В сумраке

      Женщины воистину непредсказуемые создания, с которыми нельзя терять бдительность, даже если это страны. Вернее, особенно если это страны. В этом Бургундия был твёрдо убеждён, снова разглядывая свою жену, нервно скребущую пером по листу. Она была одной из самых опасных женщин, что встречались у него на пути. Бледная кожа, тонкие ухоженные пальцы, словно у королевы, привлекательные изгибы тела с объёмной грудью, дорогое платье, оттороченное мехом и украшенное золотыми нитями — такая не может держать что-то тяжелее кубка с дорогим вином, чья последняя капля подчёркивает узкий подбородок. Но именно эти руки крепко сжимали рукоять меча и наносили страшные удары по незадачливым врагам, а её украшенный рубинами кинжал с особой точностью входил в их тела, словно швейная игла в ткань, пока свободной рукой она слегка небрежно и оттого чарующе приветствовала очередного дворянина. А смахнув с лезвия кровь, она брала в руки перо и организовывала очередной заговор, стремясь отстоять свою хрупкую независимость, искуссно лавируя между Францией и Бургундией.       Холодная и циничная Бурбон, знавшая цену своей свободе и своим умениям, была очень опасным противником. И тем приятнее было знать, что она его жена, его женщина, несмотря ни на что, даже на то, как ловко она меняла стороны и увлекала за собой его брата, беззаветно её любившего и вечно остававшегося не у дел. Интересно, сколько ещё сердец разбивали её малоэмоциональные слова, что произонсили её тонкие вечно опущенные губы? И стоило ли ждать, что нечто подобное она скажет и ему и, опустив свои длинные ресницы, скрывающие тёмно-синие глаза, прошествует мимо него?       Хотя покорная Бурбон нравилась ему не меньше. И именно её захотелось увидеть перед собой, прижать к себе, ощутить тепло её тела и её редкую искренность, что заставляла трепетать его сердце и душу. Быть рядом с ней, а не стоять спиной к двери, чуть поодаль наблюдая за каждым её движением в обрамлении наполовину догоревших свечей, подчёркивавших её бледную кожу и светлые волосы. Разобьёт она однажды разудалое бургундское сердце, открытое для радостей, любви, войны и славы, но снова и снова он нырял в омут с головой.       — Почему моя благоверная уделяет какому-то там Орлеану больше внимания, чем мне? — беззлобно проворчал Адемар, оказавшись у неё за спиной.       — Потому что нам нужно действовать сообща, — отозвалась та холодным, как сталь, голосом. — Я не потерплю ещё одного поражения. И только подумай отказать нам в помощи.       — А разве не ты, моя несравненная, помогла шесть лет назад заключить мир между мною и королевским павлином*? — парировал он. — Приходится держать себя в руках, чтобы твои труды не пропали даром.       Но вот сейчас сделать то же самое было невозможно, уж очень манила её открытая тонкая шея. Мягко положив простую косу ей на плечо, он едва заметно провёл по шее пальцами, заставив её невольно вздрогнуть. Но перо Онорин так и не отложила, даже не обернулась к нему и не бросила на него свой полный ледяной ярости взгляд. Не сдержав ухмылки, Бургундия положил обе руки ей на плечи и принялся неторопливо поглаживать, спускаясь почти до самых локтей и возвращаясь обратно, с довольным видом наблюдая за её реакцией.       Даже у таких женщин, как Бурбон, были свои слабости. А уж у неё одна из самых фатальных — прикосновения. Вот и сейчас она, закусив губу, дописывала многострадальное письмо, пока Адемар проводил рукой ещё и по шее и чуть видневшимся ключицам и вновь возвращался к плечам.       — Я правда соскучился, — прошептал он ей в ухо, заставив её недовольно мотнуть головой.       — Уйди, мешаешь работать.       Но Бургундия не просто не ушёл, напротив, он приобнял её за плечи и притянул к себе. Перо выпало из её рук, оставив небольшую кляксу на захламлённом столе. Эта льдышка была поразительно тёплой и даже милой. Стоит вывести её из привычного состояния, то она легко смущалась и пыталась, как сейчас, вырваться, но не слишком упорно. Даже когда его руки опустились ей на грудь и принялись поглаживать её, немного сжимая. Онорин невольно закусила губу, ощущая горячее дыхание Бургундии возле уха и шеи.       — Так всё-таки мешаю? — произнёс он с издёвкой, проведя кончиком языка по краю её уха.       — М-мешаешь...       Она хотела прошипеть ещё что-то обидное, но слова затерялись в еле сдерживаемых почти что томных вздохах. Такая непривычно милая и послушная, сама медленно поглаживала его руки, доверчиво прижимаясь к нему. А Адемар в ответ провёл языком по шее и легко целовал её, продолжая ласкать её грудь и чуть сжимать пальцами затвердевшие соски. Не так следует себя вести одному из христианнейших рыцарей, но был у него принцип — его жена должна быть довольна своим мужем. И если ей нравится нечто подобное, то остальное не имеет значения.       Он позволил себе ослабить напор, и Бурбон почти вскочила с табурета и с вызовом уставилась на него. Но говорить ничего не стала, лишь провела руками по его лицу и шее, а оттуда по груди. Заглянув в её глубокие синие глаза, Адемар порывисто прижал её к себе и принялся целовать шею всё настойчивее, едва не покусывая, а руки крепко сжали её ягодицы. Её дыхание было почти таким же разгорячённым, как у него самого, повинуясь порыву, Бургундия впился в её губы, настойчиво проникая языком в её рот, а та отвечала ему не менее настойчиво.       Оставаясь с ней наедине, он с трудом мог удерживать над собой контроль. Одна рука вновь принялась ласкать её грудь, Онорин буквально стонала ему в рот и словно пыталась прижаться к нему ещё ближе. Почувствовав, как та гладила его между ног, Адемар с шумом разорвал поцелуй, уставившись на неё своими сине-зелёными глазами.       — Знаешь, — проговорил он с нежной улыбкой, вновь наклонившись к ней, — я правда по тебе соскучился. Рядом с тобой я чувствую себя живым, способным буквально на всё.       Бурбон ничего не ответила, лишь поцеловала его в щёку и развязала ослабшую ленту, что держала его длинные светлые волосы в хвосте на затылке. Едва полоска ткани оказалась на полу, она продолжила ласки, уже не столь порывисто, как до того, но оттесняя его к застеленной постели. Каким бы хорошим дипломатом она не была, но на слова обожания, любви и вожделения ей было проще ответить действиями, порой бывшими куда красноречивей всех слов.