***
Мало кто в заклинательском мире мог оспорить возвышенную красоту, силу и добродетель старшего нефрита клана Лань. Одинаково талантливый во всем, он также проявил недюжинную силу характера и гибкий ум, в юном возрасте разделив с собственным дядей заботу об ордене и прославив его еще больше. Его бесспорные качества были заметны всем, и кто угодно мог подтвердить, что первое место в списке молодых господ заклинателей занято им по праву. Ведь клан Лань не первое поколение растил лишь исключительных воспитанников, способных ко всему, праведных и приятных глазу. Мог ли прямой наследник такого ордена быть иным? У Лань Сичэня в руках несравненная красота, список талантов, целый орден, ощущение переплетенных пальцев и никому ненужные, постыдные чувства, с которыми он совсем не знает, что делать. Это было похоже на безумие. Понимание впервые не приносило ни облегчения, ни ясности в голову, а наоборот, спутывало и без того устоявшуюся картину мира, ничем не помогая. Впервые Лань Сичэнь не хотел знать, не хотел понимать, но это было явно не тем знанием, которое можно было так просто забыть. Вернее, стоило бы сказать, что это невозможно вовсе. Невозможно забыть собственную любовь. Искаженную, неправильную любовь к младшему брату. Такое не забывается. После осознания Сичэнь совсем потерял покой. Не помогала ни медитация, ни холодный источник, ни переписывание разделов о праведности, надлежащем поведении и семейных узах, ни добровольное уединение, лишь бы только не видеть, не слышать, не чувствовать самое дорогое, самое ценное, что было у Первого Нефрита клана Лань. Впрочем, это не помогало, да и как бы могло, когда стоило лишь мелькнуть в голове мысли о нем, как глупое сердце предательски сладко ныло, а по лицу сама собой расплывалась мягкая улыбка? Внешне будто бы ничего не поменялось совсем, Лань Сичэнь оставался прежним, прежними оставались и расписание, и успехи, но он чувствовал себя ужасно изможденным. Возможно все дело было в том, что последнее время удушливые мысли не давали ему уснуть, делая голову тяжелой, и сковывали горло удушливым страхом. Как? Почему это произошло именно так? В нем ли дело? И если в нем, то в какой момент все пошло не так? Давно. Слишком давно, чтобы это запомнить – в какой-то момент осознал он. Его чувства не изменились за последнее время, они остались такими, какими были давно, но вырос он. Вырос достаточно, чтобы понять их природу и осознать влечение, что становилось лишь ярче и четче с каждым днем. У Лань Сичэня в голове заботы ордена, список правил в три тысячи пунктов, хаос и образ юного брата, что так доверчиво кладет ему голову на плечо, засыпая. Однако, время шло и он научился с этим жить, понимая, что его чувства с ним, похоже, навсегда, будто были его сутью, будто въелись в самые кости. Впрочем, никто не говорил, что оно не могло быть так. Мог ли он родиться уже таким, неправильным? Лань Сичэнь не мог об этом ни у кого спросить, да и не хотел, решив похоронить это все на той же глубине, с какой оно и произрастало, чтобы ни одна, ни единая душа не узнала о червоточине, с которой оказался драгоценный Нефрит клана Лань. Он успокоился, смирился и взял себя в руки. И следом, казалось, успокоился Ванцзи, что, чем больше Сичэнь пытался его избегать, тем больше преследовал его, неизменно сопровождая везде, где было можно, оставляя одного лишь во время официальных встреч и на время отбоя. Лань Сичэнь перестал его избегать, но нагрузил себя работой, с головой уйдя в дела клана, и на этот раз Ванцзи отнесся с пониманием, ведь они стали еще старше и у него также появились новые обязанности. Отныне он отвечал за наказания и был также часто занят регулярным патрулированием территории на предмет нарушений. И как бы сердце ни тянуло тоской, Сичэнь вздохнул с облегчением, теперь смотря на брата лишь издалека.***
