Болезнь, сразившая сильнейшего бойца человечества.

Горькая усмешка непроизвольно трогает губы, а на глаза набегают слезы отчаяния, которые пытаюсь спрятать, опустив голову и спешно проморгавшись. Взгляд цепляется за простынь, судорожно скомканную в небольших ладонях, но ни разжать, ни поднять голову не нахожу сил. Сижу неподвижно на огромном ложе, грозящемся стать для меня смертным, а в мыслях вертится один-единственный вопрос: возможно, действительно лучшим исходом для меня было бы потерять сознание? Блаженно закрыть глаза и уснуть тихим мирным сном, в котором никто и ничто не потревожит. В котором не будет боли ни той, что сдавливает грудь, ни той, что обещают сильные руки стоящего напротив мужчины. Я не могла нормально вдохнуть, как рыба выброшенная на берег хаотично открывала-закрывала рот, каждый раз опасаясь истошного крика, так норовившего вырваться изнутри. Рефлекторно дергаюсь всем телом и резко поднимаю взгляд, когда замечаю движение человека, от которого мощными, сбивающим с ног волнами исходит опасность. Ноэль вальяжно сбрасывает кожаный пиджак, не слишком осторожно вешает на спинку лишённого роскоши старого деревянного стула и демонстративно кропотливо закатывает рукава. Снова вздрагиваю, когда его внимание возвращается ко мне, а наши взгляды пересекаются, когда холод его арктических глаз обещает мне не менее холодную расправу. – Ты меня не расслышала? – сухо интересуется и слишком резко дёргает левый воротник хлопковой рубашки. Несколько верхних пуговиц, не выдержав напора, отлетают и, дзвонко ударяясь о пол, скачут в разные стороны. Закатываются в укромные уголки, в которых так бы хотела спрятаться я. Я слышу, как они катятся, но не вижу, не свожу глаз с темной фируры, что так гармонично вписылась в тусклый свет комнаты. Мы не говорим ни слова, но сцепились взглядами, и этот контакт давал намного больше любого осязаемого. Я видела, как неистово сильно это чудовище желало вцепится своими когтями в мое тонкое белоснежное тело. Он же видел немую мольбу, просьбу, которую ни за что не удовлетворит. – Мне повторить? – прерывает затянувшуюся тишину низкий грудной голос. Ничего не отвечаю, лишь отбрасываю в сторону последнюю защиту. Мнимую, но такую необходимую. Ежась то ли от страха, то ли от холода, неуклюже поднимаюсь с кровати и на негнувшихся ногах шагаю к столу. Не глядя, хватаю увесистый тамблер и залпом осушаю. Верю, что так нужно, надеюсь, поможет забыться, абстрагироваться от жестокости происходящего, однако вместо желаемого расслабления приходит лишь адское жжение в лёгких. Сердце бешено колотится в груди. Ещё немного, и оно выскочит, покатится к ногам врага на милость. Устало прикрываю веки на короткое мгновение, но зверю и этого хватает. Он не теряет возможности, и, уже в следующий раз открыв глаза, я ужасаюсь. Кристофер находится в непозволительной близости ко мне. Он ловко перехватывает из моих рук стакан, когда я выпускаю его от неожиданности. Недовольно хмурит светлые густые брови, берет со стола хорошо знакомую бутылку да повторно наполняет бокал. Протягивает мне в этот раз до неприличия доверху наполненный тамблер и приказывает тоном, напроч лишившим смелости для неповиновения: – Ещё. Выпей. Поднимаю затравленный взгляд на хладнокровный мужской лик и едва слышно не соглашаюсь: – Нет. Сжимаюсь, предчувствуя агрессию, что пряталась за напускным равнодушием, но так ясно горела в нездорово расширенных зрачках. Они, будто поглотили всю радушку, разрасталась огромная черная дыра, стремящаяся проглотить мою жизнь, принести её очередной жертвой на алтарь человеческой кровожадности. - Вы же знали, что так будет, что они не согласятся! Знали! - шепчу с надрывом, так и не дождавшись от мужчины никакого ответа. Он стоял, словно каменная