Болезнь, сразившая сильнейшего бойца человечества.

- Что с людьми, которые меня сопровождали? -первое, что спрашиваю, стоит встретиться с глазами цвета холодной стали. Ноэль ничего не отвечает, лишь коротко кивает на стул, и прежде чем я успеваю как-нибудь среагировать, меня уже усаживают на него. Тяжёлые ладони стражников моего заточения опускаются на плечи с обоих сторон, пригвоздивая к месту. Отрезают путь даже к мнимому отступлению, использовать которое я, впрочем, а не намеревалась. Возможно, этот разговор нужен мне больше нежели самому мистер Паура. Думаю, он тоже так рассуждал, да, именно поэтому его полные губы были искривлены в мерзкой усмешке, а взгляд, как и собственно весь вид, выражал приторную снисходительность. – Этот вопрос наиболее интересует тебя? – коротко усмехается мужчина, отбросив в сторону издержки высокого общества, резко перейдя на "ты". – Не кажется, что было бы более рационально сейчас подумать, как говорится, о своей шкуре? – ехидно интересуется, но, не дождавшись от меня ответа, продолжает более холодно: – Не нравится мне эта черта. Ни тебе, ни, тем более, Вильгельму она не идёт. – Какая черта? Совесть, доброта, честность или человечность? Уточняйте, пожалуйста, – выпаливаю, не подумав, и досадно прикусываю губу. Прислушиваюсь к собственным ощущениям, пытаясь найти вполне естественный страх, но его нет. Нет даже самых тихих отголосков, чувства будто притупились. Плотные кожаные перчатки неприятного заскрипели, когда мужчина потянулся в карман за очередной сигарой. Он ловко вытягивает одну из пачки и протягивает руку к заженной свече. Огонь быстро охватывает кончик, однако Кристиан не спешит убрать изделие от импровизированной зажигалки. Скрученые в трубку листы плавно превращаются в пепел, а комната наполняется дымом. Запахом качественного дорогого табака. – Совесть? Доброта? Добрая?– намеренно переспрашивает купец, искоса глядя на меня.– Что она дала тебе хорошего? Эта доброта, – голос опустился на тон ниже, звучит хрипло и задумчиво, словно мои слова ему интересны, важны, даже способны что-нибудь изменить. Молчу, не потому что не решаюсь или боюсь озвучить ответ, а потому что, как бы прискорбно не было это осознавать, я не знала. Не знала, какой был прок от моей доброты, но прекрасно помнила, чего она мне стоила. – Молчишь, – коротко констатирует, не скрывая ноток разочарования. – Молчи, – лениво протягивает и делает глубокую затяжку. – Они живы и практически здоровы, отправились в поместье Шорнела, –наконец получаю подтверждение моих предположений, ответ на неимоверно важный для меня вопрос. – Малец отправился сразу к Вильгельму с моим посланием, – нехотя добавляет, медленно прокрутив между пальцами толстый окурок. Едва сдерживаю вздох облегчения и лёгкую улыбку, что так норовила подчинить себе мои уста. Кристиан, за судьбу которого эгоистично волновалась больше всех, отправился к Вильгельму живой и здоровый. Переживала, не потому что тот ещё совсем молодой и не потому что пока ставила бедолагу на ноги успела привязаться. Нет. Потому что он до ноющей боли в груди напоминал мне одного прекрасного юношу, которого когда-то потеряла в подобных обстоятельствах. Прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь отрезвить сознание противным привкусом метала во рту, взять под контроль опасно разыгравшиеся эмоции, и сдержано интересуюсь. Намеренно перевожу тему: – Может, посвятите мою скромную персону в свои планы, раз уж они напрямую связаны со мной? – Сглупил, – небрежно бросает Ноэль и вальяжно откидывается на спинку старого деревянного стула. Тот жалобно скрипит под массой атлетического мужского тела, но куда более тяжёлым мне кажется взгляд, которым тот смеряет меня в следующее мгновение. – Надо было оставить его при себе, а то ты слишком распоясалась, слишком осмелела. Не ожидал. – Мне показалось, вы любите непокорность? – интересуюсь непозволительно вольно, позволяю себе чертовски опасную нахальность. Паура звучно усмехается, устало потирает ладонью лицо и, немного помедлив, размышляя, решает мне уступить: – С удовольствием посвящу. Соглашается, но не спешит продолжать. Проворно стягивает с правой