Дождь, кровь, Невервинтер

      После Гробницы Предателей мертвецкая невервинтерской стражи показалась Алисме чистейшим, благоуханнейшим местом. Перепрыгивая через ступеньки, она спустилась вниз и поторопила замешкавшуюся Рису.              Служитель заковылял навстречу, сморкаясь в замызганный платок.              — Что, приискивают местечко в Гробнице Предателей для лорда Ходжа, а? — осведомился он. — Небось, похуже его фамильной усыпальницы будет! А ведь семейство-то какое было, одно из первых в городе… Настали для Невервинтера последние дни, попомните мои слова!              Обычно Алисма не обращала внимания на его болтовню и зловещие посулы, но сейчас они резанули по нервам. Это было смешно — подозревать культиста в сопливом старике со слезящимися глазами, но сейчас она невольно смерила его опасливым взглядом.              Риса, похоже, разделяла эти чувства.              — Смотреть на него спокойно не могу, — призналась она тихонько, когда служитель ушел вперед. — Все время чумы он простоял рядом с Залом Справедливости, вопя, что мы обречены, и радовался так, словно это была лучшая новость за всю его жизнь! До сих пор как будто слышу эти вопли…              — А лжехельмитов ты ведь видела тоже?              — Да, и, наверное, я уже никогда не войду в храм Хельма! Вы ведь знаете, что в Невервинтере был прекрасный храм до войны, а теперь не осталось даже часовенки на улице Тележников? Слишком плохие воспоминания. Эти культисты были такие… такие… совсем как настоящие хельмиты! Люди умирали от их благословений, проклинали богов, лорда Нашера, друг друга, но никому и в голову не приходило обвинять их.              — На улице Тележников была часовня хельмитов? — Алисма остановилась.              — Да. Она не пострадала во время нападения лусканцев, ее просто снесли. Какую благодать можно найти в оскверненном месте? Там теперь новые дома.              Теперь уже Рисе пришлось поджидать задумавшуюся Алисму. Место убийства Ходжа казалось ей все менее случайным, и мысль, что в Невервинтере действует кровожадный культ, хоронящий людей заживо или перерезающий им глотки на месте старых святилищ, была более чем обескураживающей. Что же они могли хотеть теперь, неужели принести в город новую Воющую Смерть во имя своих богов-рептилий?              — А среди культистов были женщины? — спросила Алисма.              Риса покачала головой.              — Не помню, чтобы видела хоть одну.              Служитель ударил кулаком по кнопке в стене, открывая тайный проход. Во времена винного погреба, возможно, здесь хранились редкие вина (или контрабандные товары), сейчас же только лорд Ходж возлежал на каменном столе, отделенный стеной от своих жертв.              Алисма сама отдернула простыню ровно настолько, чтобы показалось плечо с татуировкой.              — А вот такое тебе видеть приходилось?              Рот Рисы приоткрылся.              — Это существо было в доме Элмера!              — Ты уверена?              — Такие шипы не забудешь, хоть раз увидев, миледи Фарлонг. Видите: здесь, здесь и здесь… Кто же это такой?              Представив, как отвечает: «Ну, наверное, древний бог-рептилия или что-нибудь вроде того», Алисма просто покачала головой. Она сама пристальней вгляделась в то, что изначально показалось ей башкой фантастического зверя. Теперь она видела все больше признаков, что это чудовищная ящерица, с невероятно клыкастой пастью и костяными наростами на морде, подбородке и затылке — такими длинными, что едва ли тварь могла приклонить на подушку усталую голову. Но, возможно, она и не нуждалась в столь низменных вещах, как отдых.              Схематичный символ культа мерцал поверх отталкивающе реалистичного изображения, но странным образом они дополняли друг друга: Алисма в очередной раз поразилась, каким равнодушным и одновременно жестоким получился взгляд рептильего глаза.              — А чем Элмер и Элисса занимались во время чумы?              Она не особо надеялась узнать, что старьевщик с женой приносили в жертву девственниц или славили культ на глазах у соседей, но ответ оказался еще более обескураживающим:              — Наверное, пытались выжить, как и все мы. Тогда мы еще не были соседями. — Но тут же Риса добавила: — Дом, в котором они поселились, до войны принадлежал Звездным Плащам. Кажется, в нем была лаборатория. Я часто видела, как туда приходили молодые волшебники и выходили оттуда порой очень помятыми. Про госпожу Сарптил говорят, что она любит устраивать новичкам сложные испытания.              — А как же там оказалась лавка старьевщика?              — Я думаю, Плащи просто продали Элмеру дом. Вряд ли они нуждались в крошечной лаборатории после того, как перебрались в Черное Озеро. Раньше-то гильдия находилась в старой башне напротив Зала Справедливости, ужасно холодной и неудобной, а теперь у нее целый дворец.              — …Куда отправился лорд Ходж перед тем, как сбежать из собственного особняка, — чуть позже подытоживала Алисма перед Кормиком. — А Звездными Плащами заправляют его любовницы — госпожа Эльтура и мадам Офала, и обе обделывали какие-то дела с братом Брайли. Сам брат Брайли ходил в лавку старьевщика, где видели рептилию, которая вытатуирована на плече лорда Ходжа…              Инспектор глядел на нее, не переставая жевать. На обед у него был ржаной хлеб с кусками пахучей колбасы и пряными солеными огурчиками, и когда Алисма, устав от перечисления событий и имен, невольно повела носом, Кормик немедленно придвинул к ней половину своей трапезы.              — Кусочек хочешь?              Алисма почувствовала, как приливает к щекам кровь.              — Если вы думаете, что я говорю глупости, так и скажите, сэр! — заявила она, может быть, чересчур запальчиво.              — Я думаю, что тебе не мешает перекусить, а то вид у тебя больно бледный, землячка. Небось, опять ночь на ногах и утро без завтрака?              «Да у вас даже с завтраком вид похуже», — чуть не сказала она, но все же решила больше не дерзить и молча разломила ломоть хлеба. Он был свежий, немного кисловатый на вкус, а от перца в колбасе защипало язык, и все-таки Алисма прожевала свою долю без аппетита. Она немного поспала, но сон опять был некрепким, полным тревожных видений, и наутро даже голод перестал ощущаться остро, не вызывая желания его утолять.              Сам Кормик и впрямь выглядел скверно. Голос оставался громким, а жесты — широкими, но румяная физиономия побледнела и осунулась, а нос заострился, как у покойника. И все же инспектор удовлетворенно кивнул, наблюдая, как Алисма набивает рот его колбасой.              — Давай-давай, чтоб крошки не осталось. Силы тебе понадобятся. Я, конечно, могу сказать Эльтуре, что ты грохнулась в обморок от великолепия Башни Плащей, но маги наши и без того самодовольные, незачем еще больше им потрафлять, не считаешь?              — Башни Плащей? — с набитым ртом промычала Алисма.              Вытащив из ящика два плотных листа бумаги, Кормик подтолкнул их к Алисме через стол.              — Даже пропусками в Черное Озеро сама озаботилась. Женщина она или чудо?              Алисма ждала, что после этих слов он лукаво прищурится, и она сможет улыбнуться в ответ, как будто все в порядке: ей было неловко признаться самой себе, как сильно поддерживают ее дух нехитрые шуточки Кормика. Но вместо улыбки на лице инспектора появилась кривая гримаса. Он впился зубами в хлеб с такой яростью, словно живьем раздирал врага на куски.              Алисма подождала, не скажет ли Кормик, что его встревожило, но он продолжал жевать, и она от нечего делать принялась разглядывать пропуска. Сама бумага выглядела намного изысканнее той, которая имелась в запасах капитана Брелейны, но внимание Алисмы привлек не золотой обрез и не водяные знаки, проступавшие на глянцевой поверхности, словно голубоватые жилки на бледной коже, а магический вензель, который госпожа Эльтура использовала вместо подписи: мерцающие переплетенные буквы «Э» и «С». Алисма ткнула в него пальцем.              — А что это?              — Сигилла. Печать мага.              — Это какой-то охранный символ?              — Просто подпись, которую ставят на важные документы или клеймят ценное имущество. Нельзя уничтожить, невозможно подделать — удобно, нет?              — Выглядит так же, как знак культистов на плече Ходжа.              — Думаешь? Ну, что-то общее есть: небось, заклинание то же. Как, по-твоему, Ходжа подписали или заклеймили? — без малейшего намека на иронию поинтересовался Кормик.              «Заклеймили», — повторила про себя Алисма, сразу вспомнив символ, вырезанный на теле еще живого Брайли. Колбаса легла в желудке тяжелым комом.              — Эй-эй, ты чего? — Кормик легонько толкнул ее в плечо.              Кривить душой Алисме не захотелось.              — Вспомнила брата Брайли, сэр.              — Брайли… Да. Сам никак не поверю. Проклятье, ну как же так, а…              Алисма понуро кивнула. Брайли был для нее только именем, и все же десятки раз она открывала среди ночи глаза именно с мыслью о нем: как долго он пролежал живым в саркофаге? На лбу Брайли были глубокие ссадины — бился ли он головой о крышку, пытаясь выбраться или приблизить смерть? Молился ли о спасении, которое так и не пришло? Она надеялась, что его агония не затянулась на дни, все же крышка была задвинута плотно, но одна мысль о медленной мучительной смерти от удушья, в кромешной темноте, заставляла ее всхлипывать от ужаса.              Инспектор обошел стол кругом, наклонился к Алисме и стиснул ее руки в своих.              — Нельзя, землячка, сейчас нельзя. Плакать потом будем, как только поймаем ублюдков. Им того и надо, чтобы нам страх и жалость глаза застили, ничего кроме видеть не давали. Так что, ну-ка: подбородок вверх, уши торчком. Справимся.              — Это ведь было не просто убийство, сэр. Нежить в гробнице сразу успокоилась, как только мы достали тело брата Брайли из саркофага. Что же такое происходит в Невервинтере?              — Поэтому я и хочу послушать, что скажет Эльтура. Она будет фыркать, кочевряжиться, припоминать все разы, когда я не кинулся опрометью подбирать ее платочек, но она вместе с поисковой группой прошла по следам культа до самого Хребта Мира. Кроме нее в Невервинтере не осталось никого, кто бы имел к этому прямое отношение — кроме лорда Нашера, пожалуй, но к нему я напроситься на чай не рискну.              — Я думала, культ должен быть у всех на слуху. Прошло всего-то четыре года…              — Слухи-то ходили самые разницы, но ты сама понимаешь, о чем говорят люди, когда все ответы только в их мыслях: сам Хельм оказался ненастоящим, дьяволы вылезли из преисподней, чтобы пердежом отравлять воздух, мы — новый Нетерил и прокляты за гордыню, все такое. Расследование велось за пределами Невервинтера, а тут сначала подняли головы банды, потом началась война с Лусканом... Если б можно было хоть выдохнуть, воздуху глотнуть, подумать перед очередной напастью, так ведь нет, катились от плохого к худшему.              — Знаете, аббат Мосс, то есть его дух, помог нам в гробнице. Показал, где тело Брайли.              — Что ж, он всегда казался добрым малым. Немного не от мира сего, но… может, Невервинтеру пора завести Гробницу Божьих Дурачков? Знал бы тогда, куда сам лягу.              Алисма осмелилась сжать его руки в ответ.              — В чем дело, сэр? Что вас такое тревожит?              — Кроме полусотни трупов? — Кормик тяжело вздохнул и отстранился. — Мне покоя не дает, что убийца Брайли, уходя, наложил на дверь защитные заклинания. Мы имеем дело со священником или магом, достаточно сильным, чтобы совладать со жрецом Тира. Наводит, знаешь ли, на скверные мысли. Эх, пусть хоть сейчас, разнообразия ради, за всем этим будет стоять Лускан или дьяволы из Преисподней, а не кто-то из тех, с кем я здороваюсь каждый день!       

* * *

             На этот раз красоты Черного Озера не произвели на Алисму ни малейшего впечатления: погруженная в мрачные мысли, она не смотрела по сторонам, радуясь только тому, что чин Кормика уберег их от сопровождающего. Даже Башня Плащей запомнилась ей весьма смутно: что-то высокое, белоснежное, как сахарная голова, с вывешенными на стенах синими полотнищами: одно с гербом Невервинтера, второе с магическим жезлом — символом гильдии.              Тем не менее, трудно было впервые войти в обитель настоящих волшебников и остаться равнодушным к этому. Алисма в изумлении задрала голову, разглядывая облицованный диким камнем холл во всю высоту башни и статуи воинов в глубоких нишах. Потом статуя уставилась на нее в ответ неподвижными обсидиановыми глазами, и сердце Алисмы пропустило пару тактов, прежде чем она сообразила, что перед ней голем-охранник. Осенний сумрак рассеивали гроздья парящих под потолком белых шариков и теплое сияние порталов. Алисма задержала на одном взгляд и сразу поняла, почему Кормик так настойчиво уговаривал не идти в башню на голодный желудок: от вида стремительного ярко-желтого водоворота что-то мерзко закрутилось у нее внутри.              Инспектор сочувственно хлопнул ее по плечу.              — Говорят, с какого-то раза это начинает нравиться. Иначе бы волшебники пользовались лестницами, как все нормальные люди, не правда ли?              Наверное, для этого следовало родиться с магией в крови; все поплыло перед глазами, к горлу подкатила желчь, а когда Алисма немного отдышалась и начала замечать что-то вокруг себя, ее постигло невероятное разочарование.              Госпожа Сапртил в своем кабинете смотрелась так же странно, как капитан Брелейна в своем. Наверное, им стоило бы поменяться: Алисма ожидала увидеть золоченую мебель, ковры, бесчисленные магические артефакты, а оказалась в скромной комнате, где были только стол, стулья, большой глобус Абер-Торила и простые книжные полки. На открытом окне возились голуби, которых приманивала зернами крошечная зеленовато-золотистая феечка с капризным личиком — очевидно, фамилиар.              Только сама госпожа Эльтура не выглядела просто — должно быть, при ее росте и манере держаться это было невозможно. С высокой прической, делавшей ее похожей на башню, в платье сливового цвета, она восседала за столом, изучая какую-то рукопись.              — Я видела — что сделали — с Брайли, — вместо приветствия заявила она в обычной своей отрывистой манере. — Жестоко. Бессмысленно. Вообще не похоже на то, что делали культисты.              Ее палец нацелился на Кормика с такой яростью, словно он уже вздумал возражать.              — Культ никогда — никогда! — не оставлял знак ока на жертвах. Он считался чем-то сокровенным, не предназначенным для посторонних глаз. Его ставили в переписке в качестве подписи — или благословения — или предостережения, что око Древних бдит. Выставить его напоказ, привлечь внимание к культу — такое было немыслимо. Только безумцу могло прийти в голову подобное.              — Но его и не выставляли напоказ, — осторожно заметила Алисма. — Брата Брайли положили в саркофаг, и нам бы даже не пришло в голову его открыть, если бы…              — Если бы не призрак великодушного Фентика Мосса, — волшебница фыркнула. — Он ведь ничего не сказал?              — Он не мог говорить.              — С этим у него и при жизни было плохо, когда речь не шла об Арибет, — госпожа Эльтура постучала по столу навершием красивого бронзового пера, и фея, оставив голубей, закружила над верхними полками, отыскивая для хозяйки новую книгу. — А я бы посмотрела на лицо Олеффа, если бы такой свидетель явился к нему дать показания. Будьте уверены, имя Ходжа прозвучало бы…              Воспоминание о печальных глазах призрака оказалось настолько ярким, что Алисма, не подумав, перебила:              — Нет! Я назвала его имя при аббате Моссе. Оно его совершенно не взволновало.              В наказание ей пришлось испытать всю тяжесть взгляда госпожи Сарптил.              — Вы все понимаете так буквально, лейтенант? Может, и всерьез рассматриваете возможность привести призрака к присяге?              — Вот жалость-то! А я только подумал: «Какая стоящая идея!»              Разумеется, госпожа Эльтура не хуже Алисмы знала цену простодушным замечаниям Кормика.              — Мне попросить Хризу принести доску и фишки, чтобы мы могли поиграть в слова хоть с какой-то пользой?              Услышав свое имя, фея пискнула и сбросила на стол перед хозяйкой томик в потрепанном кожаном переплете. Углядев на обложке вытисненный череп, Алисма заинтересовалась, но госпожа Эльтура нарочно медлила, прикрывая его ладонью. Время проходило в тишине, и наконец Кормик произнес намного более официальным тоном:              — Мы слушаем со всем вниманием, мэм.              Но ублажить госпожу Сарптил было не так уж легко.              — Поверьте, Кормик, я совсем не против вашего чувства юмора, когда вы пытаетесь острить за кружкой эля в уютной таверне, но сегодня… — она заговорила еще более отрывисто: — Я видела — что осталось — от Брайли! Поднимала — записи — о времени — которое — не хочу вспоминать! И если — вы намерены — потешаться — за мой счет, выберите — для этого — лучшее время!              Наконец поток обвинений иссяк, речь вновь стала плавной, и обвиняющий перст указал на стулья.              — Сядьте уже. Инспектор, вы хотели получить заключение эксперта о возможности возвращения культа Ока в Невервинтер? Оно у вас есть: это полная чушь. Мы знаем истоки культа. В этом самом кабинете собрано множество документов, включая дневники его главы, если эту жалкую личность вообще можно так называть. Авантюрист по имени Маугрим пробрался в подземелья замка Невер, надеясь поживиться древними артефактами, но вместо этого артефакт поживился им самим. Маугрим заразился чумой, которую мы позже назвали Воющей Смертью, и выжил только потому, что пообещал служить заточенному в артефакте существу — королеве древних ящеров Мораг. Разумеется, она хотела свободы и власти, и Маугрим по ее приказу принялся распространять болезнь в Невервинтере, а потом развязал войну между нами и Лусканом. Смерти невинных жертв подпитывали силы Мораг, но освободиться она не успела. Лусканцы были разбиты, Маугрим убит, а артефакт разрушен. Так за кем вы предлагаете следовать вашим новым культистам? Кому поклоняться?              — Может быть, они не знают, что больше им надеяться не на что, — рискнула ответить Алисма. — Я вот не знала.              — Будь все культисты такими, как вы, лейтенант, нам было бы не в пример легче с ними справиться.              — Но на плече лорда Ходжа символ культа и морда этой вашей Мораг, зарезали его на месте оскверненной часовни хельмитов, а брата Брайли похоронили живьем не где-нибудь, а в саркофаге культиста! Если это совпадения, почему их так много, госпожа Сарптил?              Кормик что есть силы лягнул ее под столом, а вслух произнес с самым строгим видом:              — Дайте госпоже Сарптил договорить, лейтенант Фарлонг. Уверен, она даст нам наилучшие объяснения.              Эльтура с подозрением взглянула на него, но физиономия инспектора была невозмутима. Что ж, похоже, волшебнице больше хотелось утереть нос стражникам, чем наказать их молчанием, поэтому после паузы она продолжила еще более надменно:              — Мне эта девица сразу не понравилась, — и Алисма далеко не сразу сообразила, что речь пошла о Грулле. — С головой у нее явно не все в порядке. Не то чтобы это удивляло: совершенно в духе Офалы принудить несчастную оголодавшую девчонку к работе в борделе, а потом на всех углах хвастаться своим милосердием. Но фамилия Аннерль показалась мне знакомой, и я решила навести справки. Вы ведь и не подумали этого сделать, инспектор?              — Яна Аннерля я даже знал лично, мэм. Но он мертв так давно, что едва ли даже его дух можно призвать к ответу за ненадлежащее поведение дочери.              — А его супругу? Нет? Странно, она ведь тоже ваша землячка.              — Никогда не слышал об этом, мэм.              — Да, сумасшедшую жену, воспитанную в болотах жрецами Миркула, лучше держать под замком.              Алисма обнаружила, что не одна сидит с разинутым ртом: Кормик тоже растерял обычное самообладание, и ей вдруг стало ужасно за него обидно. Зато госпожа Эльтура, явно довольная произведенным эффектом, откинулась на спинку стула и подтолкнула через столешницу истрепанный томик с черепом на обложке.              — Читайте, инспектор. Можете даже не благодарить.              Кормик не пожадничал и сел так, чтобы Алисма тоже видела исписанные разными почерками разномастные листы, сшитые в один том, озаглавленный «Надзор за Дягиль из Топей». «Из Топей» было перечеркнуто, а поверх другими чернилами записано: «Аннерль». На протяжении доброго десятка лет преподобные судьи, начиная с неизвестных Алисме и заканчивая Олеффом Ускаром, скурпулезно записывали результаты своих наблюдений.              Суть записей сводилась к следующему: двадцать девять лет назад патруль, следовавший по Высокому тракту в Невервинтер, обнаружил человеческую девушку лет семнадцати, погибавшую от истощения и лихорадки. Жрецу удалось ее излечить, но девушка, казалось, продолжала бредить, даже придя в себя: твердила про черные башни в болотах и молила защитить от черепа. После таких заявлений девушку поспешили доставить в храм Тира и допросить, выяснив еще более странные вещи. Девушка рассказала, что зовут ее Дягиль, и родилась она на ферме где-то в Топях Мертвецов. Когда ей было десять лет, жрецы Миркула обманом забрали ее из дома и привели в развалины глубоко в болотах, объявив, что теперь она посвящена богу смерти. На самом деле ее обязали прислуживать жрецам, и Дягиль провела с ними несколько лет, наполненных унижениями и издевательствами, прежде чем решилась на побег. Почти неделю она шла через Топи, прежде чем чудом выбралась на тракт.              — Рассудок Дягиль помутился, и ее оставили в храме Тира для наблюдения и присмотра, — сказала госпожа Эльтура, очевидно, посчитав, что стражники читают слишком медленно. — Через год жрецам показалось, что она окончательно пришла в себя: она производила впечатление девушки робкой, но доброй и услужливой. Ее выучили на швею, и благодетельница, леди Танглбрук, взяла Дягиль к себе в дом. Там ее увидел сержант Аннерль из тюремной охраны. Девушка ему приглянулась, и они сыграли свадьбу. Однако беременность на пользу ей не пошла: Дягиль вновь начала заговариваться, пряталась по углам, набивала ноздри землей, потому что ей всюду мерещилось зловоние Топей… Аннерль был для нее идеальным мужем: добрый, заботливый дурак. Ему в голову не пришло, что дочь лучше держать подальше от такой матери. Она с младенчества слушала ее бред и присматривала за ней, как только достаточно для этого подросла. Можете представить, что это было за детство.              