Двуликая мать

— Нужно уходить, — сказал Малькольм, когда Нора оттёрла кровь с лица в ближайшей речке. — С рассветом можно наткнуться на зилотов. В темноте вода казалась чёрной, как чернила, словно текла из того мира, где клубились зелёные туманы и жили Мать с мирными лесными духами. Возможно, Говорящий-с-Туманом видел его тоже. Ещё когда мир был диким — как сейчас — и полным чудес, шаманы использовали галлюциногенные грибы и травы, чтобы войти в транс и совершить путешествие из одного мира в другой. Их потомок мог пойти в ногу со временем, использовать отравленную воду — ту же самую, что хранят в святилище Дети Атома, — чтобы промывать и без того изжарившиеся мозги трапперов. Лучшей публики ему не найти. Нора снова пыталась найти объяснения и понимала, что галлюцинации бывают массовыми — редко, но всё же. Возможно, Аркейд неправ, и корень болезни не в мутагене, а в массовой истерии. Испытав ужас, отчаяние и голод, Нора сама стала её жертвой и сейчас, до красноты растирая кожу на лице и шее, куда затекла кровь, прекрасно понимала обезумевших отшельников, разбежавшихся по острову. Порой навязчивые идеи куда живее, чем кажутся: например, угроза нападения Китая, а теперь и синтов. Безумцы развязывают войны, в которых нет победителей. Холодный, фанатичный взгляд старейшины Мэксона как излучение проходил сквозь туман и нервные клетки, напоминая, от чего Нора пыталась спрятаться. Ей было плевать на Институт и остальной мир, на который в поисках ереси этот взгляд падёт следом; только один человек имел для неё истинное значение — с лицом кого-то другого, но постаревшего… Спазм в желудке вернул мысли в русло печальной действительности. Первым делом Нора проверила действие «проклятия» трапперов на оставшейся в рюкзаке тушёнке. Малькольм предупреждал, что эксперимент плохо кончится, и был прав: по вкусу сальный кусок переработанных мясных останков не изменился, однако стоило едва разжёванной массе попасть в желудок, нестерпимое жжение поползло вверх по пищеводу. Нора упрямо сжимала челюсти, но сдалась очень быстро и отбежала за ближайшее дерево. Пища стала ядом; однако ответы — виной ли тому радиация или инфекция — были только у Аркейда. Возможно, трапперы интуитивно нащупали решение, и длительное действие конденсаторов всё это время сдерживало не только туман, но и очаг заболевания. Значит, еда из Фар-Харбор теоретически могла быть безопасной. Теоретически. Лазерная винтовка так и осталась лежать под забором, где Нора потеряла прежние убеждения, поэтому пришлось взять в руки карабин, оказавшийся тяжёлым и неудобным. Перезарядка и раньше требовала усилий — энергетическое оружие было куда плавнее, — однако сейчас Нора едва справлялась с затвором: суставы будто выворачивало, и пальцы непроизвольно сгибались. Когда она успокоилась и наконец оторвалась от карабина, то поймала изучающий взгляд Малькольма; он всё ещё улыбался. Испарина страха налипла второй кожей; кислый привкус на пересохшем языке наконец-то перебил тухлую воду. Сопровождающих — четверо, в магазине было пять патронов, но ничего, последний ушёл бы на непредвиденные обстоятельства. Закусив щёку изнутри, Нора прикидывала не только шансы, но и дальнейшие действия: нужно найти корабль на плаву — а те были лишь на единственном причале в Фар-Харбор, — скупить или забрать силой имеющиеся у агента Акадии препараты, ведь тот должен за поиски Деррика. Возможно, лошадиные дозы антирадина и антибиотиков остановят болезнь, ведь Аркейд, у которого даже бинтов нет, вряд ли мог испробовать все средства… Но разве она больна? Мышцы ныли после изнурительной недели, однако Нора не падала замертво, а разум был ясен, точно после отдыха. Лишь голод снова напомнил о себе резью в желудке, кожа продолжала чесаться, однако Нора не связывала зуд с заражением — они же в лесу, где полно аллергенов и насекомых. Ответы должны быть простыми и логичными, успокаивающими. Трапперы