13 августа 2014, Сьюдад-Хуарес, Мексика, 16:20
— Рэд, сзади! БАХ! БАХ! Тела солдатов картеля падают на прогретый солнцем асфальт, а ветер качает пустые бутылки Corona возле их трупов, подхватывая упаковки из-под сока и молока. К вони краски с химикатами примешивается тяжелый, железистый запах крови и разогретой на солнце кожи — рядом находится кожевенный базар. Ресслер, считая про себя, выжидает момент, когда между выстрелами наступает пауза, и прячется за мусорный бак, прижимаясь к нему всем телом. Раскаленное железо обжигает кожу, оставляя длинный красный след на предплечье, но он не двигается с места. От самого мусорного бака воняет гнилыми фруктами и стухшим мясом, но лучше дышать таким амбрэ, чем получить пулю в лоб. Отвлекаться строго запрещено; но Ресслер все равно бросает взгляд вбок. Там, за соседним контейнером, Рэддингтон — перезаряжает пистолет. Холёное упитанное лицо лоснится от пота, рубашка скомкалась под некогда бледно-жёлтым — Оттенок «шампань», агент Ресслер — жилетом. И хотя ситуация совсем не располагает, Ресслер ощущает жгучее удовлетворение — поварись в моей шкуре, сука. Что-то ты уже не такой самоуверенный, как в личном самолете, когда ты держал в руках не пистолет, а бурбон. Стрельба вновь затихает и Ресслер, припав на одно колено, решительно выглядывает из укрытия. БАХ! БАХ! БАХ! Он упускает из вида высунувшегося со второго этажа военного, и пуля вонзается в предплечье, раздробив мышцы и задев кость. — С-сука! — выкрикивает он, прячась за контейнер. Тяжелый взгляд — Ресслер надеется, что он выглядит тяжелым — вонзается в Рэддингтона, но тот не удостаивает его взглядом. Быстрое движение — такого не ожидаешь увидеть от человека его габаритов — и Рэд одним выстрелом снимает стрелка, вновь прислоняясь к железному боку контейнера. Потом он тянет на себя затвор, проверяя, остались ли патроны, а после и вовсе вынимает магазин. Ресслеру не нужно видеть сдвинутые брови Рэда, чтобы понять — там пусто. Заебись, просто за-е-би-сь. Голосов больше не слышно, топота ног — тоже. Вряд ли надолго — солдаты картеля знают улицы куда лучше, чем двое gringo, один из которых словил пулю в плечо. Да любая собака найдёт их в считанные часы. Ресслер прислоняется затылком к контейнеру — боль обжигает затылок, но по сравнению с болью в руке не так уж она и сильна. Закусив губу, Ресслер пытается посмотреть — прошла ли пуля навылет? — но рука почти не двигается, и без обезболивающего не стоит и пытаться провернуть такой фокус. — Сука, сука, сука, — шипит он и пытается здоровой рукой оторвать рукав рубашки — хоть какая-то польза от того, что его вынудили её нацепить. Между пальцами сочится кровь — и её было больше, чем хотелось бы — но рукав никак не поддается, и Ресслер в отчаянии дергает ткань так сильно, что от боли, кажется, на миг даже теряет сознание. Когда в глазах светлеет, рядом с ним оказывается Рэддингтон. — Агент Ресслер, позвольте мне, — голос Рэддингтона звучит спокойно, как будто Ресслер — ребенок в песочнице, неспособный соорудить простейшую башенку. Ресслер прикусывает губу, сдерживая смачное ругательство — но настаивать на своем бессмысленно; если он потеряет сознание тут, он точно труп. Поэтому он отрывисто кивает, позволяя Рэддингтону приблизиться. Когда повязка плотно закрывает предплечье, сдерживая поток крови, Ресслер поднимается, игнорируя протянутую руку Рэда. Тот едва слышно хмыкает, но молчит, по-видимому, не желая вступать в перепалку. Стрельба стихает — похоже, другие агенты отвлекают боевиков на себя, обеспечивая им отход. Рэддингтон идет первым — не то чтобы Ресслер ему позволяет, просто у него нет сил возражать. Пусть идет первым и получает пулю, желательно в лоб. Течение мыслей нарушает непонятный шорох сзади. Возможно, бродячий