Трудно было сказать, что Лань Хуань не получал удовольствие от того, каким жестким и непреклонным становился его нежный брат, назначая очередное наказание провинившимся, или, когда брал в руки ферулу сам, если провинность оказывалась серьезной, впиваясь в этот образ взглядом и радуясь, что Ванцзи слишком занят, чтобы заметить, каким взглядом смотрит на него старший брат. Но все же Лань Сичэнь не мог не отмечать для себя, что брат иногда палку перегибает, не прощая ни малейшей провинности, и не сочувствовать попавшимся адептам. В один из дней Лань Сичэнь только вернулся вместе с дядей с очередного совета кланов. Он выдался долгим, душным и откровенно бессмысленным. Присутствующие все переливали одно и то же из пустого в порожнее и никак не могли прийти к хоть какому-то решению. Единственное, что стало результатом целой недели собраний и споров, так это страшная мигрень, сковавшая виски. В родных краях она немного отпустила, но все, чего Лань Хуаню сейчас хотелось, это хоть ненадолго увидеть Лань Чжаня и вновь ощутить исходящую от него ауру покоя, а еще больше - послушать его игру на гуцине. Это все, что он мог сейчас себе позволить. Он скучал и не мог с собой ничего поделать - неделя, проведенная настолько далеко и тяжело, казалось, тянулась вечность. Однако среди встречающих адептов брата не оказалось. Лань Хуаню едва удалось удержать лицо, приветствуя старших. - Вы можете идти. Приведите себя в порядок с дороги, отдохните и возвращайтесь к распорядку, - скомандовал Лань Цижень сопровождавшим их адептам, после чего перевел внимательный взгляд на племянника, - Сичэнь, ты тоже можешь идти и отдохнуть. Я сам перескажу уважаемым старейшинам результаты собрания. И… скажи Ванцзи, чтобы занес ко мне отчет по прошедшей неделе. - Конечно, дядя, - Сичэнь низко поклонился сначала дяде, затем старейшинам, - Сичэнь откланивается. Едва наступил послеобеденный перерыв, когда у всех учеников было пару часов свободного времени перед вечерними учениями, и Ванцзи должен был сейчас находиться либо в библиотеке, либо в музыкальном зале. Лань Сичэнь решил проверить сначала библиотеку. Он не знал, намеренно ли дядя поручил именно ему разыскать брата или нет, но все равно был ему благодарен. Однако, по пути в библиотеку его внимание привлекли голоса в одной из аккуратных беседок, что были в это время надежно скрыты от глаз цветущими кустами спиреи**. Они звучали тихо, ничем не нарушая правил и не привлекая внимания, однако в интонациях чувствительному к звукам Сичэню слышалось некоторое оживление и живой интерес, не так уж часто встречаемые в Облачных глубинах. Адепты, как правило, даже во время оживленных споров в поиске истины были достаточно сдержаны. Сичэнь присмотрелся. Группа молодых адептов, примерно одного с Ванцзи возраста, склонились над достаточно толстой книгой. Первый Нефрит не удержался, сделав несколько шагов ближе к беседке, стараясь рассмотреть, что же так сильно заинтересовало адептов. Один из них, будто что-то почувствовав, приподнял голову, встречаясь с Лань Хуанем взглядами и моментально бледнея. - Цзеу-цзюнь! – выдохнул адепт, расторопно поднимаясь и склоняясь в приветственном поклоне, при этом подталкивая к тому же своих товарищей. Те, замечая чужое присутствие, завозились. Очень скоро Лань Сичэнь с удовольствием смотрел на аккуратно склонившихся в приветствии адептов. Даже дядя едва ли смог бы сделать замечание их манерам. - Цзеу-цзюнь, простите, мы не заметили ваше присутствие. Ваш шаг воистину бесшумен, - сказал самый, на вид, старший из них. - Отрадно видеть, что юное поколение Облачных Глубин так увлечено чтением, однако никогда не следует ослаблять внимание, - с легкой улыбкой сказал Сичэнь, не без удовольствия осматривая адептов. - Да, Цзеу-цзюнь, наша вина, отныне мы будем внимательнее. Все они как один отвесили еще по поклону, отвечая почти хором. От зоркого взгляда Лань Сичэня не укрылась попытка одного из юнош спрятать книгу в рукав. - В таком случае, позвольте посмотреть, что же так сильно вас увлекло? Мальчишки запереглядывались, но книгу все-таки протянули. «Стихи и проза. Юэ Ци» - гласила надпись на мягкой