больше не пытались теснить Нору и разошлись на комфортное расстояние, окружив кольцом. Малькольм всё так же следил за ней, однако хмурый взгляд стал изучающим, даже задумчивым. — Ты хоть знаешь, для чего тащишь доку все эти железки? — спросила она в надежде дотянуться хоть до самой тонкой струны его души, понять — чтобы знать своё потенциальное будущее. — Он найдёт лекарство, когда получит кровь Матери. В принципе, он, не понимая технологии, всё равно был прав. Аркейду следовало бы знать, что «дикари» слушали его занудные речи, а значит, были куда опаснее. — И ты готов его принять? Хоть кто-нибудь? Она заозиралась, но остальные трапперы на неё не глядели. Повисшая пауза стала неловкой, и Нора нервно усмехнулась своей недавней догадке, что им нравится быть такими. — Оно нужно доку, чтобы помогать нам, — ответил Малькольм, и на этот раз расплывчатость формулировки оказалась двусмысленной. Трапперы не будут жить иначе; вкусив свободу, они от неё не откажутся, продолжат держать весь остров в страхе с верхушки пищевой пирамиды. Синты Акадии так и будут жаться в подвале, упиваясь смирением под личиной свободы от рабства. Дети Атома продолжат умирать, но не вымрут, пока существует страх смерти. Жители Фар-Харбор останутся единственной крепкой костью — но надолго ли спасёт от неизбежного их упрямство? Мёртвые ничего не забывают. Пусть им заткнули рты песком и камнями, сколотые края ракушек разрезали губы и щёки, спустив до костей мясо, но шёпот явственно слышится в шелесте сухих веток и листьев, когда кажется, что никого рядом нет. Остров баюкает их кости колыбельной разбивающихся волн; тешит, силясь облегчить посмертные муки; как всякая добрая мать — слышит их стоны и не может принести долгожданный покой. Ничего не может сделать, ничего! Несколько раз пришлось огибать сгустившийся туман, который, будто живой, преследовал их отряд по пятам. Больше никто не предлагал жертву; маленький ловец снов остался позади, хранить сон двух мертвецов — храброго старика и уставшего траппера. Малькольм схватил Нору за локоть и перешёл на бег; раздались первые одиночные выстрелы. Рык мутантов звучал то слева, то справа, стая нагоняла охотников, однако Нора, продолжая бежать, никого не видела — только длинные тени в молочной дымке. Один из трапперов замахнулся багором, вырвав истошный вопль из твари, а затем сам исчез, замешкавшись. Не было ни крови, ни грохота — только собственное тяжёлое дыхание. Воздух стал влажным, туман ревностно оседал на коже крупными каплями, усиливая зуд. Как в ту страшную ночь, Нору снова окружил солоноватый запах гнилых листьев; странные, будто чужие мысли метались в голове. Она даже не поняла, когда впереди замаячили огни керосиновых ламп на дозорной вышке, собранной из разноцветных досок, рекламных щитов и покрышек. Трапперы кричали и стреляли в ответ. Нору втолкнули в лагерь, а следом лязгнули ворота. Туман сгущался на самом деле, и всё это время Аллен Ли, которого в Фар-Харбор считали чокнутым, был прав. Однако поверить в то, что остров живой, оказалось куда сложнее. — Доброго дня, squaw, — скрипучий голос Говорящего-с-Туманом раздался за спиной, однако Нора сначала глянула в небо, но не поняла, день сейчас, утро или вечер. Остров будто выкинуло за течение времени в свободное плавание. Трапперы бежали к воротам, лезли на стену и баграми отгоняли подошедших мутантов. Вспомнив о конденсате, Нора машинально почесала щёку, затем перешла к шее, на которой каким-то чудом сохранилось подаренное Дансом ожерелье, однако её руку мягко остановили. Лицо Говорящего-с-Туманом исказилось кривоватой улыбкой — всему виной старый, едва заметный тонкий шрам. Раньше Нора его не примечала, а теперь даже дымка не мешала. Впервые они столкнулись лицом к лицу, и страх мерзкой удавкой сжал горло. — Тебе не помешает отдых, — сказал шаман после затянувшейся паузы и кивнул подоспевшему