкает в плечо. Насрать. Витрины со шмотками сливаются в разноцветное пятно, от запаха прогорклых кофейных зёрен воротит с души, а в нос бьёт вонь мусоровоза, остановившегося у контейнеров. Его ковш по очереди опустошает их, с лязгом выкидывая содержимое в вонючее нутро. Прямо как тебя, да? Ресслер подносит кулак ко рту, чтобы не блевануть. В мозгу что-то щёлкает, и он, вцепляясь пальцами в коробку с теперь уже бесполезными бумагами, идёт прямо к мусоровозу. Подловив момент, бросает её. Крышка слетает, а бумаги дождём сыпятся прямо внутрь ещё не выкинутого контейнера, утопая в бытовых отходах — гринписовцем он никогда не был и сейчас не собирается. — Эй, ты! Иди сюда!!! — орёт водила, высовываясь из окошка, но Ресслер показывает ему «фак» и шагает прочь. Туго завязанный галстук душит горло, будто питон, и он рывком тянет узел вниз. «Доброе утро, агент Ресслер». «Агент Ресслер, мне не нравится ваш тон». «И это всё, что вы можете, агент Ресслер?» «У ФБР что, кризис? Иначе я не могу объяснить то, что они наняли вас, агент Ресслер». «Книжки, конечно, вы не читаете. Вы вообще чем-то интересуетесь?» «Скажите, а вы действительно такой болван, или в Квантико есть спецкурс? Если да, то вы, по всей видимости, закончили его с отличием». «Это элементарные вещи, агент Ресслер, как можно их не знать?» «В моё время агентов выбирали по интеллекту, а не мускулам. O tempora, o mores!» «Ваш моральный компас — сугубо ваша проблема, агент Ресслер. Если вы хотите выполнять свою работу, советую посмотреть на мир под другим углом». «У вас на лбу написано, что вы коп. Едва вы раскроете рот, нас тут же убьют». «Это мой мир, а вы в нём турист. Запомните это, агент». Оскал Рэддингтона встает перед глазами, а следом за ним — и Купер, протягивающий заявление. Они вместе смотрят на него, кривя губы в ухмылке. Смотрят на никчёмного, посредственного агента, который за пять лет — пять, сука, лет — ничего не добился. Даже Рэддингтон, и тот сдался сам. Рэддингтон. Это всё Рэддингтон. Да, он, он всё узнал. Но как? Ведь на него ничего нет — бронь номера и аренда машины на фальшивый ID, спрятанная флэшка с копиями фото в Такома-парк, звонки с одноразового телефона… Он был осторожен, чёрт возьми. Но если… Мысль возникает внезапно, выныривая из подсознания. Варгас. Как же он раньше не подумал? Ресслер останавливается, едва не налетев на тележку с горячими претцелями, и круто разворачивается, ища глазами значок метро.***
Квартира «9В», 14 Коннектикут-Авеню Северо-Запад, Вашингтон, округ Колумбия, 17:18
Дом встречает его сломанным кондиционером и духотой. Хлопнув входной дверью, он швыряет ключи на тумбочку. Широкими шагами пересекает гостиную, но сесть и успокоиться не получается, и он бегает из комнаты в кухню, а затем обратно. По пути находит на тумбочке недопитую жестяную банку Budweiser’а, хватает её, вливает в себя содержимое, и понимает, что зря — пиво давно выдохлось и на вкус как моча. Он сплевывает прямо на пол и сжимает банку в кулаке — раздается сухой жестяной хруст. Отбрасывает её в угол, а сам, вытирая губы, наконец останавливается и замирает. Но потом снова приходит в движение. На ходу скидывая пальто, он идёт в ванную, по пути спотыкаясь о раскиданные ботинки. Рывком потянув на себя ручку шкафчика, одним движением сметает с полок оранжевые банки с антидепрессантами; с одной из них слетает крышка, и по полу рассыпаются белые таблетки. Он наступает на них и достаёт из глубины чёрную баночку. Вытряхнув одну таблетку на ладонь, тут же глотает её, а затем, не раздумывая, вытряхивает ещё две. Он даже не ставит баночку обратно — какая теперь, нахер, разница? — и та так и остается валяться под ванной. Он стоит, сжимая края раковины, пялясь на стальное кольцо слива. Руки механически открывают кран, зачерпывают пригоршню воды, и он брызгает её на лицо. Становится легче, мысли проясняются. Успокойся. Думай. Ещё рано, значит, надо подождать до вечера. Да, вечером. Он придёт к ней вечером, и эта сука ему расскажет. Она ему всё расскажет. Всё, что он захочет знать. Именно