кот, но тело реагирует быстрее разума: сильным толчком Ресслер опрокидывает Рэддингтона в песок, а сам разворачивается и, не целясь, нажимает на спусковой крючок несколько раз. БАХ! БАХ! БАХ! Пистолет выпускает три патрона и глухо клацает, показывая — теперь и он пуст тоже. За разбитыми окнами пустого здания раздается звук, который ни с чем нельзя спутать: падение тела на твердую поверхность. — Агент Ресслер? — вползает в уши безукоризненно вежливый голос Рэддингтона, и Ресслер сдерживает желание развернуться и вырубить его ударом рукояти. — Не двигайтесь, — рявкает Ресслер, вскидывая бесполезный теперь уже пистолет. Удивительно, но на этот раз Консьерж повинуется — Ресслер не слышит шагов в свою сторону. Ресслер быстро преодолевает пять метров до здания — заброшенная школа или что-то в этом духе — сильным пинком распахивает дверь и понимает, что стрелять не в кого. У оконного проёма, в осколках битого стекла, лежит мальчишка — мексиканский chico, под которым медленно расплывается лужа крови. Ресслер отрешенно думает, что тренировки не прошли даром: из трех пуль две попали в цель, разворотив скулу и ключицу, а ведь стрелял с левой руки. — У вас всё в порядке? — достигает его ушей голос Рэддингтона. Ресслер трясет головой и убирает пистолет в кобуру. Нужно уходить — но вместо этого Ресслер подходит к мальчишке и наклоняется над телом. Мысли текут медленно и вяло: нужно осмотреть труп на наличие документов... В поле зрения появляются трясущиеся, окровавленные, покрытые грязью и пороховой пылью руки, и Ресслер успевает удивиться — это ещё кто? — а потом понимает: это его собственные ладони. Он делает два коротких выдоха и приседает на корточки — соберись! — бегло оглядывая тело. Серая футболка, рваные джинсы — портрет обычного парня из нищей семьи. Скорее всего, спрятался тут, когда началась стрельба... Усилием воли Ресслер заставляет руки не дрожать и начинает методично обшаривать карманы. Несколько песо, мелочь, билет на автобус, чупа-чупс — он по очереди откладывает находки в сторону, до тех пор, пока пальцы не натыкаются на что-то смутно знакомое. Ресслер достает из кармана руку и внимательно изучает находку. Ничего особенного. Прозрачный пакетик с разноцветными таблетками. Шаги за спиной нарушают ступор и Ресслер незаметно, толком так и не поняв, зачем, прячет пакетик в карман. — Да... Да, в порядке. Стойте, где стоите. Он решает не объяснять ничего Рэддингтону. Не его это дело. Случайность. Он выполняет задание, такое бывает. — Дональд, что там... — голос Рэддингтона становится ближе. — Гражданский? — Да, — ответ дается Ресслеру тяжело; кажется, словно он только что выплюнул наружу айсберг вместе со всеми внутренностями. — Вы его обыскали? При нём что-нибудь было? Наличка, свёрток, что угодно. Ресслер бросает взгляд на чупа-чупс, и тело вдруг сотрясает крупная дрожь. Ему приходится закусить кулак, чтобы не издать ни звука. — Дональд, я спросил... — Я не глухой, Рэддингтон. Чупа-чупс, десять песо и билет на автобус. — И всё? Мальчишка может быть курьером одного из картелей, — бархатный голос Рэддингтона обволакивает, как патока. Ресслеру кажется, что пакетик в кармане обжигает ногу даже сквозь штаны. — Не может, — чуть громче, чем прежде, говорит Ресслер. — Вы так уверены? — Он, блядь, ребёнок, Рэддингтон! Он разворачивается и сталкивается нос к носу с Рэддингтоном, который успел зайти внутрь. Зрачки зелёных глаз расширены: адреналин еще не спал. Рэд чуть заметно улыбается, не отводя взгляд. — Конечно. Он просто ребёнок.***
Стрип-клуб Silver Fox, Сьюдад-Хуарес, 23:45 того же дня
