Константа

Ему снился сон. На редкость чёткое и богатое деталями изображение. Зона, слишком знакомая, чтобы чем-то отличаться от реальности. Петляющая между покосившимися домишками тропа, заваленная пожухлой листвой и ветками. Трещат под ногами. Впереди пустая деревянная водонапорная башенка. Под рукой - ни пистолета, ни ножа. Никакого оружия. Накатывает страх, и он приседает, подкрадываясь к башенке, постоянно оглядываясь, замирая и прислушиваясь к мёртвой тишине. Ни единого постороннего звука, даже не слышно хрипа кровососов, вечно пасущихся на окраине деревеньки. Только поскрипывает наполовину оторванный ставень на окне ближайшего дома. Что-то здесь не так. Он взбегает на пригорок, быстро-быстро, почти зажмурившись и ощущая, что за ним уже гонятся голодные мутанты, заприметившие беззащитного сталкера. Оглядывается. За спиной - никого. Переводит дыхание и с недоумением осматривается. Перед ним - овражек со сваленными в центре ящиками и неизменный костёр в высокой облезлой металлической бочке. Ни души. Ни людей, ни мутантов, ни тел. Даже крови нет. И тишина, дикая, безумная тишина. Он мотает головой и оглядывается по сторонам. Впереди огороженная высоким глухим забором база, металлические вышки по периметру, все пустые. Уснувший громкоговоритель на высоком столбе. Ветер гуляет среди корпусов и бараков, растаскивая по сбитым дорожкам мусор. Полыхает костерок посреди тренировочной площадки, но никого нет, словно все только что куда-то ушли. Справа - проржавевшие скрипучие ворота и заброшенный хутор, такой же пустой и молчаливый. Слева баррикады "Барьера", отделённые минным полем. Тишина. Душу окутывает серое полотнище жути, но он отгоняет его, сбегая с пригорка и устремляясь по чистой, не перекрытой аномалиями дороге к Янтарю... Он не помнил, сколько времени бежал, не останавливаясь. То и дело впереди между пожелтевшими кустами мерещились силуэты неловко шагающих зомби, но каждый раз вблизи они оказывались то нагромождением ящиков, то сломанным столбом, то ещё чем-то. Осторожно обошёл стену научного лагеря вдоль холма, чтобы не наткнуться на снорков, и прокрался к широким воротам, на всякий случай стараясь не шуметь. Ворота были заперты. Странно. Он пошатал их, удостоверившись, что здесь пути нет, и приник к щелям в толстом металле, разглядывая внутренний двор лагеря. Никого. Дверь бункера приоткрыта, но за ней темнота, свет погашен. Кострище ещё дымится. Он отшатнулся от створки ворот и побежал прочь. Стиснув зубы и глядя только перед собой, он уже не оглядывался в поисках мутантов. Интуиция подсказывала, что поблизости никого нет. Сейчас безумно хотелось только одного - просто услышать человеческий голос, да хотя бы увидеть фигуру на горизонте. Пусть даже зомби или контролёра. Но дорога была пуста. Наконец, он остановился у границы грязного болотца, чтобы перевести дух. Посреди болотца темнел старый вагончик, вокруг под порывами ветра качалась осока в человеческий рост. По мутной воде ходила мелкая рябь, деревянные мостки пустовали. Куда идти? Свернул левее, приближаясь к научным корпусам, облюбованным отделившимся кланом нейтралов. Слышался шум, кажется, голоса. Ему сразу полегчало, даже ноги стали ватными, как после пережитого сильного волнения. И всё же снова сорвался на бег, не в силах дождаться, чтобы увидеть людей. Пусто. Ворота открыты, внутренние двери распахнуты. Стол механика всё так же завален инструментами, в пепельнице горкой сохнут давно остывшие окурки. На полке глухо бормочет радио, передавая сквозь помехи какую-то древнюю запись, в которой он узнал услышанные ранее голоса. Да что же это такое? Где все? Может, к военным? Бежал через поле по привычке, хотя ни единой аномалии за всё это время по дороге не встретил, как и ни единой твари. Выбиваясь из сил, он думал, что рискованно соваться открыто к военным, которые, разумеется, сразу откроют огонь. Впрочем, даже такая перспектива сейчас радовала больше. Внимательно оглядывался по сторонам, тайно надеясь увидеть хотя бы один труп. Куда-то ведь все делись! На базе военных безлюдно, громкоговоритель молчит, освещения нет, только аварийное на первом этаже главного корпуса да масляный фонарик на воротах. Раскачивается от сильного ветра, отбрасывая блики на грязные металлические петли. Он обессиленно прислонился к холодной брезентовой обшивке барака, схватился за голову и мучительно застонал, зажмурившись. Нужно идти восточнее, к деревне новичков, к стоянкам бандитов, к бункеру Сидоровича. Или наоборот, к станции, к Радару. Но он знал, просто чувствовал, что и там никого не найдёт. По брезенту на руку неожиданно стекла струйка холодной воды, застоявшейся на крыше барака ещё с утреннего дождя. Вдруг отчётливо понял, что здесь больше никого нет. Ни единой живой души. Только он. Один.