Малькольму. — Всё хорошо, дальше я сам, брат, — жестом он пригласил Нору проследовать вперёд, в сторону костра, и продолжил негромко: — Малькольм — хороший парень, преданный. Вся его семья погибла в тумане, а он остался охранять дом, пока не явились дикие гули. Как только его работа кончится, я уверен, он вернётся на родную лесопилку — снова ждать… …Переселенцев из Фар-Харбор, которым тесно на причале, но не в его желудке. Бедный мальчик Малькольм, совершенно один, горюет по семье и друзьям… куда же подевались их тела, Малькольм? Уж не те ли это дикие гули? — Не кормите меня сказками, — резко осадила его Нора, которая не собиралась больше клевать на удочку жалости. Потеря — дело ежедневное. Никто даже не вспомнил про двух трапперов, погибших по дороге за микроскопом. Одинокая гниющая туша рад-оленя, точно жертва на откуп Вельзевулу [1], в штиль висела ровно, поэтому ничто не мешало мухам пировать, прорывать в плоти норы, чтобы оставить внутри потомство, и умирать от обжорства. При тусклом свете казалось, что кожа шевелилась под натиском голодных личинок, готовых вот-вот прорваться наружу. Однако, когда Нора прошла мимо, рой взметнулся и кинулся в её сторону. Она лишь успела прикрыть лицо руками, но мухи метили в уши, лезли за воротник свитера и копошились в сальных волосах, оглушая мерзким жужжанием. Размахивая руками и прикрывая глаза так, чтобы видеть свои ботинки, Нора устремилась к утёсу, но вовремя остановилась. Сердце громко стучало где-то в горле, и в приступе отвращения хотелось вновь избавиться от желчи в желудке. Она вдохнула свежий морской воздух, открыла глаза и увидела силуэты кораблей внизу. Жужжащая муха тут же была прихлопнута ударом по щеке. Говорящий-с-Туманом как ни в чём не бывало уселся перед костром, точно не случилось ничего необычного, подкинул сухих веток и приложился к небольшой фляге — Нора могла поклясться, что почувствовала знакомый металлический запах. На приглашение присесть и отогреться она даже не пошевелилась. — Сказки… Мой народ так их не называл, — акцент на прошедшем времени он сделал, по-видимому, специально, чтобы подчеркнуть единение с трапперами — или же резервации канули в лету, как и всё, что помнила Нора. — У нас больше общего с вашей культурой, чем ты думаешь, squaw. Например, в каждом сообществе была своя Золушка — во время путешествий я бездумно собирал самые разные истории про ставшей королевой замарашку, а теперь, попав на этот остров, думаю, что понял самое важное в ней… Фляжка отправилась в поясную сумку. Жесты были плавными и даже ленивыми, однако Нора напряглась так, что выступили капли пота. Она поскребла лоб ногтями, чувствуя, как отходит слоем засохшая грязь; вмиг стало легче. — В тёмные времена, которые сейчас гораздо ближе к нам, неизменно присутствовал дух убитой матери. Где-то она перерождалась в корову, чтобы прокормить сироту, где-то шептала советы, поначалу казавшиеся безумными, а затем — спасительными. В каждой истории мать чувствует приближение смерти и просит дочь не есть её плоть, а кости — похоронить в определённом месте. Когда мачеха забивает странную корову, её едят все, кроме дочери, которая впоследствие вознаграждается за свою преданность. Как видишь, каннибализм через символическое перерождение всегда присутствовал в нашей жизни. — Значит, девушка всё равно поступила правильно, — заметила Нора, скрестив на груди руки, чтобы не выдать дрожь — экскурс в детские сказки казался куда более жутким, чем прорыв через туман. Где-то вдалеке кричали трапперы, всё ещё сражающиеся с мутантами. Говорящий-с-Туманом пожал плечами. Почему-то общение с Норой казалось ему важнее смерти своих братьев. — Это лишь значит, что она не является главным персонажем, ведь история повествует о загубленной чистой душе матери. Дочь — лишь инструмент для её мести, которым удобно управлять из загробного мира через узы крови. Однажды все