Ресслер хлопает ладонью по барной стойке, привлекая внимание барменши, и перед ним мгновенно выстраиваются в ряд пять рюмок текилы. По очереди вливая в себя одну за другой, он ощущает, как глотку предательски жжёт, словно туда насыпали чили. Чтобы убрать неприятные ощущения, он хватает с большой тарелки начос и зачерпывает гуакамоле — дрянь редкая, но чтобы заесть горечь, сгодится — а вместе с ней уходит и жжение, и мир волшебным образом из дерьмового превращается в... Терпимый. Нашарив в кармане ещё песо, он бросает скомканные купюры на стойку. Правое плечо тут же взрывается болью. Сделав знак бармену, что скоро придёт, он пробивается сквозь толпу, скандирующую «Ещё! Давай ещё!» одной из стриптизёрш, и оглядывается в поисках уборной. Заметив значок на неприметной двери, он дергает ручку на себя. Проверив, все ли кабинки пусты, воровато оглядывается и вынимает из кармана широких шорт одноразовый шприц-ручку, затем расстегивает манжету и закатывает рукав. Предплечье обмотано бинтом, но это не так важно — он снимает крышку и одним ударом делает инъекцию прямо сквозь бинт. Когда рука блаженно немеет, он вынимает иглу, отрывает кусок бумажного полотенца и стирает с поверхности отпечатки — глупость, конечно, но предосторожности лишними не бывают. Скомканные салфетки медленно разворачиваются, выставляя углы к потолку, и Ресслер глупо скалится. У него в кармане еще три таких же: стащил из аптечки на явочной квартире. Едва ли кто-то хватится. Вернувшись на место, он отмечает, что за барной стойкой стало меньше народу — все вышли в зал и теперь таращатся на групповое выступление. Ресслер, перегнувшись через стойку, засовывает купюры новенькой барменше в задний карман джинс. — Н-на вс-се, — язык заплетается, спотыкаясь об испанские звуки, но, кажется, барменша его прекрасно понимает, потому что в следующее мгновение перед ним появляется второй ряд рюмок. Он тянется за бумажником и осторожно заглядывает внутрь — так и есть, остались только доллары. Мелькает мысль, что лучше не искушать судьбу: здесь не Вашингтон — до трусов разденут, если покажешь баксы. Последняя рюмка занимает место в ряду таких же — и Ресслер ковыляет к выходу. Уже у дверей он оглядывается на зал, где танцуют, или скорее дергаются, не попадая в такт музыке, стриптизёрши. Одна из них просто копия Кин — такая же доска спереди, ха — и он заходится смехом так, что его пробивает на кашель. Именно на неё вроде бы навесили охранять Рэддингтона в эту ночь. Хотя, наверняка старый хрен сам попросил.... Ресслер трясет головой: из раза в раз одно и то же, вместе с вечно кислой рожей Кин на ум приходит Рэддингтон, а с ним и... — Нахер, — Ресслер толкает дверь и выходит на улицу. Жара спала, и можно хотя бы дышать. Прислоняясь к кирпичной стене, он жалеет, что не курит. Вдыхая флёр дешевых духов, не до конца растаявший в воздухе, Ресслер вспоминает о пакетике с таблетками — из кармана формы, которую тут же забрали в чистку, он успел переложить его в бумажник. Он по привычке сжимает руку в кулак, и зря — действие обезболивающего успело ослабеть. Слишком быстро, но Ресслер знает причину — не стоило мешать лекарство с алкоголем... Поворачивая голову то влево, то вправо — в поисках возможных наблюдателей — он быстро достает второй шприц, а после кидает под ноги и разбивает двумя ударами каблука. Пластмассовые осколки смешиваются с пылью, толком и не разобрать, от чего они. Шершавый кирпич больно врезается в затылок, но ему плевать. Главное, что плечо наконец-то успокоилось. Ресслер закрывает глаза. Фатальная ошибка: лицо того мальчишки сразу же возникает перед ним. Он резко дергается, выныривая из короткого забытья, и коротко бьет себя по щеке левой рукой: приди в себя. Ладонь правой, которую нельзя столь резко дергать, лежит на кармане, в котором бумажник, где в кармане для мелочи... Он так и не сказал. Ни Рэддингтону, ни Кин. Никому. Навскидку, в пакетике таблеток пять, не больше. Для