обложке. Несмотря на объемность, книга оказалась легкой и потрепанной, явно терпя не очень бережное хранение и не первого владельца. Пальцы сами потянулись открыть ее. На первой же странице оказался стих. Сичэнь вчитался. - К сожалению, мне не доводилось ранее читать этого поэта. Пусть его слог далек от канонов, он не лишен изящности и высокопарности. Стихи сложные и многоуровневые, повествуют о добродетели и верности своему сердцу. Это хорошая книга, она стоит того, чтобы ее прочитать, - с улыбкой сказал он, листая страницы дальше. Стихи, большие и маленькие, перемежались с прозой и иллюстрациями, начертанными быстрой, но весьма талантливой кистью. Малоизвестный автор, похоже, всю душу вложил в эту книгу. Однако, кое-что показалось Лань Сичэню странным. Несмотря на популярность книжки, листы казались совсем нетронутыми и едва ли примятыми. На очередной странице сборник едва не выпал из дрогнувших пальцев. На бумаге, переплетясь между собой руками и ногами, двое людей самозабвенно предавались весенним радостям***. Мастерство художника поражало, изображение вышло весьма натуралистичным – надо было обладать небывалым бесстыдством, чтобы изобразить такое. Сичэнь с трудом сдержал судорожный вздох и захлопнул книгу, поднимая взгляд на бледных адептов, смотрящих на него огромными испуганными глазами. - Невозможно наказывать за любопытство, ибо нет ничего естественнее, - собравшись с мыслями и удерживая лицо, заговорил Лань Сичэнь, еще раз оглядывая адептов и бросая взгляд на книгу в своей руке. Несмотря на легкий хаос в голове, он уже мог сказать, что на самом деле он вовсе не считает, что мальчишки провинились настолько уж сильно. Глядя на них, можно было с уверенностью сказать, что ими двигало любопытство, а не желания плоти, и запрещать узнавать им то, что рано или поздно узнает каждый – просто глупо. Однако правила есть правила. - Однако, оно должно быть направлено в нужное русло. Всему свое время, и сейчас его должно направить на постижение бессмертия. Не приложив всех сил и всего рвения на выбранную стезю – никогда не достичь успеха, - продолжил он, - И раз вас так интересуют книги с картинками, то я думаю, что вам будет в радость написать по пять сочинений о пяти разных типах нечисти с подробными изображениями и детальным описанием способов борьбы с ними. Сичэнь мысленно кивнул сам себе, оставшись довольным решением. Наказание должно было стать мягким, но ощутимым, долгим и в высшей степени полезным для мальчиков. Те смотрели с явным облегчением, благодарностью и благоговением в глазах. - Благодарим Цзеу-цзюня за милость! - хором отозвались адепты, сгибаясь в новом поклоне. Образ Первого Нефрита клана Лань был сохранен идеально. - И еще. Вырубив дерево – посади новое, тогда баланс будет соблюден. За порчу книги, пусть каждый из вас пойдет в библиотеку и перепишет по рукописи с полки, где хранятся все, экземпляров которых не хватает, - добавил он, с мягкой улыбкой наблюдая, как против воли ломаются в муке брови адептов. Мало кто из старших и наставников любил и хотел заниматься переписыванием, с удовольствием поручая эту заботу адептам, а в частности, его младшему брату, что занимало почти все его свободное время. Это была прекрасная возможность облегчить Лань Чжаню труд и дать ему немного больше свободного времени. Конечно, было бы прекрасно, будь большая часть книг библиотеки написана идеальным почерком Ванцзи, но… возможно, им удастся провести это время вместе? Лань Сичэню бы очень этого хотелось. Пусть он обещал, клялся себе, что будет держаться в отдалении - он скучал. Он безумно скучал. Не имея возможности даже краем глаза проследить ровный шаг и спокойное выражение лица делающего обход брата, случайно проходя мимо, заслушаться, как поет его гуцинь, или засмотреться на плавно-выверенные движения смертоносного танца с Биченем во время фехтования, бестолковое сердце изнывало от тоски. Настолько сильно, что Лань Сичэнь почувствовал такое знакомое присутствие еще за пару