***

Невероятным усилием воли Шадов вывалился из своего сна. Встрепенувшись, он вскочил на ноги и тут же бухнулся обратно на скамью, почувствовав резкую боль в ноге. Но в следующую секунду сталкер уже оглядывался, унимая бешеный стук сердца и частое прерывистое дыхание. Царила глухая ночь, и в "баре" никого не было, кроме него и монолитовца, который ночевал здесь же, но не на скамье, а у дальней стены, на тонком матрасе, одолженном у бармена. Шадов, чуть помедлив, подтянул к себе костыль, поднялся и дохромал до своего спутника, а затем сел рядом и ткнул его в плечо. — Поговори со мной, а? — тихо сказал он, когда тот встревоженно открыл глаза. — Не о чём мне с тобой говорить, неверный... — проворчал монолитовец, отворачиваясь, но сталкер не уходил. Выждав пару минут, он снова ткнул фанатика в плечо. — Что тебе нужно? — не выдержал, наконец, сектант и сел на матрасе, недобро глядя на нарушителя спокойствия. — Минут десять хотя бы поговорить, всё равно о чём, — пробормотал Шадов, внутренне радуясь даже недовольному голосу монолитовца. После такого слишком реалистичного сна он был готов хоть затеять драку только для того, чтобы ощутить себя живым, почувствовать, что поблизости есть люди. — Почему я? — уже спокойнее спросил монолитовец, а сталкер пожал плечами. — Срочно надо было живой голос услышать, — ответил он, а затем добавил уже тише, — такая дурь приснилась, аж похолодело всё внутри. По лицу сталкера фанатик понял, что спорить бесполезно. — Это Монолит присылает видения, чтобы показать тебе своё могущество, неверный, — произнёс он скорее ради того, чтобы просто что-нибудь сказать, — нельзя уйти из "Монолита". — Тебя звать-то как? — внезапно сменил тему Шадов. — Зачем тебе? — Ну не сектантом же тебя называть постоянно, — усмехнулся сталкер. Монолитовец больше минуты неподвижно смотрел на него, и, хотя на лице ничего не отражалось, сталкер был почти уверен, что тот растерян. Наконец, фанатик привалился к стене спиной и принялся угрюмо рассматривать свои руки, словно впервые увидел их. — Кранк, — тихо произнёс он после паузы, — только меня так давно не зовут уже. Больше просто "адептом". — Странное прозвище, — с подозрением покосился на него Шадов, — хотя тебе подходит, пожалуй. — Я не помню, откуда оно взялось, — буркнул фанатик и прикрыл глаза, — Монолит призывает откинуть прошлую жизнь и вступить в новую. — Зачем? — Чтобы не препятствовала служению и защите Монолита, неверный. Шадов пожал плечами, задумчиво взглянув в сторону, и негромко произнёс: — Мне казалось, что защищать что-то куда проще, когда знаешь, что после боя тебя ждут. — Кто ждут? — неразборчиво пробубнил Кранк, борясь со сном. — Ну, жизнь ждёт. Прошлое, настоящее. Друзья, близкие. Это же так просто. — Лишнее, — отозвался фанатик, — если ты вернёшься в объятия Монолита, он станет для тебя всем, чего ты только можешь пожелать. Сталкер попытался подняться на ноги, но только поморщился от боли и сел поудобнее. — Ты не понимаешь, — горячо воскликнул он, — ты ничего не понимаешь. Это Зона, и здесь совершенно не важно, кому ты служишь и во что веришь, какого цвета у тебя нашивка и как зовут командира. Здесь даже дружба по большей части вынужденная, и деньги имеют очень относительную ценность. Он на минуту прервался, немного успокоившись. Монолитовец молча смотрел на него, во взгляде, казалось, даже промелькнула заинтересованность. — Не имеет значения всё это, — устало заключил Шадов. — А что имеет? — тихо поинтересовался Кранк. — Жизнь. Никаких других констант в Зоне нет. И не будет никогда. Шадов замолчал, а в дверях кто-то невесело усмехнулся. Кранк и сталкер, как по команде, взглянули в ту сторону и увидели Мышь. Свободовец, видимо, уже давно стоял в дверях и слушал разговор. — Вот это правильно, — согласился Мышь, подходя к гостям и присаживаясь рядом, — только ты же сам себе противоречишь. Если важно только то, жив ли ты, то есть смысл бороться только за свою жизнь и наплевать на чужие. Так? Шадов отрицательно покачал головой, исподтишка разглядывая Мышь. Свободовец уже не был таким весёлым, как вечером, да и выглядел лет на пять старше. Лицо его было пугающе серьёзным. — Я не это хотел сказать, — пожал плечами сталкер. — Да знаю я, что ты хотел сказать, бро, — вновь невесело усмехнулся Мышь, — дурью мы здесь все маялись сколько лет. Разбивались по кланам, крошили друг друга за различия взглядов. Наживались на других, а другие наживались на нас. Это Зона, здесь каждый сам за себя. В этом ты прав, но... Свободовец достал измятую пачку сигарет, предложил обоим, а потом закурил, не обращая внимания на нетерпеливый взгляд Шадова, ожидающего продолжения речи. — Вот знаешь, дело в том, — сказал, наконец, Мышь, — что как раз в одиночку мы здесь все и подохнем. Вот так. Он поднялся и побрёл к стойке бара, явно больше не желая продолжать разговор. Шадов взглянул на монолитовца, но по лицу того нельзя было понять, о чём он думает и думает ли вообще о чём-нибудь. — К ночи будем собираться, — мрачно напомнил сталкер своему попутчику, — лидер местный сказал, что они уходят скоро, вот и нам нечего здесь торчать да мешаться. — Слушай его больше, — послышался из-под стойки голос Мыша, а в следующую секунду показался и он сам, сжимая какую-то бутылку в руке, — никуда мы не уходим, только отряд один к Периметру выдвигается, из тех, кто не захотел в Зоне торчать. — Так зачем он... — начал было Шадов. — А ему друг твой не понравился, — рассмеялся Мышь и облокотился на стойку, — командир у нас не злой человек, только скрытный и подозрительный. А ему обо всех, знаешь ли, надо позаботиться. А у свидетелей камушка репутация паршивая.