барыги объем маловат. Может, шёл на вечеринку, может — на свидание… Из дверей клуба вываливается компания — двое мексиканок поддерживают третью, чьи колени чиркают по асфальту. Когда она чуть не падает на землю, все трое ржут как кони — и Ресслер присоединяется к ним. Одна из девок оборачивается на него, а затем что-то быстро тараторит на испанском. Ресслер хочет вслушаться — но передумывает. Какая разница, что они говорят. Втроем девушки подходят к проезжей части — поймав такси, запихивают подругу на заднее сиденье и отсчитывают таксисту пару купюр, чтобы точно довез по адресу... А затем — возвращаются точно к дверям клуба, где он стоял. По их улыбкам становится понятно, за чем именно они вернулись. Точнее — за кем.***
Где-то в центре Сьюдад-Хуарес, 01:00
Всю дорогу в такси они развлекаются тем, что учат его, как будет «вагина» по-испански. Спустя час они добираются до отеля в какой-то жопе мира, но девки — Нина и Анна, если он правильно расслышал — клянутся Матерью Терезой, что это самый ни на есть центр города. Не успевает Ресслер получить ключ-карту, как Анна и Нина подхватывают его под руки и тащат к лифтам, гогоча на весь холл. Едва оказавшись в номере, сразу лезут в мини-бар, пока он занимает уборную; Ресслеру чудится, что он слышит возбужденное «Inglésa!», но ему плевать, он даже рад — иначе они бы с ним не пошли. Он пытается разглядеть лица, но сфокусироваться на внешности не получается — слишком много текилы. Когда он натягивает шорты обратно, из кармана выпадает бумажник — чудо, что не в унитаз. Он поднимает его, по случайности — вверх ногами, и из открытого кармана выпадает пакетик с таблетками. Он быстро поднимает его и засовывает в нагрудный карман. В этот самый момент дверь в ванную с грохотом открывается. Ресслер смотрит в зеркало на Нину — или это Анна? — облокотившуюся на косяк. В руке у неё бутылка, и она, не сводя с него глаз, подносит её к губам. По её подбородку стекают прозрачные струйки, исчезая под майкой, из-под которой торчат крупные соски. Ресслер смотрит — скорее на них, чем в глаза девушке — и она понимает этот взгляд. Изгибая в ухмылке умело накрашенные губы, она подходит ближе и протягивает ему бутылку. Он принимает её — опять текила — и делает маленький глоток. Она кладет руки ему на грудь и медленно ласкает мышцы, чуть царапая ткань длинными ногтями. Он не успевает остановить её руки — херь, а не реакция — и Нина, с пакетиком в руке, убегает в комнату, крича что-то на испанском. Он не идет за ней: тело превратилось в подобие мясного скафандра, неповоротливого и тяжёлого; ну а пакет… Чёрт с ним. Меньше проблем. Ресслер не помнит, кто именно затаскивает его на диван. Всё происходит слишком быстро для заторможенного шотами мозга — Нина хватает его за загривок и насильно раскрывает губы, — и на его языке уже тает таблетка без ярковыраженного вкуса. Он бы и рад выплюнуть, но рука Нины уже в его шортах, а рефлексы дают сбой. Да и что будет от одной таблетки? Подтаяв от наполнившей рот слюны, таблетка скользит вниз по корню языка в глотку. Дальше всё обретает невиданную чёткость: будто все пять чувств прогнали сквозь усилитель, выкрутив регуляторы на максимум. Каждая ворсинка обивки обретает глубину и объем, и сотни мохнатых ручек щекочут его спину; он может отличить Reposado от Añejo по запаху, когда она льется ему на грудь; унюхать верхние ноты — блядь, это вообще что — духов на девках, ещё не до конца заглушенных терпким запахом алкоголя и пота; член встал, словно грёбаный флагшток на Четвёртое Июля. Кажется, он может трахнуть всех шлюх в Чиуауа и даже не вспотеть. Мозг мыслит на удивление ясно — хоть сейчас в Лигу Плаща… Слово кажется неправильным, но другого нет, и Ресслер выбрасывает из головы лингвистические выкрутасы. — Que pasa? — собрав в кучу знания испанского, спрашивает Ресслер только что подошедшую Анну и для верности тычет пальцем себе в рот. Девушки заходятся смехом, а он не понимает, что такого он сказал; он хочет повторить вопрос, но Нина накрывает его губы своими, запуская руку ему в шорты и обхватывая член. Ногти царапают кожу, и Ресслер откидывает голову назад; а вскоре Анна отпихивает Нину, занимая её место. — Éxtasis, — Анна вытряхивает из пакетика на ладонь ещё таблетку и запрокидывает голову.***