так. Нет, он не выдержит до вечера. Ресслер берёт новую баночку, рывком срывает крышку и высыпает горсть таблеток на ладонь, а затем отправляет их в рот. Таблетки проходят не сразу, и он выбрасывает из стоящего на полке стаканчика содержимое — пасту и щётку — и набирает воды. Возвращается в гостиную, плюхается на диван с давно облезшей обивкой и, запрокинув голову, закрывает глаза. Ничего не происходит. Ни через пять, ни через десять минут, ни через двадцать. Наоборот, становится хуже; его охватывает желание расхреначить дешевую плазму, запустив в неё шаткий журнальный столик. Он ложится, надеясь, что горизонтальное положение улучшит ситуацию. Вообще ничего. Он, блядь, выпил дозу, которой слона можно убить, что за подстава?! Его отвлекает дрожь — он косит глаза на ладони. Фаланги подрагивают, словно истеричные мотыльки у лампочки. Он не думает дважды; вскакивая с дивана, идёт в кухню. Поставив под ноги табуретку, он, вскочив на неё нетвердыми ногами, тянется к вентиляции. Сетка снимается легко. Он нашаривает рукой коробку. Внутри — фотографии с колледжа, Академии, SWAT. Он проводит пальцами по выцветшей кромке, вспоминая о том, каким он был, о чём мечтал... Нет, нахер. Коробка с грохотом летит на пол. Насрать. Он шарит рукой чуть дальше. Да, вот оно. То, что он заслужил. За все эти годы, блядь. Забрав пакет, Ресслер, возвращая сетку на место, спрыгивает с табуретки на пол. Его взгляд цепляется за выпавший из коробки армейский нож, ещё со времён службы в спецназе. Он поднимает его и, сам не зная, зачем, берёт с собой. Пройдя в спальню, комкает пиджак и швыряет его на пол; то же проделывает с рубашкой, сорвав пару пуговиц. На мгновение он жалеет — хорошая ведь рубашка — но потом осекается; какая, нахер, разница? Парень, тебя натянули и выбросили вон, словно резинку с члена, трахавшего дешёвую шлюху, а ты переживаешь из-за дерьмовой тряпки. Натянув джинсы и толстовку, Ресслер, пряча бумажный пакет в широкий карман спереди, пересекает гостиную. В прихожей переобувается в кроссовки, выпрямляется и берёт ключи с тумбочки. Хлопнув дверью, он идёт к лифтам, прокручивая в голове адреса, которые сотни раз видел в отчётах.***
Вашингтон, заброшенные дома на Стэйдиум-Армори Стейшан, 19:05
— Сколько? — Тридцатка. Он колеблется. Барыга — чёртов сопляк, ему ведь не больше шестнадцати — это видит и машет перед его носом прозрачным пакетиком. — Первая бесплатно, если чё. Ресслер вскидывает бровь, но пацан протягивает ему пакетик. — Праздник, что ли? — недоверчиво бросает Ресслер, но рука сама тянется вперёд. — Ага, чёрная пятница нахуй, — барыга ржёт, зажав между зубами «мэриджейн». Сладковатый дым приятно ласкает ноздри, и Ресслер ловит себя на мысли, что вдыхает и совершенно не морщится. Даже наоброт — запах настолько торкает, что он готов скулить, будто течная сука. Наскоро расплатившись, Ресслер, поправив сползающий капюшон, торопливо уходит, но недалеко — в первом же переулке он, оглядываясь, достаёт один из трёх прозрачных пакетиков. Часть разума, та часть, которая и привела его в эФ-ёбаное-Бэ-эР, слабо интересуется, точно ли он хочет? Он смотрит на пакетик, на то, как в свете уличного фонаря сверкает белым каждая гранула. Точно. Он торопливо засовывает в пакет два пальца, обмакивая их в кокаин. Со знанием дела — ведь он видел, сотни, нет, тысячи раз, как надо делать, но никогда, никогда не думал, что… — втирает порошок сначала в дёсны, а потом в ноздри, прижимая то одну, то вторую и втягивая носом воздух. Первые секунд тридцать ничего не происходит. Он готов вернуться и накостылять барыге как следует, когда доза даёт о себе знать. Он вдыхает воздух, ощущая на языке каждую молекулу; в носу чуть щиплет, и он чихает, вытираясь рукавом. Кончики пальцев приятно покалывает; по всему телу разливается тепло, словно он купается в охренительно огромном джакузи, а впереди — вечность ни черта не делания, вечность, где никто ему не указ... Он распахивает глаза, и спутанные мысли выравниваются, выпрямляются, выстраиваются в ряд, словно солдаты на День Памяти. Да, он теперь точно знает, что нужно делать.***