нечестивые съедают своих матерей, понимаешь, squaw? Мы опустошили свой мир, разорвали саму его плоть и продолжаем обгладывать кости, но, даже будучи мёртвым, он отомстит. Глупо надеяться, что эхо этой боли нас не настигнет. Шаман неотрывно глядел на Нору и, казалось, даже не моргал, а внутри неё словно забурлила застоявшаяся радиоактивная вода — Шон! Шон! Шон! Испарина страха уже не липла, а прожигала тело насквозь брошенными со злости словами и страшными догадками. Взгляд выхватил сгнившие под дождями и вечной сыростью коробки с полуфабрикатами, истекающие кровью ржавчины алюминиевые банки — зачем они до сих пор лежали на видном месте? Ей было дурно, но по большей части не из-за болезни; скорее всего, и трапперы сходили с ума не без помощи. Дело ведь не в Шоне — шаман о нём пока не знал, если, конечно, другие трапперы не услышали её бормотания в лесу, — он говорил об острове, о мире в целом, что пытается сбросить человечество как мух со своей гниющей туши. Нора уже слышала подобные байки от стариков в Фар-Харбор. — Причём здесь тогда та Мать из ваших сказок… историй? Вы кидаете в кучу всё, что помнили до болезни, а теперь оправдываете собственное варварство мудростью тех, кто жил давным-давно. Вы вконец обезумели! Нора всё ещё боялась его тёмного, острого взгляда выжидающего охотника на людоедок, каким он наверняка мнил себя, однако больше не могла терпеть столь явную грязную манипуляцию. — Узнаю голос Аркейда, — шаман чуть усмехнулся, насколько позволяла гибкость лицевых мышц. — Иди к нему, ina [2], больше мне нечего сказать. В растерянности Нора даже не сразу поняла, что Говорящий-с-Туманом назвал её по-другому. Трапперы кучковались в одной части лагеря, и впервые она видела их всех разом — удобную мишень для пуль. Даже если она справится, что было сомнительно, убийство последних вменяемых охотников минимизирует всякую её ценность и не подарит лекарство от пресловутого «проклятия» трапперов. Поэтому Нора оставила карабин на плече и поспешила в палатку к Аркейду, однако тот уже ждал её у входа — как всегда строгий, вытянутый, но привычное нечитаемое выражение на скучающем лице впервые сменилось неподдельной радостью. — Nihil semper suo statu manet [3] — у меня есть всё, чтобы покончить с этим кошмаром. Ты как? — наконец уточнил он, как следовало лечащему врачу, но будто бы между делом. — Выглядишь… так себе. — И чувствую себя не лучше, — честно призналась Нора. — Я поняла, о чём ты говорил, и хочу от этого избавиться. Зуд ещё замучил… Она потянулась к лицу, но Аркейд воскликнул: — Не чесать! — затем он прокашлялся и продолжил снова ровным тоном: — Разве тебе не говорили, что механическое воздействие только усугубляет ситуацию? Ложись на койку, я посмотрю. Когда-то Нора думала, что в импровизированном медпункте грязно и бедно, как в «Доме для умирающих» Сестёр Милосердия где-нибудь в сердце африканских джунглей, а теперь сама идеально подходила под антураж. Держась за ремень, как за спасение, она положила карабин на пол, чтобы успеть его выхватить. Одежда оставила тёмные разводы — кровь дяди Митча вперемешку с грязью, — и Нора, взглянув на них, ощутила новый удар. Сердце похолодело и сжалось от осознания содеянного. Тот самый момент истины, после которого не повернуть, не понять, что воля утекает как сквозь пальцы. Это была она. Настоящая. Та, что хотела выжить ради своей мести. Нет. Та, что обязана помочь Шону выжить. Больше ни люди, ни само время их не разлучит. — Аркейд, я… сорвалась. Не знаю, что на меня нашло… просто… Она пыталась взвешивать каждое слово, но выходило всё равно не так. Впрочем, он понял её без откровенного признания — смотрел на засохшие кровавые разводы и не видел для себя ничего нового, лишь очередную грустную историю. — Поставлю капельницу, отоспишься, затем умоешься, поищем новую одежду, et cetera, et cetera… [4] Вот увидишь, сразу станет легче. Подобное