Гоголь&Фандориана: сборник тредов

Полиевский приходит к нему поздней ночью, стучится в дверь спальни — прямой, как линейка из кабинета геометрии, и такой же жесткий. Смотрит Александру Христофоровичу не в глаза, а над левым плечом, молчит, пока учитель не впускает его в комнату и не затворяет аккуратно дверь. — Вы чего-то хотели, молодой человек? Смею напомнить, что отбой уже пробил, и от порки в воскресенье вас сейчас отделяет только моё любопытство. — Я вызываю вас, — говорит Полиевский, не меняясь в лице. Господи, мальчик. Бледен, как мел, а все туда же. — Мне кажется, вы плохо читали дуэльный кодекс, Полиевский. Об этом меня должен уведомить ваш секундант. — Секундантов не будет. Не хочу вовлекать товарищей в это — не думайте, я помню, что всех участников ждет ссылка, — Полиевский чеканит слова, как шаги на плацу. — То есть, вы предлагаете нам просто выйти на рассвете в поле и попытаться друг друга перебить? Полиевский кивает. — Могу я хотя бы узнать, почему? — Вы знаете. — Что, четыре с плюсом за диктант настолько для вас оскорбительны? — Не насмехайтесь, — на белом лице Полиевского проступают красные пятна. — При чем здесь это! Александр Христофорович присаживается на край стола, складывает руки на груди и всем своим видом дает понять — ждет ответов. Полиевский медлит, но ученический инстинкт сильнее — губы размыкаются. — Андрей сегодня не был на уроках. — Я заметил. — Он в больничном крыле. — Он юноша сообразительный, пропущенное нагонит. — Вы не спросите, что с ним? — И что же? — Нервная горячка, — Полиевский наконец-то смотрит Александру Христофоровичу в глаза, и впервые ему становится самую малость страшно. Не за себя, но за мальчика — люди с такими глазами творят несусветные вещи, особенно когда им двадцать и они влюблены. — С Андреем случился припадок прошлой ночью. Алибеков нашел его в ванной комнате, он плакал, потом стал бредить, и мы отвели его к врачу. Говорят, его слабая конституция не справилась с каким-то потрясением. После того, — Полиевский делает паузу, — как он посетил вас. Александр Христофорович примерно такого исхода и ожидал, поэтому только кивает. — Я страшен, об этом знает все училище, многие видят кошмары с моим участием — для вас это новость? — Не смейте! — Полиевский поднимает голос от злого шепота до яростного вскрика. — Не смейте над этим смеяться — я не знаю, что именно вы с ним сделали, но я не дурак, и если вы не примете вызов, я просто… просто убью вас. — Похороните себя и меня из-за беспочвенных фантазий? Полиевский, на вас это не похоже, такое больше в духе Толстого. Полиевский на это не отвечает, но Александр Христофорович догадывается, что он думает сейчас — это правда не похоже на Сашу Полиевского, разумного графа, самого хладнокровного из веселой пятерки балагуров второго курса, но Андрей бы хотел стреляться за поруганную честь, и поэтому он хочет стреляться за Андрея. Благородно. Глупо. — Примите вызов. — Хотите знать, что я с ним сделал? — Александр Христофорович встает со стола, медленно подходит ближе. Ему приходится немного запрокинуть голову, чтобы смотреть Полиевскому в лицо — все эти мальчишки на полголовы его выше. — Мне все равно. — Вам не все равно. Я, граф, прошлой ночью позаботился о том, чтобы Толстой не совершил в своей жизни ужасной ошибки, — Полиевский непонимающе, беспомощно дергает губами. — Не нужно продолжать его безумное дело. — Я не понимаю. — Поймете. — Вы ранили его. — Я отрезал ему палец, чтобы не пришлось отрезать руку. — Вы… — Довольно! — очередь Александра Христофоровича повышать голос. — Мне надоели ваши детские игры, я для них слишком стар! Выметайтесь, дежурьте у постели Тостого, целуйте его в мокрый лоб — а меня оставьте в покое, иначе вместо дуэли будет вам сто розог по мягкому месту у этого самого Толстого на глазах! В глазах Полиевского мелькает неуверенность — о, не из-за угрозы, таких гордых мальчишек болью не испугать; но ледяная ярость, с которой он пришел, успела подтаять, по фасаду идут трещины. — Стреляться вы не хотите, вы хотите, чтобы ваш друг был в порядке, — заканчивает Александр Христофорович мягче. — Так идите к нему. Он выпроваживает Полиевского, плещет себе водки на самое донышко стакана — утром вести урок, не хватало дохнуть перегаром на первые парты. Вспоминает прошлую ночь и трясущиеся губы Андрея. Ему он налил вина. Вручил бокал, кивнул на кровать. Андрей, счастливый приглашению зайти, быстро перестал улыбаться, глядел растерянно. — Располагайтесь, юнкер. — Я не совсем понимаю… — Куда уж нагляднее, Толстой? — Александр Христофорович расстегивает сюртук, потом жилет и берется за пуговицы рубашки. — Вот вы, вот я, и вот постель. Или вы предпочтете ждать до свадьбы? — Да — нет — Александр Христофорович! — Да что вы заладили! Александр Христофорович то, Александр Христофорович сё! Вы сами ко мне напрашивались! Ходили хвостом, заглядывали в глаза, лезли с поцелуями! Было? Ну? — Я вас люблю. — Вы это уже говорили. — Вы злитесь на меня? За что? — Я злюсь на вашу нерасторопность. Толстой, посмотрите на вещи реально, как немцы. Вы молоды, нелепы. Бедны, — Андрей вздрагивает, как от пощечины, блестит обидой в чайных глазах. — Вы говорили, что я… что я буду хорошим офицером… — Это не сделает вас хорошей партией. Особенно для отставного офицера, который тратит свою жизнь, воспитываю сотню таких олухов одновременно, — Александр Христофорович снимает, наконец, рубашку, Андрей смущенно отводит взгляд от ворсистой груди, сжимает в кулаки подрагивающие пальцы. — Вы не можете вытащить меня из опалы, вы даже не сделаете мне ребенка. Но вы красивы. А я, как вы верно поняли, стареющий мужеложец. — Перестаньте, — на лице Андрея читается искренний ужас. — Перестаньте говорить гадости… — Гадости? — Александр Христофорович в два шага оказывается рядом, хватает крепкой ладонью тонкое по-мальчишечьи запястье. — Гадости?! Вы хотели моей любви, черт бы вас побрал, так берите! Вон её сколько, вся ваша! Рывком притягивает Андрея к себе, ладонью — к паху, губами впивается в тонко сжатые губы. Андрей издает задушенный писк, вырывается, оттолкнувшись второй рукой от груди Бинха, дышит тяжело и надсадно, будто пробежал от Москвы до Петербурга и обратно. — Да что вы ломаетесь, как девица! — Александр Христофорович едва не сплевывает с раздражением. — Вы желаете любиться или нет? — Нет! — вскрикивает Андрей. — Нет, нет, нет! Я не этого хотел! — Больше вы ни на что не годны, мальчишка, сопляк! Выметайтесь! И попробуйте хоть одной живой душе… Это выходит уже в захлопнувшуюся дверь. Александр Христофорович выжидает пару минут, выглядывает проверить, не упал ли нервный юнкер прямо под дверью, захлопывает её снова. Вешает одежду в шкаф, долго смотрит на себя в зеркало — с отвращением, но больше с усталостью. Глупые мальчики, как вас много, дай-то бог уследить за каждым, чтоб не повторяли хотя бы моих ошибок.