***
Облачные Глубины воистину оплот душевного равновесия, покоя и безмятежности. Едва ли можно было найти место для отдыха душой и телом, что подходило бы лучше. Горы Гусу утопали в тумане, что молоком разливался по аккуратным тропинкам, под порогами изящных белоснежных зданий, в естественных гротах, стелясь по поверхности источников кристальной ледяной воды, ластился кошкой к ногам и подолам длинных одеяний адептов. Едва ли слышны были хоть какие-то звуки, лишь легкие, невесомые и утонченные мелодии - игра старших адептов – призрачно витали над безмолвными Глубинами, причудливо перекликаясь то с журчанием природных ключей, то с тихим шепотом ветра, услаждая собой чуткий слух и усмиряя беспокойные мысли. Едва минул час кролика[1] и завершилась утренняя медитация, адепты давно были на ногах, степенно расходясь каждый по предначертанным ему делам, но обитель безмятежности оставалась все такой-же умиротворенной и тихой. Лань Хуань расплылся в мягкой улыбке, переводя взгляд с учителя на сидящего рядом, у окна, брата. На его младшего нежного и хрупкого брата, что сидит с идеально ровной спиной, в белоснежных, будто снег за окном, одеждах, с узкими плечами; такого серьезного – совсем не отрывает взгляда от учителя, внимательно запоминая - такой юный, но уже во многом догнал старшего, сидя сейчас вместе на отдельном занятии. Глядя на него, Сичэнь не может не улыбнуться еще чуточку шире, думая, что это утро восхитительно прекрасно. Бледное зимнее солнце лениво расцветает за окном, заглядывая внутрь просторного светлого помещения сквозь белые, кажущиеся прозрачными, занавески. Его лучи играют бликами на черных волосах Лань Чжаня, размывают контуры, делая его похожим на снежного духа, прекрасное нежное видение. Дыхание перехватывает на пару мгновений, Сичэнь не в силах отвести взгляд. И хочется внезапно взяться за кисть, зарисовать этот момент, это утро, и оставить себе как одно из самых прекрасных воспоминаний, сохранить будто в янтаре, но он только смотрит. Обводит взглядам его изящную, ровную фигуру и думает, каким же славным молодым господином вырастет его маленький брат - красивым, талантливым, сильным - чувствуя, как горячее прежнего растекается в груди тепло - это его брат, его маленькая гордость! Лань Чжань, то ли чувствуя направленный на него взгляд, то ли просто ощущая, что старший думает о нем, поворачивает голову в сторону Сичэня, и взгляд его, заметно только для старшего, теплеет, хоть лицо и остается безмятежным. Он едва заметно наклоняет голову вбок и Сичэнь переводит это для себя как вопрос, только улыбается тепло в ответ, как бы говоря, что все в порядке. И Лань Чжань успокаивается - верит безоговорочно - вновь отворачивается к учителю. А Сичэнь откровенно любуется еще несколько мгновений, а после с сожалением отводит взгляд и тоже возвращается к занятию.***
Cичэнь всегда имел утонченное чувство прекрасного. Красоту он любил, понимал, видел, чувствовал - она окружала его с самого детства, все вокруг него дышало ей, от холодных горных пейзажей и утонченной древней архитектуры, до окружающих его звуков, предметов, запахов, даже еды – всегда приятной как на вид, так и на вкус, и запах. Все это была красота в самом чистом ее понятии – изысканном, изящном и возвышенном. И, конечно, люди вокруг также были ее частью – адепты Гусу всегда славились своей притягательной внешностью, безупречными манерами, аккуратным видом; речь их певуча и складна, движения текучи и гармоничны. То же самое он видел и в зеркале каждый день – по праву зовущийся «нефритом клана Лань» не только за выдающиеся таланты, но и за исключительную красоту. И все же… Все же, Лань Хуань не понимал, как люди могли говорить, что они с Лань Чжанем похожи, словно близнецы, будто совсем не видели какой его брат… какой... Он теряется, не зная какое слово подобрать, чтобы вместить в него все, что он видел в своем младшем брате. Сичэнь всегда имел утонченное чувство прекрасного. Красоту он любил, понимал, видел, чувствовал, но все же это не то, чем бы он мог описать Лань Чжаня. Старший нефрит сколь угодно долго мог говорить о