десятков чжанов****, в середине своего монолога. Сердце забилось часто-часто, и Лань Хуань едва сдержал себя от того, чтобы оглянуться раньше времени. Под ребрами сладко заныло. - Что происходит? Сичэнь слегка опустил ресницы, чтобы приглушить эмоции, что бурным горным потоком затопили дно его глаз, и неспешно обернулся, цепляя на губы сдержанную мягкую улыбку. Ванцзи стоял сзади, нахмурив аккуратные брови, от чего немедленно хотелось коснуться высокого лба пальцами и разгладить образовавшуюся морщинку. Все такой же красивый и статный, серьезный. Адепты сзади явно замялись под его пронзительным взглядом прозрачных глаз, и Сичэнь мог понять их. Брат производил неизгладимое впечатление. Его взгляд скользнул по лицу Лань Сичэня, светлые глаза вспыхнули узнаванием и счастьем - словно солнечный блик пал на золото. Легкий порыв ветра подхватил вверх волосы и тонкую ткань кланового одеяния, взметнув в воздух, и до Сичэня донесся родной аромат сандала, резкий и свежий. Ванцзи плавно вскинул руки, складывая их перед собой в приветствии, и низко поклонился, прикрывая глаза. Белая ткань заскользила по предплечьям, скатываясь к локтям и обнажая белоснежные, тонкие до прозрачности запястья. - Ванцзи приветствует старшего брата, - официально произнес он, не поднимая взгляда. Лань Сичэню показалось, что он теряет самого себя. В который раз. - Я не знал, что старший брат уже вернулся. Приношу свои извинения, - продолжил он, не поднимая головы. «Я ждал тебя» - прочел Лань Сичэнь между строк, и сердце отозвалось не то болью, не то теплом. Не переставая улыбаться, он сделал шаг к Ванцзи, подхватывая его под сложенные в приветствии руки и поднимая. - Ванцзи, встань. Я только вернулся и как раз шел искать тебя. Боюсь, буду вынужден добавить тебе хлопот. - Мн? - Посмотри, - сказал он, убирая изъятую книгу в рукав и разворачиваясь к адептам, что старательно избегали смотреть на двух нефритов, - Эти адепты нарушили правила, и я сам назначил им наказание. После занятий они будут помогать переписывать книги, и тебе придется присмотреть за ними. Лань Ванцзи посмотрел на стоящих перед ним воспитанников, и о его моментально заледеневший взгляд можно было порезаться. А Сичэнь в очередной раз только восхитился тому, как это хрупкое создание могло вселять страх одним лишь своим взглядом. - Идите. Как закончите сочинения, вы можете отнести и сдать их на проверку учителю Лань. Адепты скрылись с глаз быстро, судя по направлению, отправляясь сразу в библиотеку. Лань Сичэнь какое-то время задумчиво смотрел им вслед, чувствуя на себе пронзительный прозрачный взгляд. Но Ванцзи молчал, а Сичэнь не находил в себе сил противиться собственным желаниям. Не сегодня. Не сейчас. - Ванцзи, я хотел бы несколько освежиться с дороги. Не проводишь меня к источникам? – не смотря на брата, спрашивает он и растягивает губы в несколько потерянной, но все еще мягкой улыбке. Он слишком скучал.***
Два нефрита Гусу Лань неспешно шли по мощеным белым дорожкам, направляясь к простым источникам, что использовались всеми для омовения. Живописные, как и любой уголок Гусу, они почти не обладали никакими особыми свойствами и имели температуру воды куда более высокую, чем в знаменитом холодном источнике, и, к тому же, тянулись лентой с самых гор, разливаясь каскадом из водопадов, ручьев и гротов, что не давало воде застаиваться, а значит скапливаться смываемой с тела грязи. Их предок-основатель предусмотрел все при создании своей обители. Ванцзи привычно молчал, а Сичэнь боялся на него смотреть, просто наслаждаясь таким родным присутствием по правое плечо. Молчание никогда не напрягало их, но сказать что-то было нужно, ведь путь недолог, а для сопровождения должна была быть причина. На ум ничего не шло. Что сказать, когда все всегда было понятно между ними без слов? - Как прошел съезд? Лань Сичэнь останавливается, недоуменно моргнув. Ванцзи останавливается следом и выжидательно смотрит. Сердце пропускает удар, а затем предательски