Вашингтон, Шестнадцатая-Стрит Северо-Запад, Даунтаун, 22:45
Адрес Варгас он знает лучше, чем Конституцию — не зря он тут торчал часами, выслеживая сынка этой суки. Засунув руки в карманы толстовки, Ресслер нетерпеливо притоптывает ногой и ждёт, пока кто-то выйдет. Удача улыбается ему через полчаса — и он, словно тень, проскальзывает в подъезд. Аренда здесь явно ему не по карману; повезло, что нет консьержа. Зато есть камера, и он, надвинув капюшон толстовки, идёт к лестницам. Взбегая по ступенькам, он вскоре оказывается на десятом этаже. Он часто-часто выдыхает, склонившись и упираясь руками в колени, отгоняя мысль, что года три назад он бы и не вспотел от такой легкой нагрузки. Приведя дыхание в норму, Ресслер находит нужную квартиру и стучит кулаком в дверь, игнорируя вычурный звонок. Дверь тут же открывается. — Эй, ты что-то за... Варгас успевает лишь пискнуть, как он молниеносно проскальзывает в дверной проём и затыкает ей рот, вжимая в стену. — Смотри. Смотри, я сказал, — он захватывает клок её волос и силой поворачивает её лицо к снежно-белой дверной арке, ведущей внутрь квартиры. — Есть кто дома? Варгас мычит, мотая головой, насколько это возможно в её положении. Ресслер дёргает её голову, поворачивая лицом к себе. Он смотрит в глаза, — в них выступили слёзы — но его это ни чуточку не ебёт. Вообще ни разу. Он вынимает из кармана нож и приставляет к её горлу. — Мммм!!! Мммм!! — Молчать! — Варгас бьётся затылком о стену. Под ладонью, зажимающей ей рот, становится влажно. Изабелла перестаёт дёргаться и, кажется, застывает. — Вот так, — он переходит на шепот, хотя в этом нет смысла — судя по стенам, звукоизоляция здесь куда круче, чем у него, когда он слышит, как через три квартиры кто-то трахается. — Я сниму ладонь, но если ты закричишь или попытаешься ударить… — он стискивает её дряблые щёки, ощущая под пальцами скуловые кости. — ...то никогда не увидишь своего сына. Никогда, слышишь? — Он почти касается своим носом её, всматриваясь в покрасневшие от слёз голубые глаза. — Каждая точка, каждый притон... Я знаю их всё, Белла. Все до единой. Моргни два раза, если поняла. Она смотрит на него и моргает — не два, а четыре — чем вызывает у него улыбку. Углы его рта тянутся в стороны, будто их изнутри растягивают расширителем. На пару секунд он не узнает себя — во что ты превратился, а, Ресслер? — но потом плавно снимает ладонь со рта Варгас. Она стоит, будто статуя, вжимаясь в стену. Он указывает ножом на арку: — Только медленно, чтобы я тебя видел. Варгас спохватывается, спотыкается и чуть не падает на пол. Ресслер следует за ней в просторную гостиную размером с три его кабинета — бывшего кабинета — и, заприметив диван, разваливается на нём так, будто он у себя дома. Он бросает короткий взгляд на окна и ухмыляется, так как те плотно зашторены. Изабелла садится в кресло напротив, но он, уже привычным движением ножа, указывает ей на место рядом с собой. Он ведь не идиот, в самом-то деле. Всё же, она начальник медслужбы, и тоже, как-никак, агент. Её застали врасплох. Но если дать ей время прийти в себя, то у него могут быть проблемы. Против ножа или пистолета он ещё справится, но если она воткнёт ему в шею шприц, то всё, adios. Варгас прижимается поближе к подлокотнику, но Ресслер берёт её за локоть и рывком подтягивает к себе. — Вот теперь поговорим, — по-прежнему сжимая её за локоть, он подставляет нож к её подбородку. Она косит глаза на лезвие, и он читает в её глазах невидимый вопрос — так ли уж это необходимо? — Страховка. Чтобы не было соблазна врать. Итак, — лезвие надавливает на кожу, на кончике проступает капля крови, и Варгас жмурится, — директор Купер. Откуда у него мой настоящий тест? Варгас делает глубокий вдох — он видит, как вздымается её грудь под просвечивающим халатом. Член в джинсах болезненно напрягся — совсем не вовремя, твою мать. Ей, кажется, тоже не до того — она сбивчиво тараторит: — Клянусь-я-ничего-не-говорила, ничего! — Слабо