красоте искусства, созерцать красоту природы и разбирать технику каллиграфии, но ему не хватило бы ни одного слова – описать, ни единой вечности – насмотреться, никакого анализа – понять, что в его брате такого, что взгляд оторвать невозможно. И вдохнуть тоже нет. Каждый раз, когда длинные чуткие пальцы будто в ласке скользят по струнам циня, исполняя ли одну из мелодий силы[2] их ордена, или просто упражняясь. Звуки, издаваемые Ванцзи[3], чистые, будто родниковая вода, то разливаются как тот туман под ноги, то пронзают насквозь вернее клинка, то будто шепот ветра, едва слышны, извлекаемые бледными до прозрачности руками Лань Чжаня – и каждая из нот говорит сама за себя, звуча яснее слов. Ему всего 13, и он все еще ученик, но его «Расспрос» еще ни разу не остался без ответа, и уже ясно, что в будущем Лань Чжань станет одним из известнейших музыкантов Гусу Лань. Сичэнь тоже хорош во владении гуцинем. И, все же, не так, как брат. Его инструмент – сяо. Пусть флейта и не совсем традиционна для их ордена, ведь большая часть их клановых мелодий написана именно для исполнения на цине, но он ничуть не жалеет, что выбрал ее, ведь для нее написаны совершенно особые мелодии, пусть и в меньшем количестве, она куда практичнее, а главное… Лань Хуань смотрит на подобранные рукава, расслабленные, но все-равно ровные плечи, родное лицо, ловит взглядом трепещущую тень от длинных, сосредоточенно приопущенных ресниц на щеках, и в который раз не может налюбоваться. Прядь длинных, гладких будто шелк, волос соскальзывает с плеча, и безумно хочется ее поправить, но Сичэнь одергивает себя, отводит взгляд и подносит Лебин[4] к губам. В звучание гуциня вплетается посторонний, но не вызывающий диссонанса звук. Трель флейты почти прозрачна и тиха, проскальзывает меж звонкими, высокими звуками, не мешая им и не перебивая, усиливается, заполняя собой оставшееся пространство, а после сжимается пружиной и взлетает вверх, утягивая за собой, ускоряя ритм, и вот уже гуцинь поддерживает ее. Звуки прорастают сквозь друг друга, дополняя и оттеняя. То гудит монотонно Цинь, успокаивая то взвивающуюся под потолок, то падающую вниз флейту, то флейта протяжно и нежно отзывается на отчаянный зов низких и быстрых призывов гуциня. И кажется, что это может длиться вечно - их безмолвный диалог - но учитель прерывает игру знаком руки, смотрит долго, цепко. – Хорошо, - кивает он наконец и выходит, оставляя братьев одних в зале для занятий. Сичэнь возвращает взгляд к брату, а тот поднимает глаза в ответ, и старшего чуть не сносит волной радости, что плещется в них. Сичэнь и сам сейчас готов смеяться от счастья, но только нежно улыбается и все-таки заправляет упавшую прядь брату за ухо, проходясь большим пальцем по нежной скуле. Сегодня им впервые удалось добиться идеальной синхронизации их мелодий. – Брат, - зовет младший, и Сичэнь понимает. – Мгм, А-Чжань, давай сыграем еще.***
Сколько себя помнит, Лань Хуань не мог назвать ни единого случая ссоры с братом. Он всегда понимал, о чем думает Лань Чжань, а тот, в свою очередь, никогда не спорил, доверяя брату как никому. Впрочем, младший также спокойно читал по лицу Сичэня, как тот – по его. Но Сичэнь говорил за них обоих, а Лань Чжань ничего не спрашивал, следуя за старшим будто тень, разделяясь лишь на время занятий и сна. При этом, между собой они обходились практически без слов – чаще ограничиваясь парой жестов и взглядом. Было что-то удивительное в том, насколько гармоничными были их отношения. Конечно, внимательный взгляд наставников также не мог обойти это явление стороной. Они лишь улыбались сдержанно в бороды, одобряя выходящий союз. Будущий глава и его верная опора, рука и разящий меч в ней – каждый из них вписывался в роль идеально, и никто не был против. Это же сказалось и на их обучении. Из всего списка множества занятий – парные оставались самыми любимыми для Сичэня. Доска под ногами шаткая, узкая, от силы цуней шесть[5], пружинит при каждом шаге. Нападающих больше, чем обычно, но Лань Хуань нисколько не взволнован. Слышится шорох шелковых одежд позади, лязг металла о металл. Этот