щемит. Дальнейший их путь проходит под краткий пересказ звучавшего на Собрании кланов. Они вместе доходят до невысокой арки, означающей вход на источники, однако Ванцзи не останавливается, проходя мимо. Сичэню остается только следовать за ним. -Ванцзи, ты тоже хочешь искупаться? - Мгм. Жарко. Брат против? Сичэнь против, очень против. Просто не может быть «за». - Я буду рад, если брат составит мне компанию, - отвечает он, - В это время здесь не бывает людей, можно заняться медитацией, - ненавидя себя за каждое слово слабости. Ведь он обещал..! Раздевались в молчании, опустив взгляд вниз, как и предписано правилами. Глубины в гроте толком не было, только и хватало, что зайти максимум по грудь. Прохладная вода успокаивала уставшее с длительного пути тело и охлаждала разгоряченную в летнем тепле кожу, привыкшую больше к обжигающему холоду холодного источника. Пальцы ног очень скоро приятно онемели. Лань Сичэнь тихо выдохнул, чувствуя, как проходит усталость и смывается дорожная пыль, как привычная природная энергия едва касается его тела, успокаивая и даря ясность мысли. Но ни одно из этих ощущений и близко не стояло с удовлетворением и сладким трепетом от ощущения такого близкого и желанного тепла рядом, так близко, что расплывшиеся чернильными кляксами по воде длинные волосы путались и смешивались между собой, совсем плечом к плечу. Плечом к плечу… Лань Чжань стоял совсем рядом, также по грудь в воде, закрыв глаза и чуть склонив голову, уйдя, кажется, глубоко в себя. Сичэнь не мог не смотреть. Сейчас день, и вода не давала свечения, играя тенями на совершенном лице, но в водной пыли и ярких солнечных лучах, играющих бликами в каплях воды на нефритовой коже и черных гладких волосах, Лань Чжань в который раз казался существом красоты, не принадлежащей миру смертных. У кого из людей хватило бы воли отвернуться? Они стояли долго, окруженные тишиной, нарушаемой лишь криком далекой птицы и шумом падающей с высоты воды, и время вокруг них, казалось, остановило свой ход. Лань Хуань не мог бы сказать точно, сколько они простояли так: Лань Чжань, действительно ушедший в медитацию, и он сам, целиком растворившийся в моменте и чувствах, что затопили его при взгляде на человека перед ним. Просто в какой-то момент его взгляд столкнулся с взволнованным взглядом самых прекрасных золотых глаз, что могли существовать под этой луной, и это вывело его из того состояния, в которое он провалился. Так или иначе, оно возымело эффект, не отличающийся от медитативного. Лань Хуань ощущал, как сила переполняет его духовные каналы, как налиты ей мышцы, как спокойно и размеренно бьется сердце – его или А-Чжаня? – вторя ровному ходу мыслей. И глядя на то, как покой и счастье медленно растекаются во взгляде напротив, он вдруг подумал, что, вероятно, его чувства не так неправильны, какими могли показаться, не так порочны, как он думал, не так непростительны…. Что, возможно, в мире найдется место и для них? Ведь нет ничего ужасного в его желании быть всегда рядом? Нежная, искренняя улыбка сама собой осветила его лицо, и едва ощутимое, но такое привычное касание пальцами пальцев стало лучшей наградой.***
На выходе с источников братьям все-таки пришлось разойтись. Лань Чжаня по-прежнему ждал Лань Цижень, а Лань Хуаня дела ордена, скопившиеся за время их с дядей отсутствия. Он отправился сразу к себе в ханьши, привести в порядок влажные после купаний волосы и сменить дорожные одежды на чистые и более скромные. На низком письменном столе уже ждали бумаги, требующие рассмотрения. Со спокойным сердцем и ясными мыслями работа делалась быстро. Было трудно, но Лань Сичэнь не смел жаловаться и отвлекаться, просматривая сводку за сводкой и разбирая прошения. Он просидел так долго, в какой-то момент отмечая, что глаза побаливают от напряжения при попытках рассмотреть мелкие иероглифы в опускающихся сумерках; пришлось отвлечься и затеплить фонарь, освещая свое рабочее место. Стопка отчетов и докладов на столе постепенно уменьшалась, а