Счастливый случай, удача или судьба?

Опустившись на табурет прямо напротив священника, я скрестил руки на груди. Внимательно изучив его выражение лица, я понял, что священник был напряжен. Но, все же, по взгляду было видно, что предрасположен ко мне. Задумавшись, священник оперся щекой об свою руку и смотрел на стол под собой. — Я весь в внимании, — громко и отчетливо сказал я, привлекая внимание своего собеседника. Он вовсе растерялся от этих и отвернулся от меня, разглядывая утренний пейзаж Праги с красными черепичными крышами за разбитым окном. Почему же? Чем я мог смутить его? Священник, как будто бы набираясь смелости, вздохнул и положил руки на шатающийся столик. Он снова взглянул мне в глаза и в них я прочел проблеск надежды… надежды, что я пойму его и приму историю, которую он собирается поведать. Мне так казалось, по крайне мере. — Мы с вами так и не познакомились, —начал священник и протянул мне руку, немного приподняв свои густые, светлые брови. Меня зовут Мартин, а вас? — Эжен, — ответил я и пожал ему руку. После этого я почувствовал, как в зале разрядилась обстановка — косые, солнечные лучи показались ярче, а тени — темнее. На нас падали маленькие солнечные блики разных оттенков — розовые, желтые, зеленые, синие — так сияли осколки, которые остались на месте разбитого окна. Над старой Прагой занимался нежный, розовый рассвет, а из окна дул легкий ветерок. Мартин тепло улыбнулся мне и отпустил руку. — Могу ли я обращаться к вам на «ты»? Мне кажется, что мы с вами почти одного возраста и формальности тут ни к чему. Так же, я хочу попросить тебя не стесняться меня и обращаться менее формально, думаю это тут особо и не нужно. Бог уже давно покинул эти места, а я остаюсь священником только для горожан. — Конечно можете, сэр. То есть, Мартин, — тут же запнулся я. «Бог уже давно покинул эти места?» — про себя удивлялся я. Как же это? И как священник мог сказать что-то подобное? Священник? — Может, немного расскажешь о себе? —спросил он с легкой усмешкой на лице. Улыбнувшись, я рассказал все, о чем он хотел знать — о моем возрасте, откуда я родом и чем занимался до приезда сюда. Меня поразило то бесчисленное количество вопросов, каким завалил меня священник — казалось, им нет конца. В глазах его я видел тот самый живой огонек, который появляется у собеседника, когда твой рассказ становится настолько интересным, что он не может дождаться, когда ты продолжишь говорить. По манере речи было видно, насколько Мартин искренен со мной — ему действительно было важно узнать все детали. После нашей беседы Мартин ненадолго отошел — но не сказал, куда и зачем. Я осмотрелся — все вокруг было таким же, как и утром. Судя по тому, как поднялось солнце за горизонтом, можно было сказать, что мы беседовали как минимум несколько часов. Я вытянул затекшие ноги под столом, потянулся и зевнул. Сцепив руки за головой, я повернулся к разбитому окну и прикрыв глаза, погрузился в свои мысли. На душе было хорошо и спокойно…давно я не испытывал таких чудесных эмоций. Через какое-то неопределенное время до меня донесся скрип половиц. Открыв глаза, у столика я обнаружил Мартина. Светлые волосы причесаны, лицо — свежее и бодрое, а на лице играет добродушная улыбка. В руках — простой, незамысловатый железный поднос, немного потрепанный годами и ржавчиной у ручек, а на нем — две кружки и сахарница. Когда Мартин аккуратно, не спеша, опустил поднос на стол, я смог заглянуть внутрь кружек — в них оказался кофе, от которого исходил легкий пар. Выпрямившись так, чтобы мой нос оказался над подносом с кружками, я шумно вдохнул воздух. До меня донесся ароматный, пряный запах кофе, от которого у меня невольно заурчало в животе. Мысленно пристыдив самого себя за неприличное поведение, я, смутившись, отодвинулся от столика. Священник, не обратив никакого внимания на мое странное поведение, молча опустился на табурет, и поместив свою руку с забинтованным запястьем на столик, вздохнул. Другой, левой рукой отодвинул на край стола подсвечник с белой, потухшей свечой. — Что же вы сидите? — начал было он, — Это кофе для нас двоих. Наслаждайтесь. После этих слов Мартин взял кружку, отпил из нее немного и задумчиво оглядев меня и зал, устремил свой взгляд на Прагу за разбитым оконным проемом. Мы сидели в абсолютной тишине, наслаждаясь