руки перчатку и бросает мне в ноги. Я не смотрю на пол, потому что все внимание приковывают его пальцы с разбитыми в мясо костяшками. Он подпирает кулаком подбородок, нарочито акцентируя недавние или, как мне подсказывает интуиция, регулярные увечья. Сглатываю вязкую слюну, ставшую комом в горле, а губы трогает едва заметная ироничная ухмылка. Медленно опускаю взгляд на белую ткань, естетично расположившуюся возле моих туфель, и тем самым принимаю правила его игры, какой бы губительной она в последствии не оказалась. Рассматриваю брошенную вещь, кажется, даже не моргая. Смотрю, а по спине от плохого предчувствия волной поднимаются мерзлые мурашки. – Одно письмо с подобным содержанием в дороге к Вильгельму, а это уже сегодня вечером будет на руках у твоего ублюдочного братика, – коротко объясняет Ноэль, бросив мне на колени ещё не запечатанный конверт. Паура резко поднимается со стула, и это выводит меня из ступора. Я внимательно слежу за каждым его движением, за плавной, словно у проворного хищника, поступью, пока тот не останавливается совсем рядом. Поднимаю голову и читаю в его взгляде разрешение или, скорее, приказ ознакомится с содержимым. Пальцы не слушаются, однако мне все же удается достать тонкий лист, полностью исписанный кроваво-красным чернилом. Не читаю, глаза сами непроизвольно цепляются за строчки с моим именем, и этого хватает, чтобы все понять. Понять и захотеть кричать громко, истерически, попутно круша все, что попадется под руку. Я знала каким будет ответ главнокомандующего и ни капли не сомневалась, что он будет стоить мне неимоверно дорого, будет стоить жизни. ***** Я сидела, прислонившись лбом к холодному стеклу, и просто ждала. В голове стояла звенящая пустота, а в груди болезненно тянуло. Меня сгрызало ожидание чего-то неопределенного, но непременно страшного. Медленно провожу подушечкой пальца по холодной поверхности, желая коснуться благословенной влаги, но капли все так же остаются на окне. Одна скатывается, и ей на место тут же приходит другая. Они водопадом сбегают в низ к деревянной раме, а мои пальцы остаются все такими же безжизненно сухими. Упираюсь двумя ладонями в стекло, устало прикрываю веки. Впитываю в себе спасительную прохладу, мысленно пытаясь сосредоточится на ливне, представить и услышать звуки на улице. Громкий шелест мокрых листьев, тихо завывающий ветер и капли, разбирающиеся о разные поверхности. Будет ли звучать одинаково их стук по стеклу и крыше? А как будет звучать дождь, разбиваясь о темные воды озера? Глубокое озеро и маленькая лужа, они играют по-разному? Я была готова размышлять о чем угодно, только бы не вспоминать причину, по которой сижу в этой пустой, сырой комнате. Без света и общения человеческого уже несколько дней. Несколько бесконечно длинных дней, в которых потеряла понятия пространства и времени, реальности. Вот только разве могла это сделать, если с каждым вдохом чувствовала омерзительный цитрусовый запах? Он полонил, кажется, каждый уголок помещения, каждый дюйм воздуха. Грудь жгло от невыносимого желания вдохнуть свежего дождевого воздуха, но я не могла позволить себе даже такую мелочь. Окна были закрыты напрочь, будто преграда в виде решёток с улицы не лишала меня возможности сбежать, просто открыв. Как бы неприятно не было, делаю очередной глоток, глубоко втягиваю воздух и осторожно спускаюсь с подоконника. Словно не на своих ногах бреду к огромной роскошной кровати, что абсолютно не вписывалась в общий интерьер старого неприметного дома. Хватаюсь за край темно-синего покрывала и резко сдергиваю, сбрасываю на пол вместе с разложеннымы по нему ветками лимона. Несколько десятков спелых плодов с грохотом падают на пол, но мне не становится легче ни на грамм, только руки нервно подрагивают, словно совершенное только что Фатальная оплошность. Обессиленно оседаю на постель. Это не она, самую страшную ошибку я совершила уже очень давно. Несмело взбираюсь на середину постели и, свернувшись калачиком, утыкаюсь лицом в подушку, которая, к глубокому сожалению, уже успела пропитаться ненавистным запахом моего персонального яда. ***** – Он не согласится, никогда не пойдет на