Ручной Кракен

Ястреб не мог жаловаться на жизнь: приличная каюта на отличном корсаре, знающий экипаж здравомыслящий капитан, своя собственная слава и наследство матери, наличие которого порой выходило ему боком. Тем не менее, он на это не сетовал. Ястреб считал, что должен наслаждаться каждым мгновением своей скоротечной жизни и радоваться, ведь никто не знает, как всё могло сложиться, не встреть он семь лет назад Руми. Не познакомь она его тогда с ещё зелёным юнгой Даби, юношей с хитринкой во взгляде и загадочными скобами на лице, сдерживающими от расползания его обугленную кожу. Ястреб убеждал себя в том, что в жизни ему крупно повезло. Кто ещё из пиратов мог похвастать сносными жилищными условиями и отсутствием петли на шее, учитывая множество совершённых им нападений? Определенно не каждый. Квартирмейстер обожал свою работу, если уж говорить начистоту — на военном корабле, где он служил раньше, было и в половину не так занимательно, как на пиратском судне. Хотя дисциплина порой была даже строже военной, разгульная жизнь без какой-либо серьёзной цели, постоянное путешествие в никуда и во все точки мира одновременно, будоражили кровь и впрыскивали столько адреналина, что глаза начинали в буквальном смысле светиться, а крылья подрагивали в предвкушении. Ястреб знал наверняка, что не был в этом одинок: весь экипаж «Голубого Феникса» чувствовал то же самое. Даже с виду скромный и зашуганный Тамаки с улыбкой на лице выходил на абордаж, наслаждаясь всеобщим весельем. И всё же что-то было не так. Тога часто упоминала, что Ястреб будто не от мира сего. Знала бы она насколько была права, когда в тот момент Ястреб вымученно улыбался и отшучивался в попытках скрыть огромные пушистые крылья среди прослоек одежды. Он прекрасно знал, что был «не от мира сего» в самом что ни на есть буквальном значении этой фразы. Ему не повезло родиться сыном сирены. Ирония судьбы: дивное морское существо, своими песнями заманивающее моряков на скалы с целью убить, влюбилось в человека. Узнав о её настоящей сущности, мужчина безжалостно убил любимую, не задумываясь о жизни маленького сынишки, странного гибрида человека и морского монстра. Ястреб привык скрывать свою сущность ото всех, наученный горьким опытом матери. Для него это было естественно, как для всех морских существ, считавшихся легендами среди людей. Скрывайся. Нападай, когда точно знаешь, что тебя не увидят, а затем уходи как можно скорее? Зачем? Слишком просто. На двадцать третьем году жизни этот механизм надоел пирату, ведь по жизни он был очень азартным. Ястреб до сих пор точно не знал, была ли это его постоянная скука или желание развеяться, но в какой-то момент он обнаруживает себя пьяным, сидящим в хижине Руми и рассказывающим ей о творившейся на флоте невероятной тоске. Несколько дней спустя он уже уворачивался от тяжёлых подзатыльников своего нового капитана, заглядывал в угрюмые голубые глаза и лениво растягивал это красивое «Даби», так хорошо ложащееся на язык. Сложенные за спиной крылья мелко подрагивали в предвкушении и Ястреб точно знал, что жизнь его определённо изменится в лучшую сторону. И он не прогадал. Даби был потрясающим капитаном. Тога была великолепной напарницей. Шото, хоть и явно недолюбливал новоявленного квартирмейстера, всё-таки относился к нему с уважением. Твайс и Магне никогда не давали унывать, а Тамаки всегда готовил его любимые фруктовые десерты, лучезарно улыбался и делился последними сплетнями. С Кенмой всегда было так приятно пообсуждать насущные вопросы, поделится чем-то интересным, услышать её точку зрения по поводу политических придворцовых интриг. Курогири был единственным на корабле, кто знал его секрет. Пират никак не мог понять, откуда тот узнавал буквально всё обо всех, ещё и раньше любого другого члена экипажа. Ястреб был уверен не на сто, на тысячу процентов, что тот даже под пытками не выдаст. Такой уж характер у их молчаливого боцмана. (Не любил он вспоминать тот случай, когда по дичайшей глупости не проверил остался ли кто на корабле, стал напевать себе под нос древние