чистый, звонкий звук он не перепутает, ведь меч в его руках звенит точно также, отражая атаку очередного нападающего: Шуоюэ и Бичень[6] – два почти идентичных клинка. Два белоснежных брата, что были созданы парой. Тепло Ванцзи позади ощущается ровно, дыхание размеренно, точно как его собственное. Доска почти не пружинит под его шагами, но Сичэнь все-равно их чувствует, несмотря на общую нестабильность опоры - и это вселяет уверенность. Тренировка длится не первый час, но он знает, чувствует, что смог бы простоять так всю ночь и больше, будь в том необходимость, ведь намного проще защищаться, зная, что твоей спине ничего не угрожает – брату он доверяет как себе. Все это кажется до ужаса естественным – точно знать, где сейчас находится брат и справляется ли, едва ли видя его краем глаза. Колебания доски, энергия, исходящая от Ванцзи, и то особенное, что всегда их связывало – будто глаза на затылке. Но и глаза не дали бы видеть так, как они чувствуют друг друга. Потому лишь секунда уходит на то, чтобы отбить очередную атаку, когда брат несильно прижимается спиной к спине, и намного меньше - чтобы понять. В воздух волной взметнулись черные, словно ночь, волосы и белый шелк. Всего несколько шагов, легких и точных, будто в танце – они разворачиваются на 180 градусов, по-прежнему, спина к спине, при этом едва ли задев друг друга локтями. Их движения – пугающе гармоничны, будто единое существо отрастило себе два лица и лишнюю пару рук. Удары сыпятся градом, но неизменно отражаются раз за разом. Движения перетекают одно в другое и не всегда ясно – в свое же или в чужое? Очередной удар отбивается прямо рядом с плечом Лань Сичэня, и отбивается не им. Он же – лишь улыбается, чувствуя что-то щемяще-нежное внутри. Стиль школы фехтования Гусу сложен технически и изнуряющ – вряд ли среди великих орденов можно найти тяжелее – но благороден и по-настоящему прекрасен. Текучий и изящный, он завораживает одним видом, и как нельзя лучше подходит братьям Лань. Их чувство друг друга – это то, чему невозможно научить, но и им нужно уметь пользоваться. Битва словно танец, и они срываются в него вместе. Пусть они не пьют дыхание друг друга, не видят лиц, но ноги то и дело сплетаются, умещая двоих на узкой опоре, а руки взлетают вверх, не перебивая, но продолжая, не задевая пару и краем белоснежных рукавов. И в этой круговерти они – непобедимы. Ведь намного проще защищаться, зная, что твоей спине ничего не угрожает – брату Лань Хуань доверяет как себе – и в равной степени сложнее. Лань Чжань одарён не в меньшей степени, чем сам Сичэнь. По отдельности они уже превзошли и сверстников, и многих старших, вместе – почти невозможно задеть вовсе, и доверие их друг к другу, к способностям безграничны. Но не безграничны сами возможности. И сердце Лань Хуаня падает вниз от ощущения диссонанса сзади, и тело работает быстрее, чем мозг, успевая как раз вовремя, чтобы ухватить Лань Чжаня за тонкие пальцы, удерживая от падения вниз. В тот же момент плечо простреливает острой болью, но рука держит крепко - самое ценное не выпустить никакой ценой. Лицо кажется спокойным, однако глаза у Лань Чжаня огромные, кажется несколько испуганные. Учитель дает команду остановиться. Сичэнь одним рывком дергает брата на себя, почти заключая в объятия, аккуратно придерживая, пока тот возвращает себе равновесие. - Закончим на сегодня, - говорит наставник, и наследники Лань спускаются, становясь перед ним, отвешивая поклон. - Подними голову, Сичэнь. Как твоя рана? - Сичэнь благодарит настаника за заботу. Это неглубокий порез. Мастерство шисюна велико, он вовремя остановил свой меч, - отозвался Лань Хуань, на что наставник только кивнул. - Ванцзи, ты знаешь свою ошибку? - Ванцзи понимает, - отвечает Лань Чжань чуть помедлив. - В таком случае, как пострадавший, пусть меру наказания для тебя определит твой брат. Все можете быть свободны. Какое-то время они провожают наставника взглядом. Следом кланяются и расходятся шисюны, составлявшие им спарринг, и они остаются одни. - Брат… - Ванцзи осторожно касается рукава целой руки. - Все хорошо, А-Чжань. Проводишь меня к лекарю Яню?