кофе. И эта тишина не была напрягающей — чувствовалось, что мы оба наслаждаемся компанией друг друга и отдыхаем от всех происшествий. Спустя какое-то время, я первым решился прервать тишину: — Ну, а что же насчет тебя? В это же время Мартин сидел, повернувшись ко мне боком и закинув ногу за ногу, любовался черепичными крышами ветхих домов, которые имели все строения в старой Праге. Он медленно повернулся ко мне и внимательно, только взглядом, изучив меня, загадочно произнес: — А что ты хочешь знать? Я, на подобии театралу, нахмурился и задумчиво потер подбородок, ничего не отвечая. — Хорошо, — сказал Мартин. — Если честно, я знаю многое, о чем ты должен знать, но все это время я боялся рассказывать тебе хоть что-либо, потому что ты, мой юный, милый гость при любой удобной возможности уйдешь отсюда, как только все уляжется и встанет на свои места. Уйдешь, ближе к вечеру, затворив за собой двери костела и растворишься в ночной Праге. Но я не могу этого допустить, потому что мне необходима твоя помощь в одном очень важном деле. Во время этого Мартин не смотрел на меня, а беспокойно крутил в руках пустую кружку. Голос священника был напряженным, а брови его сошлись на переносице, словно внутри у него кипела всеразрушающая буря, которая медленно поглощала его чувства и разум. Эта буря явно не давала ему покоя уже очень долго, потому что морщинка на его переносице была уже темной, глубокой, несмотря на молодость Мартина. Наконец, священник заговорил: — Все, что я тебе сейчас расскажу, — Мартин со стуком поставил кружку на стол, — является абсолютной правдой. Тебе может показаться, что я рассказываю какие-то небылицы или что я попусту сумасшедший, но ты должен мне поверить. В этот момент Мартин в упор посмотрел на меня, и я невольно кивнул ему, подтверждая то, что постараюсь выслушать его, не перебивая. — Отлично, — продолжил он. Как ты уже знаешь, меня зовут Мартин, и по профессии я — священник. Родом отсюда, из Чехии, перебрался из маленькой деревеньки в эту церковь вместе с отцом, когда мне было от роду и пяти лет не было. Уже как несколько лет назад отец оставил меня здесь одного, «привыкать к взрослой жизни», а сам вернулся в родную деревень. Рос я без материнской любви и опеки, потому что моя мать не могла вынести тяжкого сосуществования с моим отцом. Он всегда был строгим и черствым, по отношению ко всем — кроме меня. Мы по-настоящему жили душа в душу, отец всегда был справедлив ко мне и у нас почти никогда не было разногласий… И все это прекратилось тогда, когда отец раскрыл мне страшную тайну нашего древнего рода, жившего испокон веков на этих славянских землях. Тогда-то мы впервые и поругались. Разругались в пух и прах, а общение наше уже прервалось почти на полгода. С тех пор, мы не общались совсем, и я даже не знаю, жив ли мой отец. Неожиданно для меня, Мартин прервал свой рассказ. Он глубоко вздохнул, набрав побольше воздуха в свои легкие, и громко выдохнув, продолжил: — Моя семья берет свои корни с начала Средневековья. Мои предки, в поисках постоянного места жительства кочевали из одного города в другой, пока не дошли до этих мест. Как им тогда показалось, глухие леса Южной Европы и языческие народы, проживающие здесь — самые лучшие причины для того, чтобы основаться тут. Они остались здесь и быстро привыкли к местному раскладу жизни — да и славяне нисколько не притесняли моих предков, относились к ним с почестью и уважением. Основались они недалеко от Лугачовице*, так как там всегда — и сейчас, царствовал мир и покой. Построили несколько деревянных домиков у дремучего зеленого леса, выкопали небольшой колодец и обзавелись маленьким хозяйством. Мой род так и проживал в мире и согласии с местными, пока король, с приходом христианства не захотел крестить всю Чехию. Одним летом, когда время уже потихоньку шло к осени — приехали священники в деревню, где проживали мои предки. Тогда-то и начинается наша история. Духовники потребовали от деревенских парней, чтобы они мигом построили деревянную церковь в поселке, чтобы крестить весь народ, проживающий здесь, и, заодно — жителей соседних деревень. Уже к началу осени церковь была отстроена и освящена по всем надлежащим правилам, осталось дело за малым — крестить местных. Хоть народ местный и поклонялся язычеству, никто особо и не сопротивлялся