тушь в тушечнице заканчивалась в который раз. Ночь вступала в свои права. Лань Сичэнь почти закончил, когда колокол пробил первый раз, оповещая, что до отбоя осталось всего ничего, и все свои дела стоит закончить как можно скорее. Он отложил кисть, разминая затекшие и побаливающие пальцы, и медленно поднялся, едва сдерживая вздох удовольствия. Тело было радо движению после долгого сидения в одной позе. Слегка размявшись, Сичэнь хотел взяться за подготовку спального места, когда вспомнил о так и оставленной в рукаве верхнего халата изъятой книге. Он быстро отыскал стопку с вещами, что надлежало отправить на стирку, и достал из рукава книгу, осматривая. Книга, за исключением обложки, была в прекрасном состоянии, несмотря на то, что судя по всему хорошо походила по рукам. Страницы были едва ли замяты и совсем не повреждены. А стихи в ней были действительно хороши. Невольно мелькнула мысль, что они бы точно понравились младшему брату, что всегда любил поэзию. По правилам, следовало отреставрировать книгу, аккуратно убрав из нее чужеродные бесстыдные картинки и заменив обложку, и отправить ее в библиотеку, но первый нефрит Гусу не знал, кого можно было бы обременить таким поручением и чей взгляд осквернить. Тонкие пальцы сами заскользили по потертой обложке в незамысловатой ласке, потянули за уголок, открывая. Лань Хуань невольно вчитался. Красивые и тоскливые стихи действительно были хороши. Не требовалось усилий, чтобы читать их, складный слог тек рекой и смысл прочитанных строк понимался интуитивно. А автор находил все новые и новые слова, с каждым новым произведением касаясь каких-то иных струн души, хотя Лань Сичэнь не мог бы с точностью сказать, о чем именно пишет малоизвестный писатель. Не то о любви, не то о дружбе, не то о узах крови, не то о жизни. А может быть обо всем этом сразу? Одно Лань Сичэнь мог сказать точно. Стиль автора был нов и куда более современен, чем даже могло показаться на первый взгляд. Возможно, его стихи только в Гусу и могли оценить по достоинству. Размытые, стремительные иллюстрации только подчеркивали и усиливали ощущения от прочитанного. Лань Сичэнь чувствовал, как сердце тянет светлой тоской, отзываясь на каждое слово автора. Поэтому, перелистнув очередную страницу, вместо того чтобы захлопнуть немедленно книгу, он всмотрелся в изображение переплетенных в порыве страсти людей. И пусть иллюстрации книги выходили из-под другой кисти, это изображение показалось не менее уместным, а история из бликов, теней и размытых образов вдруг обрела смысл. Пальцы дрогнули над неправильной, инородной страницей, но лишь перевернули ее. Ведь он сможет убрать ее позже, правда ведь? Да, так было намного яснее, о чем писал автор. Действительно о любви, о страсти, что сжигает без остатка, об отношениях на грани и невозможности быть вместе. Или Лань Хуаню хотелось так думать? Невольно он всматривался во все чаще попадающиеся иллюстрации внимательнее, стараясь рассмотреть в изображенных людях героев стихов. Могли ли эти иллюстрации быть родными в этой книге? Слишком тесно были переплетены ноги и руки людей на картинках, вторя запутанным чувствам текущим со строк стихов, слишком живо были искажены в муке их лица, отражая смятение ведущее кисть писателя, слишком откровенно они представали друг перед другом, в той же степени, как раскрывал свое сердце неведомый прежде автор. И это находило отклик в душе Лань Хуаня, неясным жаром растекаясь по телу, сладким томлением скапливаясь внизу живота, и в какой-то момент становясь вовсе невыносимым. Руки непроизвольно тянутся вниз, под складки белоснежного шелка, к источнику неизведанных ранее ощущений. Такое с ним впервые, и Сичэнь закусывает собственные губы, глуша постыдный всхлип, когда холодные пальцы касаются напряженной плоти; стискивает их немного сильнее. Это и приносит, и не приносит желанного облегчения. Сичэнь закрывает глаза чтобы не видеть, как непривычно, совершенно непотребно, вздыблена в области паха его