это, – едва разлепив уста, молвлю заметно осевшим голосом. Пальцы до онемения впиваются в тонкий лист, безвозвратно портя злощастное письмо, и я, на мгновение поддавшись эмоциям, даю себе волю разорвать его. Ноэль звучно усмехается, проследив, как несколько кусков уже бесполезной бумаги падают к моим ногам, да самодовольно изрекает: – Что ж, в любом случае скучать нам не прийдётся, я найду как с тобой развлечься. Уверенность, с которой говорит мужчина, и больной блеск в его глазах обещают мне мучительную смерть, но тот не останавливается, специально продолжает, наслаждаясь моей реакцией: – Понравился тебе мой подарок? И когда я не отвечаю, впав в ступор, Кристиан неожиданно переходит чуть ли не на крик: – Понравился? – Да, – произношу одними губами правду, за которую сейчас неимоверно стыдно. Но разве могла я, обнаружив в подарочной коробке маленькую ветку лимона, предположить что-то плохое? Я изумилась, мной овладело почти что детское любопытство, но никак не страх, что сейчас титановыми цепями сковывал тело. – Пропитаю тебя их благородным запахом, каждый миллиметр твоей грязной кожы. ***** Первая слеза скатывается на подушку. Как бы мне хотелось, чтобы она пахла дарующим спокойствие запахом жасмина. ***** – Крепко спишь, – иронично подмечает грубый мужской голос, когда я едва открываю веки. Сонливость резко исчезает, и я испугано подрываюсь. Спешно отползаю к изголовью кровати, подтягиваю ноги к груди и по-детски прячусь под одеялом. Желаю укрыться за мнимой преградой от вполне реальной опасности, что мощными волнами исходила от собеседника. Вальяжно раскинувшись в большом кожаном кресле, которого, помню, раньше в комнате не было, сидел Ноэль. Дорогой пиджак больше не скрывал крепкие широкие плечи, рукава рубашки были небрежно закатаны до локтя, и даже в тусклом освещении комнаты я прекрасно видела, как вздуты от напряжения вены на его больших руках. Не могу найти смелость ни звука издать, ни подняться с постели. Что-то внутри настойчиво вопит о небезопасности моего положения, однако я, словно заколдованная, не моглу даже руку поднять. Замерла, наивно надеясь, что хищник потеряет ко мне интерес. – Разве я не говорил тебе, что не люблю, когда меня игнорируют? – украдчиво спрашивает, слегка прищурив глаза, будто вспоминая. Хотя мы оба знаем, что ответ на этот вопрос его совсем не интересует. – Нет, – разочаровано выдыхает, утвердительно качнув головой, и я только тогда замечаю неестественный странный блеск в его холодных глазах, неточность, медлительность движений да изменившийся голос. Он пьян. Пьян, но сомнений в том, что Паура все ещё трезво мыслит после следующих слов у меня не осталось: – Они все отказались от тебя. Все. Твоя жизнь, оказывается, не стоит и одной бумажки. – Это ожидаемо, – отвечаю коротко, но голос все равно предательски надломался. У меня не было призрачных недалеких надежд, что Эрвин Смит, командор разведкорпуса и лишь за глупой легендой мой родной брат, неблагоразумно расценит мою жизнь, мое по-сути бессмысленное существование выше такого ценного патента на пенициллин. – Не скажи, – задумчиво протягивает, потерев подбородок рукой, не спрятанной за плотной тканью перчаток. Без перчаток. Почему-то я уверена, что это не сулит мне ничего хорошего. – Никто и пальцем не пошевелил, чтобы тебе помочь, тебя просто оставили, бросили, – размеренно продолжает, специально ударяя побольнее, но я до последнего пытаюсь сохранить спокойствие, не дать ему насладиться моим страхом. – Они поступили правильно. Правильно. Правильно, – мысленно твержу себе, но сердце уперто отказывается слушать доводы разума. – Выпей, – неожиданно раздается сухой приказ, который не сразу понимаю. Кристиан, словно в замедленной съёмке, поднимается со стула и подходит к столу, на котором замечаю бутылку любимого виски Вильгельма, нарезанные лимоны, один стакан и один нож. Пугающе большая фигура застывает угрюмой тенью, и после длительного молчания с обветренных мужских уст совершенно обыденно срывается фраза, заставившая мое сердце замереть навсегда: – Будет не так больно, когда я буду расписывать твое тело. Мне не понравится, если ты потеряешь сознание.