участие грело, однако на того Аркейда, что не предупреждая вырывал иглу вместе со строительным скотчем, было непохоже. Тревога лишь усилилась, а инстинкты на все лады заорали об опасности, когда он вернулся с пакетом бесцветного раствора. Облизнув пересохшие губы, Нора протянула Аркейду правую руку без пип-боя и выжидающе уставилась на его тонкие пальцы, сжимающие иглу. Он медлил лишь мгновение, так и не решившись засучить рукав самостоятельно, но этого оказалось достаточно, чтобы разрушить едва выращенное доверие. Когда она перехватила занесённую руку и подняла на него взгляд, то в мутно-зелёных глазах за толстыми стёклами старомодных очков различила плескающийся страх; чувствовала адреналин, гоняющий его кровь с бешеной скоростью, однако лицо, точно маска, оставалось непроницаемым. В этот раз Аркейд среагировал быстро, подтвердив догадки о богатом боевом прошлом: сменил наклон кисти, чем выиграл несколько дюймов, и поднёс иглу почти вплотную. Однако Нора не уступала — и в конечном итоге победила. Запястье хрустнуло под её рукой, и лицо Аркейда мгновенно исказилось гримасой боли — как же славно было увидеть на нём хоть что-то, кроме равнодушия! Нора вскочила с койки, отшвырнув пакет подальше, и побежала к выходу, однако знакомый, едва слышный мягкий спуск энергооружия застал врасплох. Она резко обернулась, вскидывая карабин; в палатке было слишком тесно, не до уворотов и пряток — оставалось только убивать. Пистолет, как всегда, оказался быстрее. Выстрел пришёлся всего лишь в плечо, а не в голову; плазма, в отличие от любимого Норой лазера, долетала раскалённым шаром, и получать такой заряд ей ещё не приходилось. Точно сгусток лавы, но кислотно-зелёного цвета, расплавил одежду и приклеился к плоти; боль была столь яростной, что разум милосердно покинул Нору на несколько решающих мгновений. Когда она смогла наконец-то вздохнуть, Аркейд уже прижимал её к полу ногой, надавив каблуком на рану. Увечной рукой он целился ей в голову из плазменного пистолета, а второй судорожно разрезал ножом свитер где-то под грудью. Боль растеклась по всему телу, однако она отлично чувствовала каждый порез тонким, ледяным лезвием. — Что ты… зачем? — простонала Нора, слабо отмахиваясь от дула пистолета — по-детски, из последних сил. Вместо ответа лезвие погрузилось в плоть, и на сей раз Нора заорала. Её потрошили заживо, срезали лоскут, словно с жертвенного рад-оленя, и жизнь вытекала из неё тёмной чернильной кровью. Когда Аркейд закончил, то грузно поднялся, опираясь здоровой, окровавленной рукой о колено; пот крупными каплями выступил на бледной коже. Он был уязвим, но и Нора едва шевелилась. — Мне требовался образец немедленно, пока мы все ещё в сознании. Omnis curatio est vel canonica vel coacta [5]. Ты должна понять. Она не понимала; отказывалась понимать. Разорванный свитер пропитался тёмной кровью, лишь казавшейся чёрной, но островки чистой кожи мешались с участками дряблой, будто выгоревшей, испещрённой крупными язвами. Однако Нора отказывалась верить глазам, что по наивности привели её сюда. Крики трапперов доносились будто из другой вселенной, но почему-то она знала, что они проигрывают. Люди не лягут смиренно на землю в ожидании мести, а поборются с миром в попытках выжить. Аркейд будто забыл про неё — или же не желал убивать, — сразу ринулся к громоздкому аппарату на столе у ширмы, шипя на сломанное запястье. Тем временем одиночные выстрелы переросли в очереди, причём из энергетического оружия, которого у трапперов не могло быть. Через несколько тревожных секунд всё стихло. — Обыскать! — командный голос, который мог бы принадлежать старейшине Братства Стали, раздался совсем рядом, однако Аркейд от своего дела не отвлёкся. Нора, ничего не соображая, отползла к койке и оперлась о неё спиной. Мир сжимался до светлой точки, поэтому пришлось пару раз ударить себя по щекам. В палатку зашёл солдат