песни сирен и неспешно взмахивая крыльями парить над дощатым полом. Именно тогда его заметил изумлённый Курогири, после долгих уговоров давший слово не рассказывать об этом никому.) И всё же, сколько бы Ястреб не убеждал себя, медленно, но верно его пожирали изнутри сомнения. Особенно после недавнего удачного налёта, когда они сели на мель и ждали прилива. Он понял — что-то неуловимо изменилось, но что именно? Разумеется, он осознавал, что прошли годы с того момента, как Даби поставил точку в их отношениях. И всё же что-то не давало Ястребу покоя. Ястреб обнаружил себя сидящим на всё ещё тёплом от дневного палящего солнца валуне у прибоя, сонно зевающего, но неспособного заснуть из-за тяжёлых размышлений, что медленно перетекали в его голове уже которую неделю подряд. Ещё пара часов и он застал бы рассвет, в этих широтах они невероятно красивы. Не заметить изменений в своём капитане Ястреб не мог. Это было бы так же нелепо и до одури странно, как если бы испанцы вдруг сняли сумасшедшие награды за их головы. Даби глупо улыбался, опасно облокачивался на перила, забывал элементарные вещи и решительно игнорировал любые попытки флирта со стороны Ястреба, обычно тут же начиная раздражаться и бурчать. Совсем на него не похоже. Весь экипаж замечал, но негласное правило «не лезь не в своё дело, иначе огребёшь» продолжало работать; продолжал расти градус как странности поведения Даби, так и подозрений экипажа. В основном, конечно, самого Ястреба, озабоченного внезапной переменой в своём капитане. Хоть он и старательно делал вид, что не ему одному не всё равно на личную жизнь Даби. В конце концов, они же остались друзьями, не так ли? Или он просто пытался выдать желаемое за действительное? Разве Даби не делился раньше всем сокровенным, не рассказывал перво-наперво именно ему о наболевшем, не успокаивался, услышав от Ястреба слова поддержки? Неужели Ястреб и правда всё это просто выдумал в безуспешных попытках сблизиться со своим капитаном?.. «Салют, Птенчик, чего не на корабле в такую рань?» Его душа ушла в пятки, похолодели поджилки, Ястреб резко дёрнулся и чуть не свалился с валуна, громко вскрикнув. — Какого Дьявола?.. — гаркнул он, озираясь, но никого не заметил на побережье. — Что за шутки, Тога, это не… Только на этих словах он осознал, что, опустив голову, вперился взглядом в ярко блестящие озорством алые глаза с вертикальным зрачком. Только на этих словах он осознал, что услышал голос в своей голове. Дерьмо. — Ты кто такой?! — зашипел Ястреб и рефлекторно подогнул ноги, потому что непонятное существо сонно потянулось, щёлкнув зубами, и хлестнуло длинным чешуйчатым хвостом из-под покрывала прибережных водорослей. Перевернувшись на спину, оно закинуло руки за голову, позволяя течению раскачивать себя в разные стороны. «Не пытайся отнекиваться, ведь ты понимаешь, что я говорю. Даби не понимал, но ты понимаешь. Я давно заметил что-то неладное с тобой, просто не мог понять, что именно это было.» — Чёрт. «Ястреб ведь, не так ли?» — тритон перевернулся обратно на живот, выпрямился и с заведомой аккуратностью поправил несколько заколок в своих волосах, не дающих им торчать во все стороны. Людских заколок. Ястреб не мог не узнать стиль резьбы по дереву своего капитана, и от удивления забыл ответить. Уставившись нечитаемым взглядом на мокрые голубые волосы, опомнился он только когда когтистая рука несколько раз щёлкнула пальцами, пытаясь привлечь его внимание. «Эй, я спросил, вообще-то!» — Да-да, это моё имя. А ты почему не ответил на мой вопрос? Лицо тритона исказилось в странном выражении, брови взмыли вверх и тут же опустились, принимая хмурое выражение; он глубоко вздохнул, — по-человечески, заметил Ястреб, хотя это было совершенно не нужно морскому существу — и взмахнул рукой, обводя ею пространство вокруг себя. «Меня зовут Томура. Томура Шигараки. Эти широты принадлежат моему клану и я защищаю их от чужаков.» — И по твоему мнению я «чужак»? — фыркнул Ястреб. «Можно и так сказать», хмыкнул тритон. Рубиновые глаза обвели фигуру Ястреба оценивающим взглядом, Томура