- Сичэнь перехватывает его руку своей здоровой и слабо сжимает, улыбается успокаивающе, нежно. Тот колеблется лишь мгновение, а затем кивает и позволяет себя вести. Уже по дороге молчание нарушается снова. - Брат, наказание, - не успокаивается Ванцзи. - Скажи мне, у тебя ведь подогнулись колени? – на самом деле, старшему нефриту не нужны слова подтверждения, ему и так все прекрасно видно, и поэтому он лишь вздыхает чуть глубже положенного, стараясь унять метущее сердце волнение, - Ты ведь снова перетрудился. Снова с Бичэнем до самого отбоя. А-Чжань, ты еще слишком молод для таких нагрузок. Ты и без того перегнал не только сверстников, но и некоторых старших, тебе следует лучше заботиться о себе, младший брат. С завтрашнего дня ты не можешь появляться в тренировочном павильоне ближайшие три дня. Это и будет твое наказание. Говорил Лань Сичэнь без привычной улыбки, смотря перед собой, но краем глаза все равно заметил, как дрогнули, будто в желании что-то сказать, но лишь привычно поджались губы брата. Он остановился, отвешивая надлежащий поклон, прежде чем продолжить идти следом. - Ванцзи принимает наказание, назначенное старшим братом. - И раз у тебя теперь есть больше свободного времени, как ты смотришь на то, чтобы помочь мне эти дни в библиотеке?***
Этим же вечером оба нефрита клана Лань находятся в покоях старшего. Ранние сумерки первых весенних дней чернильной кляксой растекались по небу, будто разлитые чьим-то неловким взмахом рукава. Зима в Гусу не холодная, но затяжная, номинально уже закончилась, а на деле все еще укрывала Облачные Глубины надежной пеленой особо густых туманов, что в это время года не исчезали и днем, становясь лишь плотнее к ночи. Ничего почти не было видно за приоткрытым окном, кроме ближайших кустов да размытой точки пятна фонаря, висящего у соседнего сооружения. Отбой еще не пробит, но посторонних звуков не слышно, лишь ветер тихо стучит ставнями да тихо воет, теряясь в переплетениях залов и коридоров. Мерзло, сыро, но красиво. Для Лань Хуаня – просто красиво. На маленькой жаровенке греется ароматный чай, а запах лекарственных трав мешается с сандалом, лаская чуткое обоняние. Обнаженная кожа стынет в общей прохладе комнаты, но это совсем неважно – Сичэнь готов терпеть холод сколь угодно долго, лишь бы чувствуя, как жесткие, но аккуратные пальцы Ванцзи едва заметно касаются кожи, промывая, вытирая и перебинтовывая стремительно затягивающийся порез – по наставлению лекаря Яня. Руки брата, вопреки слухам, теплые, очень чуткие. Хоть и осторожничают, но работают четко и методично, будто струн гуциня касаются. Но смотрит Лань Сичэнь не на руки и не на собственное ранение, а вглядывается в лицо Ванцзи, едва поджатые губы, прикрытые длинными опущенными ресницами глаза, слабую складку меж аккуратных бровей, и чувствует, как сама собой расцветает улыбка на губах. Он знает о брате многое, о чем другие даже не подозревают: например, удивительной доброте, чувственности и темпераментности, сокрытой под ледяной маской. Или вот, как сейчас, насколько Лань Чжань заботлив, мягко и педантично ухаживая за старшим братом, явно волнуясь, и вовсе не из-за промаха. Медицинские принадлежности откладываются в сторону и Ванцзи без лишнего слова берет нижнюю рубаху и присаживается на прежнее место, рядом, какое-то время согревая холодный шелк в своих руках, а после помогает надеть, совсем не тревожа только что перебинтованную руку. Они сидят вместе, на постели старшего нефрита, молча, едва ли друг друга касаясь, но прекрасно чувствуя все то, что так хотелось сказать. Сичэнь слышит, как тихо и размеренно дышит рядом Ванцзи, чувствует, как едва проседает под чужим весом жесткий матрац – он уже закончил, но не спешит уходить, оставшись рядом. А потом вдруг берет за руку и переплетает пальцы, сжимая. Сердце Лань Хуаня останавливается, на долгое, бесконечное, мгновение, а потом срывается в бег с удвоенной силой, разгоняя тепло и нежность по телу, по каждой его клеточке, и он сжимает пальцы в ответ. До отбоя еще пол часа, и места уютнее холодной ханьши сейчас не сыскать.***