одежда, утыкается лбом в низкий письменный стол. Он чувствует, как съезжает со лба лобная лента, но только давит в себе еще один полувсхлип-полустон, захлебнувшись в остром чувстве удовольствия, когда пальцы сжимаются на плоти еще сильнее. Под закрытыми веками сами собой всплывают увиденные недавно картинки, переплетения обнаженных тел, ниспадающий вниз шелк халатов, замершие в удовольствии – не в муке! – лица, и Сичэнь представляет, как это могло бы быть по чувственным описаниям в стихах. Новый спазм удовольствия обжигает низ живота. Юный наследник судорожно дышит, жмурясь сильнее и вцепляясь пальцами свободной руки в край столика, будто это хоть как-то могло помочь унять происходящее безумие. Он медленно, на пробу, ведет рукой вверх-вниз, задыхаясь от накатывающих ощущений, и повторяет движение вновь. И вновь. И вновь. Не замечая, как сам начинает подаваться в собственную ладонь. В какой момент почти безликие изображения из книги обрели плоть и объем? Белые траурные одежды вместо пестрых шелков, легко соскальзывающие на пол вслед за тонким поясом, угловатые плечи, выступающие ребра, тонкие запястья, черный шелк волос и блестящие на нефритовой коже капли воды. Юное, гибкое тело, едва тронутое рельефом мышц. Сичэнь едва сдерживает стон, кусая губы до крови, от особо резкого движения при мысли о том, каким нежным это тело должно быть под пальцами, как славно должны скользить длинные волосы меж ними, как бы хорошо было толкнуться меж стройных бедер, прижаться губами к губам, заглянуть в два золотых озера глаз… Сичэнь не знал, как это должно быть, но… - А-Чжань… - на выдохе, едва ли слышно стонет за мгновение до того, как его разрушает, размазывает волной удовольствия. Какое-то время он так и сидит, уткнувшись лбом в стол, чувствуя как с пальцев капает, теплое и липкое, стараясь отдышаться, слизывая с искусанных губ капли крови. А после накатывает осознание свершенного. Надежда на благополучный исход разбилась вдребезги с хрустальным звоном. Он мог выбрать кого угодно, даже мужчину. Но почему из всех людей мира он возжелал своего младшего брата? Лань Сичэнь медленно встает, оправляет одежды, неловко стирая с них платком белесые капли; рукав безнадежно испачкан тушью из оставленной на столе тушечницы. Лента издевательски соскальзывает вниз, будто даже ей больше невыносимо находиться на этой голове, сплошь изъеденной порочными мыслями. Сичэнь как-то болезненно улыбается, а после взгляд падает на упавший со стола сборник стихов и прозы. У Лань Сичэня на одеждах белые брызги и пятна туши, душащий стыд поперек глотки, хаос в мыслях, и сердце, что готово проломить грудную клеть. Книга в его руках вспыхивает синим пламенем. Вместе с платком.***
Небо в свидетели, Лань Сичэнь не хотел идти на такие меры, не хотел ставить печать на этот невидимый смертный приговор. Да и кто бы сам себя отправил на смерть? Но продолжаться так больше не могло. Решение разорвать их связь стало окончательным и бесповоротным. Без поблажек и лазеек. Все это следовало пресечь давно. Он понимал, что Ванцзы будет скучать… Но его влечение к нему перешло все границы. Он хотел быть рядом. О, более всего на свете он хотел быть рядом с ним. Он хотел видеть его улыбку и то, как тот засыпает, любить и оберегать. Хотел быть с ним во время медитаций и обучать искусству танца меча, в радости и в горе. Быть опорой и спутником на тропе самосовершенствования. Провести вместе каждый день под этим Небом, переплетя пальцы. Он хотел иметь возможность проводить рукой по его волосам, касаться нежных губ, всего его. Хотел, чтобы Ванцзы не воспринимал его касания как братские. Он желал снять с него лобную ленту и повязать на руки свою. Владеть им каждую ночь, а на утро видеть сонную улыбку… Хотел быть. Эти мысли убивали. Выворачивали душу наизнанку, заставляя чувствовать себя отвратительно грязным. Он бежал от них, пытался, медитациями и священными писаниями, стоя коленями на рисе с солью и добровольной изоляцией. И не сбежал. Испробовав