втянул носом воздух и сощурился, выдыхая. Тоже по-человечески. «Если бы от тебя так не разило, возможно, я бы ничего не заметил, но у человека абсолютно другой запах. А это означает только одно — Даби пригрел у себя ещё какую-то диковинку. Так кто же ты у нас такой, если не секрет?» Первым желанием Ястреба было привычно отшутиться, сказать, что провонял только морем и самим Даби, но серьезный, предостерегающий от глупостей алый взгляд в тот же миг лишил его этого импульсивного желания. Не хотелось даже знать, как непонятно откуда взявшийся тритон вообще узнал о Даби и почему он выразился такими словами. Ястреб глубоко вздохнул, быстро оглянулся по сторонам и, не увидев ни души, стянул с себя жилетку и рубаху, а затем смотал несколько поясов. Оставшись в одних штанах, пират выпрямился и осторожно расправил огромные багровые крылья. Широко раскрыв глаза и приподняв брови, Томура охнул от удивления, резко дёрнул хвостом и замер. Его зрачки сузились, затем снова расширились, а в рубиновых глазах появлялось понимание. «Так вот оно как...», почти обыденно сказал он, выдержав паузу, и снова принял непринуждённый вид; будто не он был изумлён пять секунд назад. «Даби знает?» Вопрос, по какой-то причине, почти ожидаемый. Ястреб совсем не удивлён. Ему просто интересно узнать, с какого перепуга Даби резко стал центром чьей-то вселенной. Особенно непосредственно находящегося перед ним тритона. (Ястреб усиленно душит в зародыше мысль о том, что Даби давно стал центром его собственной вселенной) — Нет. Никто не знает. Конечно, Тога может догадываться, что я пою слишком чисто и красиво для обычного человека, но у неё в голове не всё на месте. Даже если кому-то расскажет, ей просто не поверят. «Сирена, значит?» — Я бы попросил — сын сирены и человека! «Не велика разница», Томура хмыкнул и махнул рукой, создавая брызги. «Птичьи крылышки матери, ноги человека, м~м~м? Могло бы и по-страшнее получится.» Ястреб не сдержался от короткого, практически незаметного смешка. Вот кто бы говорил, в самом-то деле. — Ага, конечно. Только попробуй пошутить про львиные лапы — я лично вытащу тебя на самые острые скалы и скину без зазрения совести. «Кажется, я начинаю понимать, почему Даби тебя бросил.» В этот раз Ястреб не сдержался — расхохотался в голос, — хоть и честно признался себе, что смех этот вышел почти искусственным, с истерическими нотками — запрокинул голову и начал резко размахивать крыльями, широкими взмахами заставляя верхние слои песка перемещаться по берегу небольшими причудливыми ураганчиками. Томура фыркнул почти неслышно, подперев щёку кулаком, постукивая загнутыми когтями по каменистым отложениям на берегу. — Хах, а ты всё-таки остёр на язык, кальмар-переросток, — со смешком выдавил из себя Ястреб, дёрнув бровями. Голос был одобрительным, с нотками смешинки, капелькой грусти и удивления за такое точное попадание. — Между прочим, чтоб ты знал, Даби сначала и меня пришвартовать хотел, вот только у него так ничего и не получилось. — горделиво поделился Ястреб, нахохлившись словно настоящая птица. Только глаза как-то вмиг потеряли былой блеск. Ястреб как-то забывает упомянуть, что кроме этого обычного «хотел пришвартовать» Даби трахал его как портовую шлюху в грязных подворотнях, у таверн поздними вечерами. Забывает упомянуть, как хриплым от сигарет голосом пьяный в щи Даби рассказывал заплетающимся языком о своём отце. О настоящем имени, о Шото, который был ему родным братом, о происхождении шрамов. Ястреб забывает упомянуть, к кому Даби ночью приходил после очередного кошмара и как нежно обнимал, согревая своим внутренним теплом. Цепляясь так крепко, будто боялся даже в полудрёме, что Ястреб сейчас исчезнет навсегда. Забывает упомянуть, для кого раньше Даби ловко крал самые искусные изделия прямо из-под носа аристократов и кому именно дарил то, что забирал как свою долю после удачного абордажа. Ястреб забывает упомянуть, что подарил ничего не подозревающему тогда Даби своё собственное перо, в глупой надежде, что они останутся вместе. Он забывает упомянуть о