В прохладной комнате, где горят лишь несколько свечей, касания Сичэня кажутся интимными. Если бы Ванцзи был более опытен и не так невинен, если бы знал, какие чувства будит в его душе, то не позволил бы своему брату даже смотреть на себя. Но он не может видеть, лишь чувствует скольжение мокрой ткани по своей спине, и то, как его тело на это реагирует. Небольшие раны начинают зудеть и лишь дуновение воздуха, отвлекает Ванцзи от этого. Прямая спина перед Сичэнем немного подрагивает, узкие выступающие позвонки притягивают взгляд, он ощущает, как под его прикосновениями напрягаются сильные мышцы. Кровь и несколько фиолетовых пятен исчезают лишь от воды, настоенной на нескольких лунных ночах, но эти порезы... Сичэнь знает, что когда опасность миновала - не о чем больше беспокоиться, такие ранения - ничто для заклинателя, но сердце его все равно болезненно ноет от затапливающей нежности и беспокойства за самого близкого его человека. И потому его касания становятся еще мягче - он старается не причинить боль, мягко проводя по каждой царапине. Хочется дотронуться до белой кожи и продлить это мгновение как можно дольше, согревая своим теплом... Он лишь убирает все лишнее из рук, и накидывает на плечи брата его одеяние, пряча безупречную кожу от собственного взгляда. Не удержав тяжёлый судорожный вздох, он замечает, как Ванцзи оборачивается. Но вместо ответа на немой вопрос, он отстраненно смотрит на его руки... Такие холодные, аккуратные и бледные, как фарфор, длинные пальцы, на кончиках которых можно почувствовать мелкие шрамы от гуциня. Когда они мимолетно касаются одежды, внутри что-то странно переворачивается, наполняется энергией, кажется, что меняется даже воздух — становится чище, яснее — что только так можно вздохнуть полной грудью. Взгляд скользит по руке, предплечьям, всему тому что не скрыл от взгляда белый шелк, и опускается вниз, но не на тело — нет, он не может себе это позволить. Слышится короткое «брат», и он вспоминает, зачем здесь. – Тебе следовало быть аккуратнее, – наконец говорит он, перед тем, как зажечь палочку для благовоний. – Дядя поручил сопроводить тебя на холодный источник, чтобы ты пришел в норму. Тот монстр мог причинить вред твоей душе. – Брат, – взгляд Ванцзи смягчается, словно говоря, что все хорошо, не стоит волноваться. В ответ на это Лань Сичэнь лишь мягко и немного устало улыбается. Разве мог его брат предположить, почему тот так смотрит? По дороге к источнику, где Ванцзи был лишь несколько раз, они идут в полном молчании. Лань Сичэнь хочет спросить, зачем же тот подверг себя опасности на охоте, но вместо этого лишь опускает на плечо брата руку и немного сжимает. Он сам не знает, что хотел сказать этим жестом, слишком многое у него сейчас на уме, но Ванцзи, кажется, понимает. Сичэнь старается покинуть это место как можно раньше, но его хватают за запястье, мягко, почти невесомо, но даже этого хватает, чтобы не позволить уйти. Сичэнь оборачивается. В сумерках, Ванцзи почти растворяется, так плотно туман охватывает все пространство. Сичэнь словно слышит молчаливый вопрос. Но разве ему можно остаться? – Я ничего не вижу, – наконец тихо произнес младший. Сичэнь лишь коротко улыбается, перехватывая руку. Его одежды оказываются у ног, и он, мягко взяв брата за плечи, направляет к глубине. Они стоят вместе, в полной тишине, прерываемой только шумом воды. Только теперь он позволяет себе смотреть. Черты кажутся не такими точными, скрываются под туманом, но даже так, они слишком... прекрасны? Сичень смотрит и не может насмотреться на плавные изгибы, завораживающие в клубах стелящейся дымки, плавные, что вода вокруг, движения, будто светящуюся в полумраке кожу. Взгляд цепляется за черный на белом контраст волос, и он, подплыв брату за спину, медленно убирает заколку, позволяя им рассыпаться по плечам. – Ранам нужна вода, они мешают, – объяснят Лань Сичэнь, перекидывая волосы брата ему на плечо. Не успевает он отойти, и вот, рука младшего под водой ловит его, так привычно, так легко и естественно переплетая пальцы. Он молчит некоторое время, усмиряя сердце, вглядываясь в глубину перед собой, и наконец произносит : – Здесь холодно. Нам стоит вернуться. Перед тем как лечь спать, лекарь должен ещё раз осмотреть тебя, – мягко улыбается, коротко посмотрев на брата. Даже под водой их движения лёгкие, почти невесомые. Рука все ещё сжимает другую, и лишь когда они приближаются к камням, где оставили одежду, она поднимается и обхватывает предплечье, мимолётно сжимает и Лань Сичэнь вновь остаётся без желанного тепла.***