глыба, совершенно не двигался с места, неизменно глядя на меня, и лишь недовольно нахмуренные брови и большие крепкие ладони, сжимающие стакан, уже побелевшие от напряжения, внешне выдавалы его истинное настроение. Тонкое стекло, непременно, треснуло, посыпалось нам в ноги, если бы Ноэль вовремя не остановился. Он звонко опускает стакан на стол, и несколько капель дорогого элитного виски живописно расползаются по темному лаковому дереву. – Да, – грубо бросает Паура, так что я сразу понимаю: он парирует моему отказу. Хотя, уверенна, ответ на мое обвинение звучал бы также. – Выпей. Сама, – не унимая давления, чеканит. Красноречиво кивает головой на стол и подходит на несколько шагов ближе, уверенно уменьшает дистанцию между нами. Я вскрикиваю, инстинктивно отскакиваю назад и, вытянув вперед дрожащие руки, взвизгиваю: – Нет! Не подходите! Кристофер наклоняет голову в сторону с какими-то непонятным для меня, слишком наигранным удивлением и неверием оглядывает мой маленький, не способный противостоять ему силуэт. Сначала его губы дёргаются в саркастичной ухмылке, но уже через мгновение плотно сжимаются в тонкую линию. Ноздри трепещут, широко раскрываясь при каждом глубоком вдохе, а сжатая челюсть делает черты лица более острыми, тяжёлыми, хищными. Он выглядел словно бык, перед которым трясли красной тряпкой, но не давали разрешение стартовать. – Не заставляй меня применять силу, – усмирительно говорит мужчина, и я не могу сдержать короткого горького смешка и влаги застелившей глазницы. – Отпустите меня, – тихо прошу, чувствуя как первые слезы срываются с ресниц. Прошу, словно не видя, не понимая, что все мои слова пустой звук, что ничего не имеет значения, если на весу желание сильного. – Как она тебя портит.., – глухо протягивает Паура, устало отбросив назад голову. – Эта твоя фальшивая смелость, неестественная строптивость, – усмехается, не скрывая презрения, ядовито сочившегося с собственных уст. – Это раздражает, – резко втягиваю воздух, поражённая равнодушной жестокостью, с которой мужчина распоряжался моей жизнью. Его не устраивает моя реакция, моё поведение, мое неповиновение. Ему не нравится, что не хочу добровольно отдаваться рукам, которые держат охотничий нож. Его это раздражает. Легкие сдавливает спазами, истерика подкатывает к горлу, но мне все же получается взять себя в руки. Я прикрываю глаза, собираясь с силами и мерно шагаю вперёд, к предмету своего страха. Иду на риск, уповая успокоить, усыпить зверя такой желанной покорностью. Останавливаюсь совсем рядом, так что моя частовздымающаяся грудь касется его стального тела. Медленно поднимаю голову и вижу подтверждение правильности своих действий. Твердый мужской лик становится заметно мягче, жевалки перестают хаотично дёргаться, а стальные глаза уже не вспарывают кожу при каждом прикосновении взглядом. Едва удерживаю себя на месте, когда он поднимает руку, чтобы заправить за ухо закрывающие лицо пряди. Вместо ожидаемого удара, ощущаю лишь лёгкое поглаживание шероховатых подушечек на своем лице. Они маниакально ласково проходятся по линии скулы, по ровной спинке носа, слегка надавливают на вздернутый кончик и замирают на подбородке, когда я накрываю крупную ладонь своей почти что кукольной ручкой. Окутываю холодом фарфоровой кожи его разгоряченную и, отчаянно пытаясь не замечать его больное безумие, укромно осторожно произношу: – Если я больше не нужна, если не могу помочь, прошу, отпустите. Хрупкий росток надежды возростает в сердце, когда Ноэль оборачивает голову к двери, как бы раздумывая, однако он тут же растаптывается подошвой его натертых до блеска туфлей. – Не отпущу, – говорит обманчиво нежно, а рука незаметно перемещается на изгиб моего локтя. Мощный захват, сильный толчок и острая боль в пояснице. Болевой