В сумраке

      — Госпожа Цоллерн!       Оторвавшись от купленной по дороге франкфуртской газетёнки, названная увидела перед собой перепуганную донельзя Лихтенштейн и, запрокинув голову, громко рассмеялась. И хотя в зале, кроме них, больше никого не было, Эрика в ужасе огляделась по сторонам и вновь уставилась на неё. Едва Юли затихла, но, вновь взглянув на неё, снова залилась хохотом. Уж очень комично она смотрелась со своими нахмуренными бровками и поджатыми губами.       Как им вообще удалось подружиться? И стоит ли называть их отношения дружбой? Люди бы сказали, что да, всё-таки они были частью одной группы в Бундестаге, у них была общая армия, вместе прошли революцию и сражение под Оосом. В Германском союзе всякое можно было встретить, но чтобы нахальная Юли, вставлявшая своё мнение, которое не спрашивали, сдружилась с державшейся особняком Лихтенштейн — это была та ещё диковинка.       — Ты же не думала, что я так просто помру, а? — всё-таки успокоилась она. — Я ещё вас всех переживу и вальс станцую в обнимку с этим стулом!       Довольно дерзкое заявление для той, что окончательно перешла под власть Гилберта в прошлом году.       — Я теперь представляю его в Бундестаге, — протянула Гогенцоллерн, швырнув газету на стол. — Работёнка скучная, реальной политикой заниматься не дают. Может, вы меня будете почаще навещать, а? Хоть будет с кем трактир ближайший разнести. Ты тоже приходи, — зыркнула она на неё своими переливчатыми глазами, — что удивительно, ты пить умеешь. А значит, доживём до финала этой бездарной комедии и всё запомним.       Сказала — и снова засмеялась, но неприятно, подняв глаза на потолок. Германии суждено появиться на свет, рано или поздно это произойдёт. Им не будет места в этом мире, не то что бы оно сейчас было, но пока есть хоть какие-то союзные законы, их не тронут. Ничто не будет как прежде, хоть Пруссия и Австрия пытались их в этом убедить. До сих пор хотелось плюнуть им на вычищенные до блеска от крови сапоги.       С чего бы вообще такая говорливость? Вроде бы трезвая уже почти неделю, даже сегодня не приняла для храбрости, всё-таки первое после революции заседание. Даже Эрика пришла, небось с новым представителем их группы. Говорили, что в свои пятьдесят два он всё ещё хорош собой, дотошливый юрист и крайне консервативно настроен, будто она под себя и свои взгляды его подбирала.       Потянувшись на стуле, Гогенцоллерн встала из-за стола и принялась разминать ноги. Делать это в длинном платье было не очень удобно, всё-таки военная форма ей нравилась гораздо больше, но война закончилась, уступив место пресловутым правилам высшего света. Но она всё наотрез отказывалась носить строгие причёски, шокируя важных дам своими длинными распущенными почти что белыми волосами. Свободолюбивая и своенравная Юли была предметом кривотолок даже в Германском союзе и частично за его пределами, мало кто принимал её такой, какой она есть. И одна из таких в этот момент бросилась к ней и крепко обняла её, уткнувшись носом почти к самой шее.       — Я... Я правда боялась, что больше вас не увижу... — прошептала Эрика.       Та не нашлась, что ответить, лишь задумчиво погладила её по голове, пытаясь успокоить. Её мягкие светлые волосы сегодня были заплетены в две косы за спиной, руки невольно потянулись к связывающим их лентам, развязали и бросили на холодный деревянный пол. Пальцы распускали волосы, нежно их перебирая, и, довольно быстро покончив с этим, Юли поднесла прядь к губам и поцеловала её. Другой рукой она гладила Лихтенштейн по спине, заставляя её невольно вздрагивать и прижиматься к ней ещё ближе. Было в этом что-то машинальное, наверное, стоило бы назвать человеческим инстинктом — защищать создание, кажущееся столь невинным, будто она была её сестрой. Чуть наклонившись, она еле ощутимо коснулась губами её виска.       