В сумраке

      Запястья были слишком туго связаны, Чехия чувствовала, как лента больно впивалась в кожу и не давала даже самую малость пошевелить собранными за спиной руками. Как она только допустила подобное? Она всегда запирала собственную спальню, но почему-то именно этим вечером дверь была открыта. Горела всего одна свеча, которую она принесла с собой и поставила на комод возле шкафа, пока остальная комната была погружена в безмолвную тьму. Едва она осталась в одной сорочке, как чьи-то руки грубо схватили её, связали, подтащили к кровати и усадили на неё.       Тут чьи-то руки набросили ей на глаза широкую чёрную бархатную ленту и завязали сзади. Видимо крепко, раз после того, как она несколько раз помотала головой, та не сползла. Зато закружилась голова, и Чехия резко замерла, глубоко вдыхая и громко выдыхая. Судя по шагам, их было двое, руки вполне себе женские. Ответ напрашивался сам собой.       — Чёрт возьми, остановитесь! — в сердцах крикнула Любослава. — Ваши шуточки зашли слишком далеко!       Краем уха она уловила, как кто-то забрался на постель и оказался у неё за спиной. В этот момент вторая “шутница” подошла к ней и, схватив за подбородок, приподняла её голову. Знакомое ощущение от прикосновения чуть грубоватых пальцев только подтвердили её догадку, прямо как голос, смеявшийся ей прямо в лицо.       — Следует ли считать твои заигрывания с революционерами такой же зашедшей далеко шуткой?       Без сомнений. Это была Венгрия.       — Кто бы говорил! — выпалила в ответ Чехия. — Сама же чуть что ружьё в зубы — и на баррикады, отвоёвывать независимость. Зато как получила власть, так от тебя покоя нет! Прекр—       Договорить ей не дали, засунув два тонких пальца в рот и методично подвигав ими взад-вперёд. Лихтенштейн следовала за своими хозяевами, словно послушная собачка, и выполняла всё, что ей скажут. Ну и как ей, гордой и свободолюбивой стране, следует к ней относится, не с уважением же? Жаль только, что та вместе со своей подругой буквально держала её в своих руках.       И эти руки, наконец, вытащили пальцы из её рта и принялись гладить её спину, но довольно грубо, ощутимо впиваясь ногтями в кожу. Она её царапала, словно обозлившаяся кошка. Чуть запрокинув голову, Любослава прикусила губу, сдерживая собственные вскрики от неприятного ощущения. Со своей стороны Елизавета уселась на неё и, забравшись руками под сорочку, принялась еле ощутимо водить самыми кончиками пальцев по её груди. Её прикосновения были довольно приятными, даже слегка щекотливыми. Они прижимались к ней с двух сторон, Чехия чувствовала на затылке разгорячённое дыхание Эрики, в то время как Венгрия принялась водить языком по краю её ушной раковины.       Тяжело было удержаться от громкого вздоха, уж слишком ярким был контраст ощущений. Пока Хедервари нежно гладила её соски и лизала ухо, Лихтенштейн не просто царапала, невольно заставляя её выгибаться вперёд, совсем близко в внушительной венгерской груди. Та принялась покусывать её шею, впиваясь в кожу зубами, а затем облизывать место укуса.       Интересно, это от связанных глаз её ощущения стали обостряться?       Её ногти раздражали и щекотали её, забираясь выше к плечам и резко спускаясь к пояснице и обратно. Пока в какой-то момент её руки не сдёрнули с её плеч узорчатые бретельки сорочки вниз и, забравшись под ткань, принялись грубо сминать её грудь, впиваясь ногтями в затвердевшие соски. Это было больно, словно несколько иголок разом вкололи в неё, Чехия не смогла сдержать крика и откинулась назад, прямо на одну из своих мучительниц. А Венгрия слезла с неё и, встав на колени, ещё немного приспустила сорочку, остановившись, лишь когда затрещали нитки, и, схватив её подол, резко задрала.       Любослава ещё раз попыталась было дёрнуться, но Лихтенштейн крепко держала её. И, словно ей было мало терзаемой груди, она принялась покусывать её и ухо, словно пыталась оторвать от него кусок. Воздух в лёгких заканчивался, изо рта вырывался почти что хрип, а внизу живота явственно ощущался предательский ком возбуждения. Это были самые отвратительные пытки, ведь из неё даже не пытались что-то выведать, просто терзали ради собственного удовольствия. Самое противное то, что ей нравились не только ласковые руки Елизаветы, двигавшиеся по внутренней стороне бедра, но даже грубое обращение Эрики.       Тут Венгрия обхватила руками её бёдра, Чехия не сразу поняла, что происходит, пока из груди не вырвался стон. Её горячее дыхание возле её промежности заставило её попытаться сомкнуть бёдра, но Елизавета остановила её и провела языком по бедру практически рядом с лобком. Лучше бы ей попытались выдрать ногти и били ногами в живот — это не так било по её гордости, чем осознание того, что ей хочется больше. И они, словно хищницы, загнавшие в угол свою добычу, чувствовали это. Пока в одно ухо, изрядно покусанное, прерывисто дышала Эрика, в другое ядовито усмехнулась выпрямившаяся Венгрия и, проведя пальцами по её половым губам, проникла немного внутрь, лаская вход во влагалище, вокруг которого скопилась смазка.       Почему именно они и почему именно так? Всё её тело, болевшее от грубых ласк (и стоило ли их так называть) и словно отдохнувшее от мягких прикосновений с другой стороны, было напряжено и требовало, чтобы они довели дело до конца. Возбуждение было практически невозможно сдержать, она была готова раздвинуть бёдра так широко, как только могла.       — Дамы! — резкий голос, доносившийся со стороны двери, заставил их остановиться. — Не соизволите ли вы объяснить, что за разврат вы здесь устроили?       Это был один из тех редчайших случаев, когда Любослава была несказанно рада видеть, а точнее слышать Австрию, который ещё и недовольно постучал тростью по паркету. Кажется, её гордость всё-таки была спасена.