верится, — равнодушно бросает Ресслер, и лезвие вдавливается в подбородок сильнее, чем прежде. — Но-это-п-п-правда! — Врёшь. — Не-вру, я-не-вру! Не вру, богом клянусь! От её фальцета звенит в ушах так, словно это не крик, а оглушающие гудки линкора. Ресслер, будто змея, делает бросок левой рукой, и его пальцы смыкаются на горле Варгас. Он даже не задумывается, что делает; её кожа, сухая и морщинистая, сжимается под его пальцами. Глаза Варгас широко распахнуты, рот приоткрыт, и оттуда доносится хрип вперемешку со свистом, словно кто-то зашил ей только половину рта. Ресслер сдерживает смех, представляя эту картину. Спустя мгновение он осекается — она больше не дышит. Эйфория уходит, и Ресслер отдёргивает руку. Мысли истерично мотаются по черепной коробке, но самая первая — убил, я убил её — мигает перед глазами. Он смотрит на прикрытые веки, на полуоткрытый рот, на голую, неподвижную грудь, и хватается за голову. Твою мать, твою же мать! Краем глаза он замечает движение, но не успевает среагировать — Варгас бьёт его в кадык, но промахивается, и кулак влетает ему в подбородок. Рот заполняет кровь — он ощущает знакомую липкость на языке. — Ахтыжсука!!! — орёт Ресслер и тянет Варгас за собой, вдавливая в диван. Её колено влетает ему в живот, прямо в солнечное сплетение, и он сваливается на журнальный столик. На секунд пять он дезориентирован. Кожа на щеках и лбу жжётся, словно он засунул голову в улей, но Ресслер, видя отдаляющееся белое пятно, заставляет себя подняться. Выбежит — и ему крышка. Догнав, он хватает Варгас за локоть; она открывает рот в попытке заорать, но на этот раз он реагирует молниеносно и на чистом инстинкте засаживает ей нож между ребёр. Пальцы скользят по липкой от крови рукояти, и он, сам не зная, зачем, проворачивает рукоять. Варгас не кричит — она ловит ртом воздух, а обмякшее тело обрушивается на него, и они вместе падают на пол. Спихнув с себя тело, Ресслер поднимается. На стене напротив — размазанные багровые мазки. Склонившись над телом, он — привычка — прикладывает два пальца к яремной вене, хотя расползшееся тёмно-красное пятно на её груди говорит само за себя. Странно, но на этот раз его не охватывает паника; как раз наоборот — мозг переключается на усиленный режим, и спутанные «дерьмо-дерьмо-вот-дерьмо» сменяются на «надо подумать». Ресслер опускается в кресло, а рука сама тянется за начатым кокаином. Он облизывает десны, ощущает, как гранулы тают на кончике языка. Он чуть вздрагивает, прячет пакетик в карман, а затем смотрит на — место преступления — Варгас. Как ни крути, картина слишком ясна. Его взгляд падает на полку с фотографиями. На одной из них Варгас стоит с сыном на фоне пальм и океана. Ресслер идёт на кухню. Он не знает, где Варгас держит химикаты, и останавливается на пороге, потерявшись в целой куче кухонных шкафчиков. Нахер. Он срывает с крючка полотенце и обматывает руку, чтобы не оставлять отпечатков, и начинает по очереди открывать дверцы: кастрюли, тарелки, посудомойка, всё не то... Искомое находится под раковиной: чистящие средства и пачка резиновых перчаток. Ресслер достает её и вытягивает оттуда пару. Теперь за дело. Сначала — отпечатки. Он быстро, но тщательно протирает всё, чего касался — дверная ручка, диван, рукоять ножа, шея Варгас. Затем, выбрасывая тряпку в мусор, открывает холодильник. М-да, для него и пицца раз в день уже праздник, а здесь жратвы на чёртов отдел ФБР хватит. Ресслер с остервенением скидывает в мусор ассорти из вонючего сыра с плесенью и винограда, салат из неизвестных ему овощей и копчёное мясо в плёнке с наклейкой на итальянском. Открутив крышку с сока, он делает глоток, а затем вытирает рукавом место, которого только что касался губами. Выбросив сок в мусор, он подходит к огромному обеденному столу и срывает скатерть. Пять минут — и в такую кухню даже Гордон Рамзи не сунется. Удовлетворенный созданным хаосом, Ресслер возвращается в гостиную, где лежит Варгас. Здесь приходится потрудиться чуть дольше, создавая видимость, что обдолбанный сынок разозлился на