В сумраке

      Если бы Баш знал, что операция по восстановлению порядка в Женеве после неудачной революции окончится тем, что Савойя будет заставлять его взять в руку его же член, то он бы отправил вместо себя Берна. Когда-то они были близкими друзьями, куда ближе, чем он с ним. А сам Швейцария, видимо, слишком увлёкся своими мыслями, а потому Раймунд одержал верх. Ещё и губы скривил в победоносной ухмылке и тут же впился в его губы, одной рукой обхватив сзади его шею, а другой водил его рукой взад-вперёд по своему органу. Водил нарочито медленно, чтобы Баш сполна ощутил, как тот напряжён, что всё его вина.       Почему от простого механического движения, которое должно было по-быстрому подавить некстати просыпавшийся животный инстинкт, едва ли не колотило внизу живота? От того, что в это был втянут кто-то ещё? Или потому что он перебрал? Да, определённо от этого, ему нужно было забыть ту неловкую сцену, когда они ворвались в дом Женевы в тот самый момент, когда он был в постели с какой-то соседской девушкой. Выпил слишком много вина, позволил Савойе зайти в комнату, позволил себе поговорить с ним о произошедшем и безалаберном поведении Рюди, который словно наплевал на свои обязанности и безопасность своей территории, погрязнув в тлетворных развлечениях с сомнительными друзьями. А что было дальше... Баш не помнил, словно это было не минут десять назад, а веков так пять назад. Быть может, потому что и сам Савойя вёл себя достаточно прилично, не пытаясь учинить провокацию. Если не считать злополучного провала в памяти.       Тем временем Раймунд отпустил его шею, медленно провёл рукой по полураспахнутой рубашке вниз и принялся расстёгивать пуговицы его кюлот. Только теперь Швейцария нашёл в себе силы, чтобы свободной рукой дотянуться до его горла. Но тот с шумом разорвал поцелуй и немного уклонился назад, ногти едва поцарапали его.       — Руки убрал! — взревел Баш. — Мать твою, Савойя, руки убери!       — Ну хоть не отца, — огрызнулся в ответ тот, мерзко хмыкнув. — Ты ж не хочешь, чтобы я отстал.       И, не дав ему времени возразить, вновь втянул в поцелуй, развязный, глубокий, он двигал языком в его рту достаточно грубо, слово он вставил не его, а член. Воспользовавшись замешательством, Савойя всё-таки схватил его возбуждённую плоть и принялся довольно быстро двигать рукой. Швейцария промычал что-то невнятное и невольно подался вперёд. Кажется, он всё-таки не вполне себя контролирует: стоило тому ослабить хватку на запястье, Баш не убрал руку, напротив, принялся водить по его органу рукой почти по доброй воле, причём побыстрее. Второй рукой он схватил его за расстёгнутый ворот рубашки и потянул вниз, чтобы ткань больно впивалась в кожу.       В этот момент Савойя оторвался от его губ, чтобы вдохнуть немного воздуха, и, неожиданно для Цвингли и, видимо, его самого, выдохнул слишком громко. Его рука немного сдавила член Баша и стала двигаться ещё быстрее, заставив того почти застонать, но он сдерживался из последних сил. Бросив держать рубашку, Швейцария схватил его за горло и надавил на него, но не пытаясь по-настоящему задушить. Дыхание Савойи участилось и стало громче, а его собственные движения беспорядочнее. Отпустив его запястье, его пальцы вцепились в рукав рубашки, а сам он смотрел в его не вполне сфокусированные сине-зелёные глаза своими карими, полными презрения и вместе с тем желания продолжать. Он словно проникал под кожу, смотрел прямо в душу, от чего комок возбуждения внизу живота, казалось, разросся, охватив всё его тело.       Надо завязывать так много пить. И надо постараться сохранить хоть каплю гордости. Это его старый враг, не больше и не меньше. И от него надо поскорее избавиться. Пальцы невольно сильнее надавили на горло, заставив того издать тихий стон.       — Надо же, к-какие у тебя сомнительные вкусы, — ядовито прохрипел Баш.       Приятно смотреть, как тот ничего не может поделать с собой, хотя бы не так стыдно за собственное поведение. Но тот не остался в долгу и, уловив, когда Швейцария слишком широко открыл рот, жадно хватая ртом воздух, всунул в него два пальца и принялся грубо двигать ими, словно пытаясь достигнуть глотки. При этом он не переставал водить по члену всё также хаотично, то немного замедляясь, то вновь ускоряясь. Разум был словно в тумане, что мешало попытаться укусить его, а вместо этого Баш подавался вперёд, едва подавляя в себе стоны.       Тут Раймунд резко выдернул назад пальцы, и губы его скривились в наглой победоносной ухмылке. Видимо, его лицо выглядело слишком постыдным, ему на радость.       — Кто бы говорил, сопляк, — заметил он. — Хорошо сосёшь, можешь вставать на колени.       — А тебе, я смотрю, нравится унижаться перед теми, кто сильнее тебя. Сам ждёшь, что тебя поставят раком!       Их специфический “спор” прервал громкий стук в дверь, после которого до них донёсся приглушённый голос хозяина дома.       — Голубки, я попрошу вас потише, вы ребёнка разбудите.       Под “ребёнком” он подразумевал Пьемонта, которому он, как одному из немногих оставшихся в живых племянников, уступил свою спальню, а сам ушёл ночевать в гостиную. Вернее намеревался, но уж больно хорошо он слышал голоса из одной из гостевых комнат, которые он отдал им двоим. Прорычав что-то несвязное, до боли в зубах, Швейцария смог отцепить от себя руку потерявшего бдительность Раймунда и, сам выпустив его член, затопал к выходу из комнаты.       — И да, Баш, — без проблем определил Женева, кто к нему приближался, — я очень тебя прошу спрятать своё достоинство. Не хочу его перед глазами видеть.       — А чьё тогда хочешь? — раздался в ответ смешок Савойи. — Могу своё предложить.       — Клитор не отрастил, вот и бесишься, — парировал Женева.       В ответ Баш лишь в раздражении хлопнул себя ладонью по лбу. Два брата-кретина, иначе их описать было нельзя. И один из них снова допустил неосторожность приблизиться к нему. Перехватив одну его руку и скрутив её сзади, заставив Раймунда зашипеть от резкого приступа боли, Цвингли довёл его двери, открыл её и, пнув его в коридор, захлопнул её. Для пущей уверенности он ещё и придвинул стоящий рядом стул и подцепил его спинкой дверную ручку, чтобы никто не смог войти внутрь. Можно, конечно, разбить стул об его голову, но тогда проблем с Женевой не оберёшься.       Впрочем, была ещё одна проблема, очень неприятная и требовавшая разрешения. Что ни говори, а руки Савойи его телу определённо нравились. По крайней мере, страдал сейчас не он один.