***
Встретившись в трапезной с братом, Локи необыкновенно сердечно поздоровался и как будто даже выдохнул с облегчением: — Брат, счастлив видеть тебя в добром здравии, — Тор, не слишком к этой сердечности привыкший, даже слегка растерялся, но было видно, что ему приятно. Локи же, по-братски пожимая руку, уже проникновенно вещал, как рад, что у него есть брат, и что, хотя порой у них бывают разногласия, но он очень ценит благородство Тора и сожалеет о моментах, когда доставлял ему неприятности. Даже приобнял. Тор чуть не прослезился и пригласил брата сесть по правую руку — тем более, место пустовало. Локи сел. Осмотрелся обстоятельно. Задумчиво спросил: — Я сижу на месте Вольштагга, верно? Тор с лёгкой озабоченностью прогудел: — Верно, брат. Только приболел он, с утра прислал сказать. Локи тоже озабоченно поцокал языком, и тень сочувствия набежала на его лицо: — Приболел? А чем? Тор, в это время запихавший в рот здоровенный кус кабанятины, только плечами пожал и удивлённо скосился на Локи: тот никогда не проявлял себя настолько заботливым относительно воинов из свиты брата. Кое-как прожевав, Тор невнятно промычал: — Да не сказал он… наверное, что-то незначительное, раз так, — и виновато задумался, что надо бы послать разузнать получше и помочь, если есть нужда. Трапезная потихоньку заполнялась: воинская дисциплина не подразумевала обязательного соблюдения придворного этикета, и в казармах всяк приходил к столу, когда мог и хотел, в пределах отведённого времени, не заботясь об опозданиях и не переживая, что может оскорбить Тора, придя позже него или вовсе не придя. — Однако пустовато сегодня, — Локи, не соблазнившийся никакими брутальными блюдами, поданными за столом, тем не менее, с удивительным аппетитом пил водичку и вид имел весёлый, — брат, ты, возможно, отослал кого-то пораньше, в отряде загонщиков или с поручениями? Тор, до этого воодушевлённо громыхавший, какую прекрасную охоту они устроят сегодня, огляделся и даже кость прекратил обгрызать: — Да, ты прав… — и пробурчал под нос, — велел же вечером не напиваться сильно… — и, начиная злиться, тюкнул обглоданным мослом по столу. Локи шелковисто прошелестел: — Не стоит гневаться, брат. Может, нездоровье какое приключилось, мало ли… Тор с подозрением спросил: — У всех? Тут воинов десяти не хватает. Ответ брата был хладнокровен: — Может, на вечернем пиру что-то не то съели… Госпожа Сванхильд вчера возмущалась, что потрошки подали несвежие. А твои-то приспешники, они ж хуже собак не разбирают, что едят. Я иногда глазам не верю, когда смотрю, как Вольштагг окорока с костями жрёт. Вот и наелся. А впрочем, пресветлые асы с ними, пусть себе выздоравливают, обойдёмся и без них на охоте, — и удовлетворённо прикрыл глаза.***
Сигюн, вся в льдисто-голубом, сидя на белой лошади, была так прекрасна, что сердце схватывалось. Локи выдохнул и взял себя в руки. Подгарцевал, и, заставляя отвернуться Глоксинию, желавшую непременно куснуть белую лошадку, шепнул: — Принцесса моя, прошу, будьте осторожней… — Сигюн улыбнулась. Очарованно заглядевшись на покрасневшие от утреннего морозца губы и щёки жены, сглотнул и усилием воли подавил себя: «Это ж как голову-то сносит… и не мне одному, конечно. Ну ничего, они пожалеют… А лошадь ей правильную дали, эта самая малахольная во всей конюшне, не понесёт и даже быстрее не потрюхает, как ни горячи. Но надо проследить, чтоб душа моя дальше поляны для пикника не уехала, не нужны беременным охоты эти грёбаные… сидела бы во дворце с матушкиными гиенами, пинетки для новорожденного вышивала и кота своего противного гладила, а не вот это вот всё, да в компании мужиков… но раньше, чем через месяц, об её положении объявить нельзя, так что придётся выворачиваться, что поделаешь» — нашёл глазами Сиф, в привычном воронёном доспехе на привычном сером тяжеловозе, улыбнулся ей, и, подъехав поближе, тихо попросил пренебречь сегодня и охотой, и обязанностями телохранителя, и присмотреть за принцессой. Сиф, не имевшая обыкновения обсуждать внятные приказы, понятливо кивнула и пристроилась сбоку от лошади Сигюн — и от мёрзлого взгляда воительницы кавалеров, желавших засвидетельствовать почтение принцессе и развлечь её разговорами стало на порядок меньше. Проследив, что наложница с жены и глаз не спускает, Локи проехался между гостями, прислушиваясь к возбуждённому гудению: все готовились к охоте, выбирая оружие и в последний раз проверяя лошадиную сбрую; хватившим с вечера лишнего слуги подносили разбавленное уксусом белое вино и жирный горячий бульон для поправления здоровья. Вот-вот должны были затрубить герольды, объявляя начало охоты, и в этот момент принц увидел госпожу Сванхильд. В белой шубейке, упышнявшей и без того завидные формы, на флегматичном муле, похоже, привыкшем к ёрзанию и подскакиваниям на своей спине и не двигавшемся с места, она с горящими глазами тараторила: — И ведь до того допился, алкаш проклятый, что с утра не смог собственный, срамно сказать, уд найти! Тьфу! А ещё в свите наследника состоит! И все они там позорные пьяницы, потому что не он один такой! — и, не забыв добавить побольше осуждения в голос, — уж не знаю, как наследник с такими сподвижниками править собирается! Дамы, собравшиеся вокруг, внимали ей со жгучим любопытством, и принц тоже заслушался, а Сванхильд воодушевлённо мела языком, и щёки её пылали: — И ведь медика вызвал: на полном серьёзе хотел, чтобы тот ему добро пропавшее вернул! Кто-то из дам заинтригованно выдохнул: — И?! Сванхильд помрачнела: — А что «и»? Спрашивала я медика, так он про врачебную тайну блеет, — и вновь воодушевилась, — однако и спрашивать нечего, и так понятно, что нет спасения при дворе от алкоголиков и развратников! Это ж надо — до такого допиться! — и, закатив глаза, значительно подняла палец, — делириум тременс! Белая горячка! Дамы заахали, и тут протрубили рога.