темного удовольствия однажды - забыть было невозможно, и грязные мысли возвращались, снова и снова, тянули на самое дно. Там ему и место. Такие мысли застигали его обычно ночью, выкручивали жилы, трепали сердце, пачкали четкость мыслей головы, и сворачивались тяжестью внизу живота. А на утро он не мог оторвать взгляд от собственного младшего брата, осознавая, что влюбился в... Влюбился... О нет. Его чувства куда глубже, темнее, ярче, произрастающие из самого его нутра, желающие Лань Чжаня себе целиком. Это болезненно походило на одержимость. Сичэнь не имел привычки врать самому себе. Он знал, что его мысли слишком порочны, что они наполнены любовью, страстью, нежностью, жаждой столь темной, что могла соперничать с ночью, а та тяжесть, что камнем пала в сердце - наказание за это. Он знал, что оно вечно будет тяжелым, что ему никогда не почувствовать весеннюю легкость сердца, не обрести счастье рядом с... Не с родным братом. Но Сичэнь не мог представить, как может ему быть кто-то ценнее и любимее его. Как и знал, что тоже любим братом. Пусть и не так... Но хотел ли этого разрыва Ванцзи? Нет. Возможно, Лань Сичэнь был эгоистом, принимая такое решение за них обоих, но все же ради брата он должен был разрубить эту связь. Во что бы то ни стало. Отныне Сичэнь внимал всему, что делает Ванцзи, с холодным равнодушием (и ловил взглядом каждое его движение), избегал разговоров и совместных занятий (и не пропускал ни единого упоминания о нем в чужих словах), снова и снова возводя меж ними невидимую стену из молчания о том, что действительно важно (и загибался под ней же). Сколько это длится? И сколько длиться будет? Казалось, что вместо сердца теперь черная дыра и ничего кроме. Все теряло свой цвет и смысл. Сичэнь сутками монотонно занимался делами Ордена, оживая лишь на те короткие моменты, что мог послушать новости о Ванцзи или взглянуть на него. Тот казался бледным и исхудавшим. Это не могло не волновать бестолковое сердце. И однажды Сичэнь чуть не сорвался. Это был обычный вечер, когда так неудачно совпало, что они проводили его вместе за переписью книг. Вопреки обыкновению, не царило уютного молчания, а тишина давила тяжестью стены послушания. Сичэнь смотрел в белый пергаментный лист перед собой. Ванцзи же как всегда был ровен, спокоен. Его каллиграфия была безупречна, лицо прекрасно, спина ровна, а одежды белоснежны. Лишь кончики пальцев подрагивали, когда до них доносился смех учеников из других орденов. Сичэнь не мог понять, что его брат чувствует. Последнее время это случалось все чаще и... это было слишком. Слишком больно, неправильно, странно, безумно. Слишком много для одного Сичэня. - Брат, что с тобой происходит? - тихо, на грани шепота произнес Ванцзи. И Сичэнь впервые понял, как трудно бывает молчать. В мыслях он давно рассказал брату о том, что с ним, но сейчас он лишь мягко улыбался и качал головой, скрывая за теплотой взгляда всю ту медленно убивающую боль, причиной которой Лань Чжань стал. Лань Сичэнь никогда не хотел, чтобы его брат был лишь с ним. Или хотел… Это было неважно, до тех пор, пока он мог держать свои чувства и желания под контролем, держась подальше от брата. И теперь часто можно было наблюдать, как он изучает книги вдали от всех, как сразу направляется к дяде после завтрака и обеда, как пропускает за медитацией ужин. И избегает Ванцзи… Он много раз повторял себе, что не будет тянуть его за собой. Не может, не хочет, просто не имеет права. В этой смеси отчаяния и боли должен захлебнуться лишь один. И это будет он. Сичэнь не может быть эгоистом, если дело доходит до Ванцзи. Он не может ограничивать его, он будет делать это с собой. Даже если это будет так же мучительно больно и для брата. Это цена которую он должен отдать. Ведь если правда всплывет... То будет намного больнее видеть родные глаза, наполненные разочарованием, непониманием или отвращением, ведь он предал его, его доверие, их чувства и их связь… Но в разы хуже - увидеть в них понимание.