То, что не убивает нас, делает сильнее

      У Лихта нервов не хватает на раздражающего Ева, что цитирует горячо любимого Шекспира из раза в раз. Будь его воля — Жадность давно бы свалил далеко-далеко, только ограничитель расстояния не позволяет. И не только он, ведь Хайд вовремя за запястье ловит, хитрыми глазами смотря и ухмыляясь. — Руку убери, тупой актёришко, — негодующе цедит сквозь зубы сервамп. Его бесит сам хозяин, его вкусы и, конечно, места, где он выступает. — И лучше иди убейся обо что-нибудь. — «Над смертью властвуй в жизни быстротечной, и смерть умрёт, а ты пребудешь вечно». — ехидно выдаёт Хайд, стискивая запястье крепче. — Ты сам обрёк себя на вечные страдания, выбрав меня своим хозяином, Лихт-тян.~ — Я тебя с таким же успехом готов закопать под руинами твоего глупого театра. — Ах, ты так жестока, моя муза. Но я тебя прощаю, просто потому что ты ведёшь себя так не от большого ума.       «Ангела» вымораживает такое отношение. И эти поддразнивания, и извечные попытки прицепиться по поводу и без, и даже само звучание голоса Ева. Он не выдерживает, бьёт ногой в колено, за что тут же получает в плечо. Драка распаляет кровь, высвобождает скопившиеся эмоции в виде криков, сбившегося дыхания и ударов. Лихт ощущает — в груди вспыхивает странное чувство к доминированию над человеком. Картина, где Лоулесс стоит перед ним на коленях с умоляющим выражением лица бросает всё тело в жар и сервамп не сопротивляется минутному порыву.       Они оказываются на полу, катаюсь по нему рычащим-ругающимся клубком. Как ни странно, одержал победу вампир, нависая хищником над человеком. Испуга в алых глазах не было — лишь интерес и такая привычная насмешка, что тошно. — Лихт-тян, у тебя такой голод в глазах, что у меня коленки трясутся. — хмыкает Хайд, в одно мгновение меняясь с Жадностью местами. — Мне тебя покормить? ~       Лихту лежать под хозяином не то чтобы неприятно — донельзя странно. Он лягается, выползая наполовину и слушая обиженное шипение, и смотрит-смотрит-смотрит. — Что? — первым не выдерживает Ев, изгибая вопросительно бровь. — Раз уж заговорил про кормёжку, то будь добр не вертеться. — тцыкает в ответ «Ангел», садясь и пальцами впиваясь в дурацкий шарф, стягивая прочь.       Хайд, хоть и пытается быть готов к боли, но каждый раз дёргается всем телом, шипя сквозь зубы о том, какие острые зубы у сервампа. Тот едва ли слушает, с жадностью глотая алую жидкость и зализывая место укуса после трапезы. В лицо смотрит человеку несколько секунд, пока тот дышит тяжело. Чувствует хватку на плече, хмыкает: — Какой же ты неженка, тупой актёришко. — За кровь ты заплатишь страшную цену… — сходясь на предупреждающий шёпот, щурится Хайд.       Сам вампир не успевает даже глазом моргнуть, как ощущает тепло чужих губ на своих. Всего мгновение — но его хватает для того, чтобы Лихт вспыхнул и тут же кинулся за отступающим хозяином, слушая его довольный, от того и гадкий, смех. — Ах, Лихт-тян, ты бы видел своё лицо! — Беги, тупица, беги, потому что я догоню тебя и отправлю на тот свет раньше положенного!       Хайд, конечно, тут же прибавляет ходу, продолжая дразнить своего вампира, внутренне ликуя от увиденного красного лица музы. Определённо, это стоило всех последующих нелестных слов и ударов.