в броне зилотов Детей Атома — редких защитников их искалеченной веры, которые попусту не покидали Ядро — свою общину вокруг атомной подводной лодки — и священный источник. Именно там Нора увидела человека с татуировкой на лице в виде спирали из пунктиров, однако это был не он, а кто-то посерьёзнее. Зилот не стал заходить далеко и тут же окликнул: — Аркейд Геннон, ты нарушил наше соглашение! В глубине палатки скрипнул раскладной стул. — Я не мог иначе, Рихтер, — он устало вздохнул и даже не сделал попытки подняться или взять оружие. — Технически, я его и не нарушал. Сам погляди. Раздражающий свет наконец-то исчез; зилот прошёл в палатку, грузно уселся на корточки рядом с Норой и мягко, что было почти невероятно для его тяжёлой брони, приподнял её голову за подбородок. Какое-то время они глядели друг на друга в молчании, а затем он внезапно протянул стимулятор. Нора не пошевелилась, поэтому зилот положил шприц рядом с её правой рукой и отдалился. — Откуда мне знать, что это не обычная гулификация? — Уж поверь, не обычная, — Аркейд цедил сарказм, а значит, снова стал собой; однако Норе было не до него: в ушах, точно набат, гремело лишь одно оброненное слово. — Образцы поражают, уже сейчас физическая сила нарастает. Я такого ещё не видел… даже в Сьерра-Мадре. — Это сделал ты? — Рихтер указал на Нору, однако было понятно, что он имел в виду свежую рану. Аркейд не ответил. — Анклава давно нет, но я готов помочь таким же беглецам, каким был я. У тебя будет время, чтобы убраться с острова. Навсегда. Верховный исповедник не забудет этой ереси… — Вы всех убили? — перебил его Аркейд, словно о собственной жизни не беспокоился вовсе. — Нет, только тех, кто не желал сдаваться. Больных мы не трогаем, их судьба в воле Атома. — Contra vim mortis nоn est medicamen in hortis [6], — судорожно вздохнув, прокомментировал Аркейд сам для себя, чем мгновенно разозлил Рихтера. Лицо его исказилось, и даже Нора дёрнулась к отброшенному карабину. — Это не шутки, парень! Напоминаю ещё раз, что Мать Туманов — неприкосновенна! Убедившись, что Нора так и не сделала инъекцию, Рихтер поставил её сам — заботливо и предельно аккуратно, затем сам вложил ей в руки карабин. Кого-то он напоминал этой скупой, но искренней улыбкой, желанием защитить её… Данс, где же он? Данс всё знает о Шоне — и раз он не здесь, не ищет её, то, значит, отправился на материк завершать начатое. Паладин никогда не отказывается от своего слова. Прилив сил оказался кстати; Нора, опираясь об угол койки, поднялась на ноги, но пока ещё не могла разогнуться. О бое не могло быть и речи, да и Аркейд не проявлял больше агрессии. Рихтер отошёл в сторону и открыл для неё выход. Что бы ни было между ними, то осталось позади. Нора не собиралась возвращаться. Лагерь был залит кровью трапперов и Детей Атома; оставшиеся в живых расступались, не мешая пройти. Малькольма не было видно, а шаман Говорящий-с-Туманом продолжал восседать перед костром, будто прирос к земле навечно, раскачиваясь в такт мелодии, которую мог слышать лишь его болезненный разум. Ряженные в серые балахоны люди с облучёнными до черноты лицами глядели с благоговением, кто-то даже со слезами на глазах. Понурив голову, чтобы никто не видел её лица, Нора проковыляла к раскуроченным воротам, а затем, прихрамывая, бросилась прямиком в молочно-белый лес. Блаженное одиночество стало спасением, и в нём открывались новые, спокойные мысли. Туман то сгущался, то рассеивался, слово дым в чьих-то лёгких. Остров дышал — раньше Нора не чувствовала этого. Неба будто не существовало, облака и туманы соединились в одно пространство, где последние существа и робкие растения могли начать всё с начала, в безопасности. Это не Чистилище, но междумирье со своими законами. Туман шептал, туман вёл, вкладывая в голову Норы никем не желанную правду, а затем внезапно расступился, открыв берег с уродливыми остовами