Они занимались совместной медитацией с ранних лет. Утренней, вечерней — укрепляя дух и подчиняя разум. Каждый погружался в свое сознание, но даже тогда они ощущали друг друга. Присутствие рядом Ванцзи для Сичэня означало лёгкость, уверенность, цельность, правильность. Хватало, чтобы он просто был поблизости. Но иногда его посещали и другие, тревожные мысли, что он не сможет обойтись без брата, когда станет старше. Пугающем же было то, что, возможно, Ванцзи, наоборот, сможет... Вечерняя медитация проходила как обычно, как было вчера, и за день до того, и недели, и месяцы назад. Их связь становилась все крепче – словно окутывала своей магией, связывала друг с другом все теснее и теснее. Но почему же сегодня Лань Сичэнь не может ее почувствовать? Он нарушил порядок своих действий? Или же Ванцзи закрылся от него? Почему? Как? Разве это возможно? Прямо под сердцем тревожно кольнуло. Он скользит взглядом по многочисленным складкам ханьфу под которыми прячется идеальное тело Ванцзи, по его лицу, пытаясь отыскать в безмятежном выражении хоть что-то. Его брат, как всегда, сидит с идеально прямой спиной, и даже когда его глаза закрыты, все равно кажется, будто на лице остался след от его непроницаемого взгляда. Все кажется привычным и безмятежным. Так что же не так? Сичэнь старается не смотреть на уложенные блестящие волосы, что струятся по спине и плечам — их хочется убрать назад, расчесать, заплести; на аккуратно сложенные руки — так не хватает привычного контакта пальцев... – Брат, тебя что-то беспокоит? – от неожиданного вопроса он слишком быстро смотрит в ответ, и ему кажется, что он потерялся в этом взгляде — таком чистом, светлом, тревожном. Он поспешно берет себя в руки и, мягко улыбаясь, качает головой. Старается сконцентрироваться на чем-то, что поможет отвлечься, но перед глазами встаёт картинка рук Ванцзи, его губ, шеи. Конечно, со связью все в порядке, а вот с ним, кажется, нет...***
Светлый зимний день начинался прекрасно. Яркое солнце приятно пригревало лицо, а свежий горный ветер освежал, путаясь в темных волосах и длинных складках теплых рукавов. Пронзительно-серое небо контрастировало с утопающими в инее и снеге горами, радуя своей безмятежностью взгляд старшего нефрита. Лань Сичэнь сидел за низким чайным столиком, установленным снаружи специально по его просьбе, под уже зацветшим сливовым деревом, созерцая представшую его взгляду красоту – яркие брызги цветов на бледном полотне – и был совершенно очарован. Утренние занятия только закончились, а потому Лань Чжань сидел рядом – Сичэнь не мог не посматривать на него из-под приопущенных ресниц, на запутавшиеся в черном шелке волос ярко-розовые лепестки и мелкие снежинки, находя это зрелище не менее прекрасным, чем простирающиеся перед ним пейзажи – и кажется, тоже был очарован покоем этого утра, выглядя по настоящему умиротворенным. У Сичэня было прекрасное настроение. Настолько, что хотелось смеяться, но он только тепло улыбался уголками губ. С возвышения, где сидели нефриты, открывался прекрасный вид на большую область передней части Облачных глубин, поэтому мелкие и крупные группы адептов, направляющихся к выходу, сразу привлекли их внимание. Юноши шли не слишком быстро и говорили не слишком громко, сдержанно посмеиваясь - ничем не нарушая правила – но все равно казались более активными и возбужденными, чем обычно. Видя как нахмурились брови брата, Сичень поспешил пояснить: – Должно быть, они собрались в Цайи, на праздник, – мягко начал он, – Сегодня город наверняка будет полон людей, еды и развлечений. Адепты усердно учились последнее время, даже в Новый год, и выдавали