До собрания ещё оставалось достаточно времени, но вдруг кто их увидит? Невольно усмехнувшись, Юли провела ладонью по её щеке и мягко подняла голову за подбородок. Лихтенштейн не сопротивлялась, смотря своими большими тёмно-зелёными глазами в её собственные. Она действительно за неё так волновалась? Это правда мило. Её руки всё ещё сжимали ткань платья, но уже не так крепко, чем та и воспользовалась — отцепив их от себя, одну она положила к себе на плечо, а вторую прижала внутренней стороной запястья к своим губам.       — Г-г-госпожа Цоллерн!.. — пискнула покрасневшая Эрика. — Ч-что вы делаете?!       — Тебе не надоело меня “госпожой” звать? — спросила в ответ Юли. — Нет, мне приятно, но всё-таки.       Не получив ответа, она провела языком по запястью, а от него вверх к пальцам и принялась их лизать. Лихтенштейн попыталась было вырваться, но та свободной рукой обняла её за талию и властно прижала к себе. Будет забавно, если кто-то всё-таки зайдёт в зал переговоров, но в практически абсолютной тишине не было слышно шагов в коридоре. Как-то и азарта поубавилось, но это смущённое девичье личико с большими тёмно-зелёными глазами оставалось таким же забавным. Нехорошо издеваться над подругой, но та не то что бы опять пытается сопротивляться. Легонько коснувшись губами указательного пальца, Юли взяла его в рот и принялась посасывать, заставив Лихтенштейн громко выдохнуть. Да ей волю, она бы на месте собралась в клубок и раскрылась обратно только на своих землях, причём лет через пятьдесят.       Второй рукой она спустилась ниже и принялась гладить её ягодицы, от чего Эрика невольно дёрнулась и оказалась совсем близко к её лицу. Ощущая на нём её разгорячённое дыхание совсем возле шрама, Гогенцоллерн выпустила палец изо рта и вновь поцеловала запястье.       — П-пожалуйста, давайте остановимся... — донёсся до неё тихий шёпот Лихтенштейн.       Какой смысл останавливаться, когда они только начали? Как если бы в пылу кровавого сражения кто-то бы начал проповедовать гуманистические идеи — дело полезное, но чертовски не вовремя.       Отпустив её руку, Юли провела пальцем по её губам, наклонилась ещё ближе к её лицу и облизнула их. Едва Лихтенштейн открыла рот, чтобы возмутиться вызывающему поведению её подруги, как та тут же всунула ей два пальца и принялась довольно грубо ими двигать взад-вперёд. Этот взгляд, в котором смешались мольба, недовольство и ожидание, что она ещё с ней сделает. Занимательная сторона до тошноты вежливой и соблюдающей все тонкости этикета юной особы, что уже больше века служила секретарём при Австрии.       И, что самое поразительное, Эрика не пыталась сопротивляться, напротив, сама подавалась вперёд, тихо постанывая. Оставив ягодицы в покое, Гогенцоллерн переложила руку на её грудь, едва ощутимую под корсетом, и принялась ласкать её. Почему так успокаивает и расслабляет, когда кто-то тебе подчиняется? Так было с Бранденбургом, так могло быть с Гилбертом, не будь он занозой в заднице. Так послушно подалась вперёд, закрыв глаза, а постанывания стали погромче. Её губы нежно коснулись лба Лихтенштейн, а там и уха, край которого она осторожно лизнула.       Так ненароком можно опять потерять над собой контроль. Видимо, так ещё можно почувствовать себя живой, когда у твои правители тебя бросили, а власть захватил один из авторитетов Союза?       Из коридора донёсся нестройный топот, стремительно приближавшийся к залу. Усмехнувшись, Юли выпустила её и, потрепав по голове, направилась к выходу. В горле определённо пересохло, стоило перехватить кого-нибудь из слуг и выпить, желательно чего покрепче, без этого заседание будет слишком невыносимым. В очередной раз слушать про опасность и вместе с тем важность пережитой революции не только для них, но и всей Европы, дебаты о перестановке стран в их группах, утверждение нового состава армии для каждого государства... Одна только мысль о делах наводила страшную тоску. Распахнув настежь дверь, она вышла в коридор и громко кого-то поприветствовала.       В зале так и осталась стоять Лихтенштейн, не вполне понимающая, как ей относиться к произошедшему. Совсем как в прошлом году, незадолго до бойни под Оосом.