затопленных кораблей — именно их было видно с утёса. Нора давно поняла, что трапперы и не собирались возвращаться на запад, однако это было ещё не всё. В песке среди хлама — великого наследия прошлого — она находила детские игрушки, и на душе зашевелился червь плохого предчувствия. Аккуратно, чтобы не соскользнуть под воду, Нора по камням забралась на ближайший корабль, где тоже плавал уцелевший мусор, в том числе чемоданы, набитые женской и детской одеждой, а значит, трапперы приехали со своими семьями. Как крысы, они бежали из логова в поисках крох, которые ещё можно сожрать, и взывали к давно убитому ими же Богу, надеясь на спасение. Но когда Бог ответил и взглянул на людей, они сошли с ума. Тошнота с новой силой подкатила к горлу, но вылились только слёзы. Нора потрошила чемоданы, едва ли понимая, на что вообще должна обратить внимание, пока среди кучи отсыревшего тряпья не блеснуло зеркало. Маленькое, какое могло быть у маленькой девочки, в обрамлении розового пластика, оно было аккуратно завёрнуто в платье, чтобы не разбилось при перевозке. Нора схватила зеркало и решительно поднесла к лицу; отражение прыгало в дрожащей руке, поверхность покрылась налётом, однако тёмные пятна язв на лбу и шее, где было так приятно чесаться, проглядывались чётко. В воде было холодно, но тело колотило от жара, зубы стучали. Кожа опадала, точно сухие листья, обнажая свежую красную плоть и жилы, защищённые от внешнего мира лишь тонкой блестящей плёнкой. Прекрасная пища для мух. Места, где кожа давно опала, чернели и огрубели, словно поверх мяса наросло что-то новое, вроде корки запёкшейся крови… или коры. «Гулификация» — самое страшное слово, какое только мог услышать человек на радиоактивных пустошах. Нора видела множество гулей, почти все их разновидности, но подобных — никогда. Чернильный мир, где бродили тёмные силуэты, уже казался не кошмаром, а местом, откуда пришло это треклятое заражение. Аркейд был прав, и разносчик мутагенов всё это время бродил по острову. Возможно, жёны и дети трапперов стали их жертвой, может быть, они ушли в город или вовсе покинули остров, не взяв даже личные вещи — или же сразу столкнулись с чем-то крупным и доселе неведомым, существом, от которого не спасают баррикады и пули. Нора сама видела вырванные изнутри оконные рамы и слышала грохот поваленных деревьев. Мать существовала, и она — не та добрая богиня, которую чтили Дети Атома. Это лишь очередной мутант, которому можно пустить кровь. Ханна — жена следопыта Лонгфеллоу — и уж тем более её нерождённый ребёнок были не виновны в бедах острова, но всё же канули в тумане; семья Малькольма и многие другие, чьи кости уже не найти, расплатились за грехи ровесников Норы. У всего есть две стороны — даже бескорыстная любовь показывает оскал, когда приходит опасность. Остров воет в сотни глоток искорёженным металлом, плачет ледяным ливнем и ревёт от злости ураганом, что разрывает корабли на части и утягивает на дно души их капитанов. Остров — живой, двуликий. Он поворачивает лица, меняет формы, но суть остаётся едина. У него отличная память, но совсем нет времени на исцеление. Бог прекрасен — каким бы он ни был, он — это всё вокруг нас, каждая капля в море и качающийся лист на ветру. Бог — это тот, кого заслужили люди. Не обращая внимание на холод и царапающий стенки желудка голод, Нора собиралась в путь. Оставленную в палатке сумку заметила другая, охотничья, в тон костюмам песочного цвета, вид которых уже набил оскомину с металлическим привкусом. Как и у всех жителей пустошей, в чемоданах у переселенцев с запада оказалось много холодного оружия, в основном, небольшие ножи и даже заточки — видимо, склонность к острым предметам была у трапперов в крови, — а также посчастливилось найти пару стимуляторов, которые окончательно поставили Нору на ноги. Пип-бой всё ещё работал, несмотря на постоянную сырость, и вера в технологии