в силу того, что никто и не понимал, что крещение — смена религии. В деревне было мало образованных крестьян, которые хоть что-то понимали в происходящем, но и старожилы, понимающие, зачем именно приехали священники, покорно шли в церковь, ведь никто им не запрещал после крещения вновь и вновь, когда захочется, обращаться к языческим традициями. И мои предки не были исключением. В тот теплый, но пасмурный день священники заканчивали свою работу и к вечеру, за один день, они успели крестить почти всю деревню. Последними в списке оказалась моя семья. Ближе к закату, на площади у церкви собралось народу — многие знали моих предков по имени, и в знак своего уважения и почтения, пришли на их крещение. На залитой закатным, розово-оранжевом свете площади столпились местные деревенские, перешептываясь друг с другом, держа за руки своих непослушных малышей и во все очи глазеющих на небольшую процессию, ведущую к церкви. Длинную цепочку возглавлял священник — он медленно, будто плавая, шагал к церкви, освещая свой путь дымом от горящего ладана. Уверенной поступью шагал глава семейства, отец пятерых детей и превосходный всадник Лука — осанка его была ровной, а лицо выражало хладнокровную решимость. Он шел твердо, смотря вперед сурово, не отводя взгляд от священника, будто ожидая за ним каких-то злодеяний. Вслед за ним шла его жена Ярмила — в народе ее прозвали доброй колдуньей, так как местные жители часто видели ее в лесу за сбором каких-то диковинных трав и ягод. Местные клялись, что никогда не видели подобных трав у себя, а они прорастают в тропинках, где прошла Ярмила. Лицо ее было заплаканное и было очевидно, что Ярмила не хотела креститься и крестить своих детей — христианство не внушало ей доверия, так же, как и остальным истинным, разумным язычникам тех времен. Но лицо ее было красивым, белоснежным и по нему нельзя было сказать, что она — язычница. Ярмила была похожа на белокурого ангела. Но другого выхода они с мужем не видели — покидать деревню с пятью детьми, из которых только один уже был окрепшим и здоровым подростком являлось крайне опасной затеей. Даже в пути их семью ожидало множество препятствий и испытаний — разбойники, атаманы, любой, кто захотел бы, мог напасть на них в дороге. Что уж там говорить об остальных деревнях…сколько шумихи могли принести сплетни и разговоры о них, если бы семья переехала на другое место, отказавшись от веры. Пара справедливо считала, что их нигде не примут, а крещение не так уж и сильно повлияло бы на их привычный расклад жизни. Только Ярмила не могла с этим смириться. Женщина, держа за руки, вела за собой своих двух дочерей-близняшек, а за ними шли сыновья супружеской четы — два мальчика-сорванца. Они то и дело шутили друг над другом, смеялись и корчили смешные рожицы жителями деревни, пришедшим на крещение — те ободряюще улыбались мальчикам в ответ. Было ясно, что они были еще слишком малы и неразумны, и так же, как и деревенские не понимали той мрачности, которая так внезапно охватила их родителей. В хвосте, медленнее всех шел самый старший ребенок — юноша по имени Милош. Он, засунув руки в карманы своих штанов, плелся позади мальчуганов. Не поднимая взгляда от своих ног, он почти все время шел молча, лишь изредка шипел на своих младших братьев, чтобы они вели себя хоть немного по тише. Милош ненавидел шум и не видел смысла в каком-то глупом крещении. «К чему оно приведет? Что от этого изменится?» — размышлял он. Наконец, небольшая процессия достигла своей цели — церкви. Священник, долго не раздумывая, поднялся по маленькому крыльцу и зашел внутрь, а за ним последовал и отец семейства. За своим мужем Ярмила не пошла. Пропустив малышей и слегка подтолкнув старшего сына в спину, она провела к церкви своих детей, но не пошла за ними. Только тогда, когда ее старший сын Милош поднялся на крыльцо и скрылся в церкви, Ярмила наконец решилась пройти вперед. Отбросив последнюю тень своих глубоких, многолетних сомнений, она быстро, почти добежав до крыльца, поднялась по нему и решительно переступила порог.

Оказавшись за дверьми церкви, Ярмила неожиданно не только для всех, но и для себя, пронзительно закричала — все ее тело поразило неистовое, священное пламя, а сама женщина под удивленными и напуганными взглядами жителей быстро выбежала с площади прочь.