Алисму поразило искреннее негодование в голосе госпожи Эльтуры: она говорила так, словно в этом было что-то личное для нее. Казалось почти невероятным, что строгую и резкую волшебницу могло задевать несчастливое детство чужого и давно выросшего ребенка.              — Я думал, раз уж наблюдение за Дягиль велось, жрецы должны были вновь взять ее под опеку, — заметил Кормик.              — Как только они убедились, что впустили в город не последовательницу Миркула, то предпочли наблюдать за Дягиль издалека. Кроме того, ее безумие не выглядело опасным для окружающих. Да и сержант Аннерль, как большинство тюремных стражников, поклонялся Хельму; жена приняла его веру и сама не искала помощи жрецов Тира.              — Хельму?! — вырвалось у Алисмы, и госпожа Эльтура с неприязнью взглянула на нее.              — Разумеется, они были хельмитами, как и многие в Невервинтере. И большинство из них не пережило чуму по вполне очевидным причинам.              Перо выскользнуло из ее пальцев и покатилось по столу. Заметив на стержне серебряную гравировку, Алисма невольно вытянула шею, но успела прочесть только: «…твои слова правду», прежде чем феечка с сердитым писком метнулась к перу и, ухватив его на манер копья, нацелила прямо в лицо Алисме, вынуждая отодвинуться.              — Так что можете представить, какой выросла Грулле Аннерль в подобной обстановке. Дочь безумной женщины, твердившей о кровавых жертвоприношениях и мертвецах, встающих из топей. Хельмитка, веру которой попрали. Сирота, оставшаяся без дома в разгар войны. Шлюха, торгующая собой, чтобы прокормиться.              Быть может, она чересчур драматично повышала и понижала голос в нужных местах, но сейчас с ней трудно было не согласиться. Алисма неохотно признала, что и сама чувствовала в Грулле затаенное безумие; такое прошлое объясняло и корсет, испещренный защитными знаками, и ненависть к Невервинтеру, где вся ее жизнь пошла под откос. И все-таки один момент в рассказе госпожи Сарптил изумил ее.              — А Гэвин Аннерль? Вы совсем не принимаете его в расчет, мэм?              Эльтура повернулась к ней всем корпусом.              — Что — Гэвин?              — Вы говорите так, словно Грулле была единственный ребенком, но ее брат вырос у тех же родителей и в том же доме. Они были очень близки. И он исчез, вы знаете об этом? Я нашла его — ну, предположительно, — его мантию…              — Насколько мне известно, это не Гэвина обнаружили над трупом Ходжа с ножом в руке.              — Но Грулле не держала…              Очередной тяжелый взгляд одновременно с пинком по голени заставили Алисму замолчать.              — Вы уж простите лейтенанта Фарлонг, госпожа Сарптил, — сказал инспектор лучшим своим служебным голосом. — Совсем молодая и очень болеет душой за дело.              — Может, до выздоровления лучше подержать ее в карантине?              Алисма опустила взгляд на собственные сапоги, из последних сил напоминая себе, кто такая госпожа Сарптил и что нельзя опозорить Кормика, ввязавшись с ней в пререкания… Но неужто их позвали только для того, чтобы рассказать, какие они дураки и какая умная сама Эльтура, не позволив задать ни единого вопроса?              Ее неуважительные мысли как будто были прочитаны:              — С такой — молодой порослью — Невервинтер погибнет — и без происков Лускана! Ваша школа, Кормик! Непочтительность, непрофессионализм, кумовство! А потом мы удивляемся — почему в городе — так плохи дела!              «Да что я такого спросила?!» — чуть не выкрикнула Алисма вслух.              — Виноват, мэм, — все тем же голосом образцового служаки ответил Кормик.              — Но я все же хочу, инспектор, чтобы вы понимали причины, по которым я не могу допустить вас к Грулле, — госпожа Эльтура успокоилась так же быстро, как и вспылила. — Это не прихоть, не мелочность и не конкуренция. Я думаю, что девушка опасна, и хочу понять, какого рода отношения связывали ее с Ходжем. Я знаю, что он представлял из себя: алчность, жажда удовольствий и полное отсутствие мозгов. Да он бы связался с лусканцами просто ради того, чтобы побывать в тамошних борделях! Себя-то Никлас считал прожженным интриганом, но на деле он был телок, которого таскали на веревочке его девки. До поры до времени ему просто везло, что их желания ограничивались тряпками и украшениями. И если рядом с ним оказалась женщина, у которой в избытке внутренних демонов, я легко могу представить, что вскоре дело дошло до демонов реальных. И если это Грулле поощряла эксперименты Никласа, а может быть, сама предавалась чернокнижию, будьте уверены, я выведу ее на чистую воду!              