прошлого — родного прошлого — придала ей сил. Нора двигалась на восток — туда, где встретит Мать и святой источник с отравленной водой. Вряд ли эта тварь могла уйти далеко: если поверить россказням Говорящего-с-Туманом, то у людоедки должна быть зона охоты — и сокровище, которое нужно охранять. Нора до сих пор не верила в каждое слово, но ведь и сказки, перешедшие из уст в уста исковерканными, имели зерно истины. — Спасибо за сраную мудрость, — злобно прошептала Нора себе под нос и засмеялась — кому её слушать? Ветру да грязи. Шумные, неугомонные волны кричали, смеялись — над ней, отполировывая острые углы камням и костям выкинутых на берег чудовищных рыб. Вечно голодные болотники копошились в песке, продолжая странный танец жизни и смерти, чайки кричали над головой, а солнце лучами прорезало тучи — Нора напоследок насладилась спокойствием и нырнула в затуманенный лес. Смаргивая капли, она утирала лицо рукавами и упорно шла, как было всегда, не обращая внимание на стёртые до мозолей ноги. Зуд переместился в затылок и, запустив пятерню, Нора увидела между пальцев тёмную массу вперемешку с выпавшими волосами. Мутация проходила чересчур быстро, и виной тому был туман, готовый пожрать её заживо; трапперы держались куда лучше. Нора вытерла руки о штаны и вновь запустила пальцы в вязкую массу. Время, покинувшее остров, наконец дало о себе знать наступлением ночи. Уже несколько суток Нора бродила по острову и чувствовала убийственную усталость. До источника было где-то часов пять пути — а там ещё выследить Мать, считающуюся неуловимой; до Фар-Харбор и того больше. Ушла она недалеко, однако трапперов уже не боялась, поэтому насобирала по пути трут и попыталась развести костёр. С дровами оказалось куда сложнее. Зря потратив время на высекание искр, Нора уселась на поваленное древо и с удовольствием сняла ботинок, чтобы взглянуть на мозоли. Странным образом ступня казалась уже, но длиннее, словно бы… вытянулась. В лесу никогда не бывало тихо, даже в мёртвом, но шорох шагов всегда заметно выделялся. Нора вскинула карабин, который без привычной «умной» оптики был бесполезен, пока объект достаточно не приблизится. Ориентируясь на маркер в пип-бое, она повела оружие в сторону и напряглась, затаила дыхание, краем зрения продолжая следить за движущийся меткой на экране — секунды растянулись в часы ожидания. Лавируя между деревьями, словно стараясь не зацепить их, в темноте перемещалось существо странной формы, напоминающей человеческие очертания: длинные высушенные руки, как ветви, цеплялись за стволы деревьев, покачивались нити волос на вытянутой голове, узкая, мальчишеская грудь практически ссохлась. Ниже очертания искажались, из-за чего существо постоянно меняло положение тела, пытаясь идти прямо. Когда оно подошло ближе, Нора поняла, что видит чёрный силуэт, покрытый коркой, а из огромного надорванного живота торчала голова и маленькая неподвижно замершая ручка. Мать и дитя будто срослись вместе навеки. Нору посетила безумная догадка: — Ханна? — она сглотнула собственные слёзы; прицел дрожал. Существо тихо пропело — взвыло — и шагнуло дальше, словно никого рядом не было. Головка младенца покачивалась, будто он крепко спал. Внимание Матери привлекло соседнее дерево, на котором висел маленький ловец снов, незамеченный Норой. Она протянула свои тонкие пальцы и аккуратно, с заботой перевесила его на вытянутую ручку своего ребёнка, а затем — просто ушла, растворившись между тёмными силуэтами деревьев. В сказках и правда проскальзывало много общего, тёмных мыслей, которые не каждый человек готов произнесли вслух, однако шаман, искренне верящий в Дсонокву — хитрую людоедку из легенд прошлого своего народа, — должен допустить мысль, что их всегда было несколько. Нора опустила карабин и ещё раз нажала на кнопку телепорта в пип-бое «Институт» — ничего не произошло. Тишина схлопнулась над её головой.