мамашу. Приходится рассыпать для верности немного кокаина, — ну и чёрт с ним. Взгляд Ресслера цепляется за грязные следы на полу — чёртова погода! — и он идёт в прихожую. Открывая шкаф, приседает на корточки, чтобы среди разноцветных пальто и курток увидеть обувь. Он вытаскивает пару заношенных кроссовок — жмут, чёрт их дери — и переобувается, заломав задник. Он возвращается на кухню за мокрой тряпкой, протирает паркет, а потом прохаживается по квартире. Тщательно вытерев подошву собственных кроссовок, Ресслер, найдя в шкафу пакет, выходит из квартиры. Он не спешит спускаться по лестнице и бросает быстрый взгляд вниз. Лифт молчит, и ему это только на руку. Он спускается двумя этажами ниже, переобувается в собственную обувь, скидывая тряпку, перчатки и кроссовки в пакет, а потом накидывает на голову капюшон. Выйдя из подъезда, он настороженно оглядывается по сторонам, но, кажется, переживать не о чём — в такой поздний час все либо гуляют, либо смотрят телевизор, который горланит так, что слышно в соседнем доме. — Эй, мистер! Эй! Ресслер тихо чертыхается, благодаря бога, что на него не падает свет от фонаря. — Вы здесь живёте? Ресслер смотрит и видит щупленького старичка. Чёртов активист, и чего ему дома не сидится? — Да я домом ошибся, — голос звучит уверенно, словно так и было на самом деле. — Я к другу шёл, он квартиру сдаёт, просил проверить, что там. Секунды тянутся медленно, словно жвачка, и Ресслер уже прикидывает, где, если что, спрятать труп. Он крепче сжимает в руке пакет. Старичок в последний раз смотрит на него, силясь разобрать черты лица. — Прошу прощения. Осторожность никогда не бывает лишней, — виновато мямлит старик. — Конечно. Доброй ночи. — И вам. Мужичок уходит, а Ресслер, шмыгая носом, торопливо шагает к тротуару. Сердце колотится, словно кто-то неистово барабанит по нему. Вдох-выдох. Вдох. Выдох. Через четыре квартала он избавляется от улик, а потом идёт на пустую остановку. Он разваливается на узком сиденье, а стеклянная панель приятно охлаждает затылок. Жёсткая пластмасса давит в ягодицы, но ему плевать. Он засовывает обе руки в широкий карман толстовки, бездумно пялясь на рекламу ночного клуба. Руки сами вынимают кокаин, и он совершает уже привычные движения: открыть, набрать, втереть. Одна из девушек в мини-юбке смотрит прямо на него, сложив накрашенные губы в подобии воздушного поцелуя. Ресслер, вытирая нос, сплёвывает на землю, а потом ещё раз смотрит на девушку. «Да что вы знаете о женщинах, Дональд. Вы с одной вряд ли справитесь, не говоря уже о двух». В голове проносятся обрывки воспоминаний: усмехающийся Рэддингтон; мальчик с развороченной скулой; внимательный взгляд; «Вы ничего не находили?», «Возможно, наркокурьер»; хохот обдолбанных проституток и вопли «Éxtasis»; Консьерж выходит из высоких стеклянных дверей, держа под руку невысокую мексиканку. «Дональд, это Анна. Анна, это Дональд». Карие глаза внимательно смотрят на него, будто запоминая; те же глаза смотрят на него в ореоле сизого дыма; гибкие руки закладывают ему в рот таблетку... Ресслер со всего маху вмазывает кулаком по рекламному боксу, прямо по тупорылой роже диджея. Блядский Рэддингтон! Он всё знал! Специально подстроил, заплатил проститутке из агентства... Вот почему её лицо было таким знакомым! Он, это всё он! Он подсадил его на наркоту, а потом сдал Куперу! Если бы не он, то никто бы не уволил его из ФБР, если бы не Рэддингтон, он бы никогда не нашёл те таблетки! Он был бы чист, чёрт побери! Да, это всё он.... С самого начала это был он! Он притащил опергруппу в сраную Мексику, в долбаный Сьюдад-Хуарес! Ресслер сжимает кулаки. Если бы не Рэддингтон, у него было бы всё. Была бы неблагодарная, но всё же работа, и он, чёрт возьми, делает её лучше всех. Да, лучше всех! Лучше сраной Кин, лучше кого бы то ни было. У него было всё. Всё, пока Рэддингтон не сдался, и их опергруппа начала мотаться из штата в штат, с континента на континент, положив один большой хер на юрисдикцию, правила, на агентов... Рэддингтон. Он заплатит. Заплатит за всё.