импульс разносится от одного позвонка к другому, ужасной резью отдает во все тело. Перед глазами бегают красные точки, но у меня нет времени сконцентрироваться. Я опираюсь бессильными руками о стол позади, силюсь отстраниться от него, однако меня подхватывают и едва ли не бросают на гладкую деревянную поверхность. Паура уже отнюдь не нежно впивается пальцами в мою челюсть и оставляет на губах короткий поцелуй, больше похожий на ядовитый укус. Оторвавшись, второй рукой подносит к моему лицу виски, но вместо того, чтобы насильно влить его мне меж уст, выплескивает содержимое стакана мне в лицо. Паника охватывает без того слабое тело. Я безвольными руками пытаюсь вытереть лицо, но мне не позволяют оклематься, не оставляют ни единого шанса – захват крупной ладони переходит на шею, и меня, полностью окинув на стол, бьют головой о твердое дерево. Один раз, другой, пока картинка перед глазами теряет четкость, и я уже едва различаю склонившуюся на до мной фигуру демона, не то что нож в его руке. – Он тебя портит даже больше этих дурацких замашек, – звучит горящий какой-то нездоровой сумасшедшей радостью голос, а после душераздирающий женский крик разрезает воздух. Я почти теряю сознание, и только сильный приступ тошноты удерживает, ещё как-то связывает меня с реальностью, когда я понимаю, что Ноэль срезал мне участок кожи на лице. Ему не нравился мой шрам, и он от него избавился. ***** - Давай, дыши. Глубже, полной грудью, - склонившись над моим телом, ровно говорит мужчина. Его холодные руки, словно титановые тиски сцепились на моих щеках, не позволяя отвернуться, избежать пронизывающего до костей арктического взгляда, увернуться от ядовитых потоков воздуха, что, срываясь с его уст, отравлял мои раскрыты в немом крике губы. - Тихо-тихо. Что же ты мечешься? Успокойся, - терпеливо продолжает Кристофер, свободной рукой убирает копны темных волос, что ожидаем прилипали к мокрым щекам. Чувствую, как влаги на лицо становится только больше, на что он чертыхаеться, смотрит на ладонь и низко смеётся. Нелепо, но в какое-то мгновение ловлю себя на мысли, что этот смех отличается от его обычного, кажется, впервые звучит так по-настоящему. Смотря на плотно зажатый между пальцев кусочек человеческой кожи, он искренне смеётся. Алая кровь тонкой дорожкой сбегает по его пальцам, пока капли не срываются и разбиваются о мое платья, естетично распластавшись на светлой ткани. – Она испорчена, больше не понадобится, – коротко осведомляет, прежде чем отбросить в сторону ненужный материал, ранее служивший моей кожей. – Закрой глаза и задержи дыхание, – очередная команда, которую не смогла бы выполнить, даже захотев. Не успеваю ничего сделать, крупная ладонь опускается мне на лицо, зажимает рот и нос, не оставляя возможности дышать. В панике пытаюсь увернуться, отодрать намертво вцепившуюся руку, но вместо этого дергаюсь и замираю, когда остатки коньяка выливают мне в лицо. Мозолистые пальцы не слишком осторожно скользят по лицу, омывая, стирая вместе с алкоголем кровавые потёки. Подрываюсь, стоит ощутить свободу от прежней тяжести, давления чужих рук и тела. От резких движений перед глазами плывет картинка, но у меня нет времени собраться. Мои голые ступни даже успевают на мгновение коснуться спасительно холодного пола, прежде чем слабое тело подхватывают, как тряпичную куклу, и размашисто укладывают обратно. Лопатки пробивает раскаленным копьём, а сокрушительная волна боли разносится по каждому позвонку, пока не взрывается ещё и в голове. Прогибаюсь в спине, будто отстранившись от стола, ставшего для меня пыточным местом, смогу легче дышать. Пытаюсь втянуть такой необходимый воздух, но нахожу силы лишь на жалобное мычание, сорвавшееся с уст вместо обычного выдоха. В ответ липкая, испачканная лимонным соком рука накрывает мои горячии губы, в то время как другая, совсем не осторожничая, зарывается в разбросанные в беспорядке волосы. Ноэль грубо оттягивает пасма на затылке, заставляя смотреть в глаза, склонившиеся сейчас опасно близко. Насколько, что я могла видеть в его горящих страшным безумием глазах собственное отражение. Видеть перепуганную, разбитую, униженную, все ещё отчаянно трепыхающуюся, но уже слабо верящую в спасение девушку. Неужели она так легко сдалась? – Не трать силы попросту, лежи смирно и исполняй указания, – голос аристократа звучит непривычно холодно и так остро контрастирует с обволакивающим тоном, которым он произнес следующие слова: – Пришло время тебя исправить и увековечить. "Увековечить", — настойчиво звучит в голове, пока, выдерживая на себе сосредоточенное внимание палача, не прерывая зрительного контакта, рукой пытаюсь дотянутся к опустошеной бутылке коньяка. Расстояние оказывается слишком большим, и я слегка поддаюсь влево, уже почти хватаюсь за стекло, но мужчина замечает мой маневр. Мир будто остановился, и только глухой звук падающих на пол лимонов отдается в голове, когда я, ухватившись за поднос, что был ближе всего, сбросила их и со всей силы ударила им о голову палача. Сталь с грохотом падает, а мужчина отшатывается назад, но слишком ненадолго для того, чтобы я могла этим хоть как-то воспользоваться. Уже в следующее мгновение с его стороны раздается грозное нечеловеческое рычание, заставившее мое сердце испугано сжаться в преддверии ужасного. Сильные руки грубо сжимаются на моем ватнои теле и возвращают в лежащую позицию в этот раз, кажется, навсегда, потому что, прежде чем успеваю сфокусироваться, бок пробивает страшной острой болью. - Давай, открывай глаза- звучит где-то далеко из-за темного тумана, пленившего мое сознание. Из-за спасительнной поволоки, что служила мне пристанищем, где пряталась от мрачной действительности. Реальности, в которой мое безвольное, беззащитно-оголенное тело было разложено перед его палачом. Надежно пришпоренное ко столу. Пройдя сквозь мою плоть, длинное лезвие кинжала вошло в дерево. Лишь усыпанная драгоценными камнями рукоять торчали из моего тела. Она величественно сияла, переливаясь в огненных бликах, что так режут зудящие глаза. – Очнулась, – коротко констатирует Кристофер, даже не посмотрев в мою сторону. – Я не хотел этого делать, ты вынудила пойти на крайности, – повествует, ловко один за другим разрезая пополам лимоны. Размеренно говорит, пока я, желая прикрыться, неслушающимися дрожащими руками собираю куски ткани, что остались от моего платья. – Не елозь, или нож в боку тебе не помеха, не вразумил? – без интереса спрашивает, заметив движение. Слабое человеческое тело подводило меня, было словно насквозь пронизано миллионами игл боли, она росла где-то в груди, а расходилась по каждой клеточке. Кажется, я чувствовала её в пальцах ног, в кончиках волос. Она стала неотъемлемой частью меня, навсегда въелась в тело и душу. За ней я едва узнала свой собственный надломленный голос: – Не надо, пожалуйста, – срывается с превратившихся в тонкую нить губ, когда мужчина подходит угрожающе близко. – Лежи смирно, – грубо бросает и в немом предостережении накрывает своей громадной, адски гарячей ладонью мою, что ранее невесомо касалась рукоятки ножа. – Слушай, что я говорю, и выполняй, – твердо добавляет, в упор глядя в мои глаза, видя застывший в них ужас, грешно наслаждаясь им. – Зачем? – вырывается вместе со вздохом отчаянное, когда из-за давления острое лезвие входит глубже, хотя, казалось бы, некуда... Паура кивает каким-то своим мыслям, сыто улыбается, довольный своей репликой, и будто в одно мгновение теряет ко мне интерес. Ленивой походкой направляется к стулу, на спинку