прекрасные результаты как на экзаменах, так и на ночных охотах. Пусть немного развеются. Сичэнь запнулся, глядя, как изменился взгляд брата после его слов, став совсем уязвимым. Сердце Лань Хуаня сжалось. – Ванцзи, ты забыл про праздник? Хочешь тоже пойдем в город и посмотрим на гуляние? Купим юаньсяо[7]? Лань Чжань как-то странно затравленно взглянул на него и покачал головой. А потом, предупреждая вопрос, ответил: - Дядя. - Он дал тебе работу в библиотеке? - Мн. Сичэнь отставил чашку на стол и поднялся, поправляя складки юбки под недоуменным взглядом брата. - Я помогу тебе. Вместе мы закончим быстрее и успеем на праздник к вечеру. Взгляд Ванцзи дрогнул, и Лань Хуаня обожгло целой гаммой чувств, отразившейся в нем, от преданного обожания до беспокойства, но младший только кивнул и поднялся следом.***
Несмотря на то, что нефриты работали вдвоем – им так и не удалось закончить все быстро. Когда последние страницы были переписаны, уже поздно было выходить в город, они бы не успели вернуться до отбоя. Но… С крыши библиотеки – самой высокой точки Облачных глубин – летящие по небу в ранних сумерках фонарики было видно прекрасно. Вряд ли вечернее пребывание на крыше подходило под определение благопристойного поведения, но в правилах об этом сказано ничего не было, а так как совершенно никого не наблюдалось поблизости – они совершенно ничего не нарушали. Почти… Лань Чжань сидит рядом, спрятав кисти рук в широких мягких рукавах, так близко, что локтем можно чувствовать его тепло, даже через слой теплой зимней накидки. Куда ближе, чем предписано правилами этикета и социальных норм. А Сичэнь не находит в себе силы, да и желания тоже, чтобы сказать брату об этом. Но также он совсем не уверен, что брат не помнит этого, не может не помнить, и все же, все же придвигается еще немного ближе, прижимаясь теплым боком. Все больше и больше фонариков поднимается в небо, и в какой-то момент кажется, что их там больше, чем звезд, и небо окрашивается из чернильно-черного в огонь. Взгляд оторвать невозможно. Небесный свод полыхает, но это происходит слишком далеко и не с ними. Здесь, на этой крыше, тихо как никогда, мир сузился до них двоих, легкого морозца, теплого бока, прижимающегося так доверчиво, оглушающего стука сердца и горящего вдалеке неба. На периферии мелькает мысль, что им тоже, наверное, стоило сделать фонарик, но быстро смывается потоком захлестнувших чувств, таких, что дыхание перехватывает. Сичэнь будто разом лишился голоса, не в силах произнести хоть что-то, Ванцзи молчит тоже. Слова не нужны, Лань Хуань и так чувствует все яснее, чем когда-либо, чувствует то, что словами сказать невозможно, и дает такой-же безмолвный ответ. «Спасибо» «Прости» Неизвестно сколько они сидят так, смотря, как разгорается и медленно затухает небо, покрываясь пеплом звезд. И кажется, что время отбоя уже прошло, но никто не заметил две белоснежные фигуры на белоснежной крыше библиотеки. Сичэнь приходит в себя, только чувствуя, как на плечо опустилось что-то тяжелое. Глаза Ванцзи были закрыты, а дыхание ровным – кажется, он мирно спал. Сердце старшего затопила нежность пополам с тревогой. Брат слишком юн, но совсем не знает отдыха, вымотавшись за последнее время. Рука сама собой ложится на темную макушку, размеренно поглаживая по длинным волосам, но Ванцзи продолжает спать. И Сичэнь впервые отказывается выполнять правила, не в силах сейчас разойтись по покоям, впервые завидует простым деревенским детям, что все детство делят одну постель, комнату, стол. Он никогда не мог проводить с братом столько времени, сколько всегда хотелось, пусть даже таким образом. А Лань Чжань во сне мил особенно, совсем юн без этого его серьезного, пытливого взгляда, и кажется абсолютно естественным скользнуть пальцами с волос ниже, оглаживая высокий лоб и белоснежную лобную ленту на нем, задержаться невесомой лаской на прохладной щеке, мягко коснуться плотно сомкнутых губ. А после склониться самому, опаляя их своим отчего-то сбитым дыханием... И остановиться, понимая, что все это зашло слишком далеко. На утро Сичэнь сам себе назначает наказание.