Закончив свою маленькую речь, госпожа Эльтура обвела слушателей настолько победоносным взглядом, будто ожидала, что ей похлопают. Но, к радости Алисмы, инспектор Кормик не выдавил даже вежливой улыбки. Его взгляд оставался пуст и серьезен.              — Но как же брат Брайли, мэм? Насколько мне известно, он даже не был знаком с лордом Ходжем, и мне доподлинно известно, что он не посещал «Маску».              — Когда вы имеете дело с Офалой, стоит всякий раз уточнять, что она имеет в виду под «доподлинно», — госпожа Эльтура сделала знак, чтобы феечка вернула книги на место. — Особенно если вспомнить ее собственные нежные отношения со служителями Тира. Сомневаюсь, что она приводила в «Маску» своего паладина. Брайли участвовал в раскопках на Полуострове, там же жила Грулле, — у них была сотня возможностей встретиться еще до чумы. Сделайте же свою часть работы! В конце концов, кто сказал, что эти случаи связаны?              «Но вы же сами утверждали, что Фентик Мосс назвал бы имя Ходжа!», — хотела сказать Алисма и вдруг потеряла нить разговора. Эльтура говорила что-то еще, энергично шевеля губами, Кормик почтительно кивал, а сама Алисма, потирая вдруг занывший висок, все думала о паладине, которого мадам Офала не приводила — или приводила? — в «Маску».              «Стоила ли для вас минута забытья с распутницей человеческой жизни?» — спросил судья Олефф.              «Я видел это изнутри», — сказал сэр Касавир.              И Алисма совершенно не знала, что делать с этой догадкой.       

* * *

             — …Однако, как удачно мы к Эльтуре зашли: даже получили благословение делать свою работу! Полагаю, у госпожи не будет оснований возмущаться, если мы действительно ей займемся… эй, ты вообще еще со мной, землячка?              Определенно, Алисмы с ним не было: разок обратившись мыслями ко вчерашнему вечеру, она не сумела оттуда вернуться. Она свирепо восстанавливала в памяти мимолетную встречу в Зале Справедливости, и с каждым разом голос мадам Офалы в ее голове звучал все нежней и печальней, а взгляд сэра Касавира исполнялся нечеловеческой тоски. В один момент Алисма недоумевала, как эта мысль вообще пришла ей в голову, в другой — злилась, что не догадалась обо всем сразу. Здравый смысл кричал, что она делает себе только хуже, что сейчас вообще не время для подобных мыслей, но его тонкий голосок тонул в реве ревнивого пламени.              — Простите, сэр, я задумалась. — И все же у нее не хватило духу обманывать инспектора, притворившись обеспокоенной делом. Чувствуя себя героиней сказки, без спроса открывающей дверь, куда ее просили не заглядывать, она спросила: — Госпожа Эльтура упомянула… Вы знаете, что за история была с мадам Офалой и паладином?              Кормик посмотрел на нее как-то странно, и Алисма подобралась в ожидании отповеди, но он все же ответил без особой охоты:              — Грязная.              Наверное, тут ей и стоило остановиться, но Алисма уже не могла.              — Этим паладином был сэр Касавир?              — Он сам тебе ничего не сказал, я так понимаю.              — Он упоминал… собирался… — пролепетала она, чувствуя себя так, словно роняет в глазах Кормика и сэра Касавира, и себя.              Ей вдруг захотелось крикнуть в голос, что инспектор все не так понимает, и на самом деле… Но она сама не вполне понимала, что же есть «на самом деле», а Кормик не был дядей Дунканом, чтобы с ним пререкаться. Да что там — это был один из редких моментов, когда она вообще ничего не могла прочитать по лицу инспектора. И все же Алисма заставила себя спросить:              — Он убил кого-то, да?              — На поединке. Сына лорда Пьервалля.              Алисма чудом сдержала полную облегчения улыбку — это выглядело бы странно. Поединок — все же не убийство в подворотне, наверняка он происходил по каким-то правилам… Но наверняка было что-то еще, заставлявшее капитана Брелейну поджимать губы, а судью Олеффа — смотреть с таким отвращением.              К ее удивлению, Кормик продолжил сам:              — Честно говоря, не представляю, с чего Касавиру взбрело в голову вызвать его на бой до смерти. Монти — Монтарион Пьервалль — был весь такой восторженный восемнадцатилетний мальчишка, дружелюбный щеночек, на которого и обижаться-то невозможно, даже если делишь с ним женщину. Подозреваю, Офала скорее сажала Монти на колени и кормила сладостями, чем делала что-то еще.              Алисма вспомнила полные руки и колыхавшуюся в глубоком вырезе платья грудь мадам Офалы, ее несомненно крашеные волосы, и вздрогнула от отвращения.              — Она же старуха! Почему мужчины вообще ходят к ней?              — Ну, как тебе сказать… у нее много талантов, — кротко заметил Кормик. — Так или иначе, состоялся поединок, и беднягу Монти просто развалили от плеча до пояса. Лорд Пьервалль обещал целое состояние жрецу, который вернет ему сына, но даже если бы парня воскресили, он на всю жизнь остался бы калекой. И Касавира потащили под суд.              — Но ведь все было честно? — тихо спросила Алисма.              — Если не принимать во внимание, что у вскормленного на сладком молочке и марципанах мальчишки изначально не было шансов выстоять против опытного бойца, конечно, все было честно. Но Монти был единственным сыном Пьервалля, который тогда играл первую скрипку в городском совете. Вообще, я думаю, случись это дело сейчас, Олефф предпочел бы замять скандал, но семь лет назад Зал Справедливости держался на знаменитых праведниках: аббате Моссе и леди Арибет — наших свежих постояльцах Гробницы Предателей. И тут вскрылось, что один из столпов добродетели, которого прочили в члены Девятки, не просто ходит к шлюхам, но еще и убивает за них сыновей других столпов. Преподобный судья решил, что правосудие должно свершиться.              — Значит, сэра Касавира осудили и изгнали из Невервинтера…              — Я разве такое сказал? Он был оправдан. В конце концов, даже если это выглядело избиением младенца, и горе лорда Пьервалля тоже можно было понять, ребенком Монтарион не был. Это был поединок чести, и боги оказались на стороне сэра Касавира, — протянул Кормик благостным тоном, явно повторяя чью-то еще фразу.              — Но тогда почему он ушел?              — Ну, это точно не у меня стоит спрашивать.              Теперь они шли молча, но сама погода уже не располагала к разговорам: поднялся ветер, швыряя в лицо колючую пыль, на небе опять клубились тучи. Эта погода настолько подходила мрачному настроению Алисмы, что она сама подставляла лицо порывам ветра, пытаясь хоть так охладить пылающую голову. Кормик, напротив, тщетно пытался защититься полой плаща, бранился и сплевывал хрустевший на зубах песок.              — Ну и погодка! Где мой славный теплый Невервинтер, который я так люблю?              Голос его звучал добродушно, как обычно, и приободренная этой интонацией Алисма осмелилась заметить:              — Но ведь сейчас осень, сэр, да еще на побережье. Разве тут и не должно быть холодно и дождливо?              — Сразу видно, что это твой первый элейнт в Невервинтере. Обычно в это время мы жаримся на солнце, а дожди идут тепленькие, как ванны с минеральной водой в «Маске».              Как показалось Алисме, «Маску» он упомянул намеренно, и ее уязвила эта мысль. Поклявшись себе никогда больше не заговаривать с Кормиком о шлюхах и паладинах, она сухо спросила:              — А куда мы идем? Мы не возвращаемся в управление?              — Я что, не сказал? Вот голова дырявая! Достопочтенный Элмер, хозяин «Антиков и рариретов», — тот самый склизкий Элмер Джиллс, который с рук перепродавал снятые с чумных трупов башмаки. Ничего себе так возвысился?              Алисма невольно улыбнулась.              — Вы бы не говорили о «возвышении», сэр, если бы видели его жуткую лавку.              — Вот и собираюсь на нее поглядеть. Благо, будет нам подмога: еще один толковый человек, которого все это тоже беспокоит …              Заинтригованная, Алисма взглянула на Кормика, но тут им в лица ударил такой сбивающий дыхание порыв влажного ветра, что оба, не сговариваясь, перешли почти на бег, спеша попасть в Доки до того, как по улицам начнут летать не только мусор и листья, но и пешеходы. Даже дождь, казалось, не мог набрать силы под такими порывами, оставляя на одежде и коже только водяную взвесь; но от сырости плащ быстро отяжелел, Алисма продрогла и начала мечтать укрыться хоть под какой крышей — пусть даже настолько мрачной, как в лавке старьевщика. Она выдохнула с облегчением, завидев исписанные защитными знаками стены, и только хотела сказать, что нужно зайти к Хагену, взять ключ, когда какая-то женщина шагнула к ним навстречу из-под навеса магазинчика, придерживая капюшон бьющегося на ветру серого домотканого плаща.              Рука Алисмы скользнула к рукояти меча: в Доках столкновения с подозрительными незнакомцами происходили чаще, чем встречи со старыми друзьями, но Кормик произнес самым светским тоном, словно ему не приходилось перекрикивать ветер:              — Надеюсь, вам не пришлось ждать нас слишком долго по такой погоде, мадам Офала?