которого ранее оставил пиджак, да, порывшись в карманах, достает знакомый, обитый кожей портсигар. – Когда сопротивлялась, когда пришла ко мне, когда намеренно привлекала к себе внимание, – равнодушно вещает он, подкурив первую. – Впрочем, главная ошибка малышки: она не знала, что живёт в мире, где желания некоторых важнее жизни других, – выпустив очередное убийственное облачко дыма из своих лёгких, задумчиво изрек. – А я смотрел и хотел, смотрел на тебя и хотел. Хотел расписать невинную белоснежную кожу замысловатыми линиями, – завороженно смотря куда-то сквозь открывающееся взору пространство, тем не менее, уверенно шагая ко мне, тихо бормочет Ноэль. Он говорит чётко, но едва слышно. Знает, что в давящей тишине комнаты, что разбавлялась лишь томным потрескиванием ветвей в старом камине, я его услышу. Услышу каждое слово, малейшее изменение интонации, голоса или дыхания, что с откровением ставало тяжелее. – Хотел подчеркнуть красоту твоей природы лезвием своего фамильного кинжала, – по мере того, как бездна в глазах напротив разглядывала павшего перед ней человека, желая скорее проглотить, тон мужчины становился все ниже и ниже, пока не превратился в безумный шёпот. И наполовину не скуренная сигара летит на пол, а рука, что только что естетично зажимала между толстых длинных пальцев качественный табак, грубо подхватывает бледную женскую голень. Я вскрикиваю и пытаюсь удержаться руками за гладкую поверхность стола, надеясь сберечь неподвижным тело, что от малейшего движения сильнее насаживалось на нож. – Тихо! – зло шипит Паура, но, будто в извенение, легонько накрывает, гладит второй ладонью острою коленку и невыносимо нежно да медленно скользит по внутренней стороне бедра. Его жёсткие мозолистые пальцы осторожно интимно наглаживают чувственную кожу. Эта дикая ласка хуже любой жестокости. – Почему ты не дашь мне уснуть? Закрыть глаза? – надрывно спрашиваю, даже сквозь слезы замечая блеснувшую в его руках сталь. – Я потеряю весь интерес этого процесса, – не задумываясь, отвечает Паура, и я напряжённо замираю, силясь не дёргаться, когда тот принимается выводить тонкую извилистую линию от самого края моего нижнего белья обратно к колену. – Умница, – довольно протягивает, комментируя мое вынужденное послушание. Мурашки разбегаются по коже от достигнутого накала, но вопреки этой естественной реакции я позволяю себе ненадолго прикрыть свинцовые веки, в то время как мужчина осторожно вытирает теплым влажным полотенцем кровавые потёки. Мягкий нагретый ворс приятно обволакивает раненное бедро, и я наслаждаюсь ощущением контраста, пока в какой-то момент не содрогаюсь от того, как легко поддаюсь лживой заботе. Пугаюсь, потому что понимаю – это так здравый рассудок покидает меня. Первым бежит с утопающего корабля. – Сцепи зубки, – мягко велел он, и я выполняю, в какой-то момент поверив, что смирение – способно привести к лучшему исходу. Терплю, бездумно разглядывая потолок, пока мне свежый глубокий порез щедро заливают лимонным соком. Тихо шиплю, жадно глотаю воздух и чего-то с надёжной жду. Будто не понимаю, что лишь моя смерть станет окончанием этой кровавой игры. – Я сделаю так с каждым кусочком твоего тела, – утробным голосом произносит мой мучитель, и я отворачиваюсь не в силах видеть его лицо. А когда тот в животном порыве припадает к моему раненному бедру своими горячими губами, когда увлеченно вылизывает человеческую кровь, смешавшуюся з горечью цитруса, я крепко зажмуриваюсь, сжимаюсь до предела. Сквозь закрытые веки градом текут слезы, но я не двигаюсь. Лишь слабая рука до немоты в пальцах сжимается на рукояти оставленного в моем теле ножа, стоит услышать слова, сопровождающиеся звуком расстегивания ширинки: – Думаю, нож в боку лишь добавит остроты ощущений.