Сьюдад-Хуарес, 03:15
— Ещё! Ещё! Ещё! Ещё! Ещё! Шоты. Один. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Чей-то ржач. Звон стаканов. Чья-то задница трётся об его член. Шестой. Седьмой. Восьмятый. Стоп, что? — Дуй-дуй-дуй-дуй-дуй! Да-а-а-а! Губы на губах, язык на члене; в темноте тлеет кальян, подмигивая оранжевым глазом. Дым, много дыма; кажется, он ослеп, потерялся в этом тумане из алкоголя и обнажённых тел. Новый поцелуй — нет, скорее, обсасывание пересохших от кальяна губ — и на языке оказывается уже знакомая таблетка. Ему кажется, он состоит из вибраций, из чистой вибрирующей скорости звука, рассекающей пространство… Чьи-то соски соприкасаются с его, чей-то язык — с головкой члена. Кто-то засовывает ему в рот кальян, и он делает глубокий вдох — вишневые косточки и абрикос? — а потом он слизывает раскрошенную, ставшую такой родной таблетку с чьей-то задницы, и снова затягивается, запрокидывая голову... Раздроблённая скула, лужа запекшейся крови на разбитых камнях — и запах пороха и дыма (ха-ха-ха) Он непроизвольно выдыхает, когда кто-то берет член в рот. Он впутывает пальцы в чёрные, жесткие от лака волосы и насаживает как можно глубже, но — Чупа-чупс на усыпанном осколками полу, и скоро лужа доберется и до него. Да блядь. Он смотрит в потолок, где висит — каб... канде… а, насрать. Фальшивые стекляшки дрожат от голосов, но он их не слышит, они свистят, словно сломанная рация. Он делает затяжку, поглаживая волосы то одной, то другой шлюхи, по очереди отсасывающих ему. Одна из них, памятуя его движение, взяла его так глубоко, что он почувствовал её гланды. Билет на автобус. Окровавленная серая футболка. Порванные застиранные кроссовки. Нахуй. Звон бьющегося стекла. Пробитая ключица. Осколки в волосах. Копоть на лице. Сука. Не заботясь о том, удобно ли им дышать, он трахает кого-то в рот, — Нину или Анну? — практически долбится в чью-то гортань, намотав волосы на кулак. Быстрее, быстрее, быстрее. Кто-то вскрикивает, а картинки медленно расплываются, будто сахар в воде, и он понимает, что наблюдает за тем, как одна из девок трахает себя пальцами, не сводя с него остекленевший взгляд.***
Где-то в Сьюдад-Хуарес, 05:45
Текила. Бурбон. Текила. Мескаль. Текила. Опять Текила. Мескаль. На седьмой рюмке Ресслер швыряет её об стену, и та красиво разлетается, сверкая в электрическом свете. Воздух в комнате давно закончился, и всюду висят плети тугого вонючего дыма; Анна — или всё же Нина? — опрокидывает пятую, и её тут же выворачивает на ковёр. Нина — Анна? — громко ржёт и демонстративно вскидывает бутылку бурбона, смело делая несколько глотков. Анна-Нина, придерживая рот рукой, распахивает окно и перегибается через подоконник. Ресслер смотрит на округлую жопу с красным отпечатком чьей-то ладони и думает, что у неё упругая задница — а вот вагина могла быть и поменьше — пока она блюет со второго этажа. Его разбирает смех, и он громко хихикает, сползая с дивана на пол; там он шарит по мокрому — когда успели? — ковру в поисках бухла. Кто-то вырывает бутылку из его рук и седлает его, опрокидывая на спину. Ему силой открывают рот, засовывая еще одну таблетку, а затем вливают ещё бурбона. Бурбон согревающим теплом стекает по глотке, а он — закрывает глаза, погружаясь в темноту.