многом. О главном, на самом деле. Но Томура, кажется, умеет читать между строк и понимает слишком хорошо, потому что просто улыбается краями губ, будто говоря одним только взглядом «я понял, что именно ты хотел сказать». Взор его неуловимо смягчается. Томура издаёт нечленораздельный звук, что-то среднее между задушенным смешком и кашлем, и говорит, скорее иронично, совершенно не то имея в виду: «Я бы тоже за тобой приударил, будь у меня желание. Птичка ты видная.» — Как меркантильно для такого морского создания как ты оценивать людей такими узкими категориями. Томура только фыркнул на это, перебирая между пальцами пушистые алые перья и изредка шелестя хвостом по песку. Не став спорить, он подстраивается под новую тему, потому что тоже понимает: им обоим не хочется сейчас копаться в этом болоте странных эмоциональных привязанностей, гордо именующем себя Даби. «Я не меркантильный», ответил он, выдержав паузу. «Просто сами по себе люди мне не совсем ясны. Намного проще сосуществовать с другими морскими созданиями, чем с кучкой зачастую неприятных, наглых, уничтожающих всё к чему прикасаются, не понимающих значимость природы людишек.» — Тут ты прав. Люди омерзительны в своём желании подчинить себе все законы природы. «И всё-таки ты один из них.» Ястреб набрал в руку мокрого песка, скатал небольшой шарик и, подкинув вверх, на лету сбил его точным ударом кулака; песчинки разлетелись во все стороны своеобразным фейерверком, заставив Томуру недовольно сощуриться. — Да. И понимаю, что даже я иногда пытаюсь сделать то, что противоестественно по своей сути. Мы все такие. Астрономы изучают небо, пытаясь доказать, что Земля вращается вокруг Солнца, что она круглая, а не стоит на огромных животных. Учёные обнаруживают новые законы, открывающие простому люду глаза на окружающие их явления. И всё же никому из них никогда не объяснить происхождения таких существ как мы с тобой. Ты ведь тоже когда-то был человеком и понимаешь, о чём я говорю, не так ли? Тритон сжал губы с тонкую полоску и опустил подбородок на перекрещённые руки, совсем по-человечески вздыхая. Хвост прошёлся широким плавником по близлежащей скале, царапая валун, и снова упал в воду с характерным всплеском. «Да, был. Сотни лет назад. Когда люди ещё верили, что русалки живут среди обычных людей, что любая женщина ведьма, что в чащи лесов лучше не заходить ночью — утянут в заросли лешие и фейри. Я помню всё это», он умолк на какое-то время, будто подбирая слова. Не понимая, как правильно высказаться, словно слишком давно никому о подобном не говорил. «Я помню страх. Помню перепуганных до смерти людей, готовых убивать всё, что не подходило под их стандарты. Помню, как в чуме винили ни в чём не повинных девушек, просто родившихся не с такой внешностью, к которой привыкли горожане. Я не смогу забыть этого, сколько бы лет не прошло. Десятки, сотни, тысячи лет — я всегда буду помнить. Это даёт мне силу идти против таких людей и защищать свою стихию, чего бы мне не стоило. Даже если придётся пойти против самого дорогого мне человека, я это сделаю. Не потому что хочу — потому что так будет правильно.» Решительный блеск его глаз с легким флёром тоски заставил Ястреба невольно передёрнуть плечами, печально вздыхая. Хотел бы он не понять, кого именно тритон имел в виду, вот только не мог. Он слишком хорошо знал и тягу Даби к приключениям на свою задницу, и его неутолимую жажду поиска мифических существ, и его зачастую грубые методы обращения с другими людьми. Знал слишком хорошо, чтобы не понять. И он также прекрасно понял то, что хотел услышать в ответ Томура. — Я позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Обещаю. «Спасибо.» Когтистая рука осторожно зарылась в мягкие перья и Ястреб опустился, садясь на корточки прямо посреди волн, позволяя аккуратным прикосновениям проходиться дальше по длинным маховым перьям. «Ты ведь тоже его любишь, не так ли?» — Так точно~ Снова молчание. «Тогда заранее прости. Сомневаюсь, что он вернётся к тебе. Наверное, ты и сам об этом знаешь.» — Знаю. Как никто другой. — Ястреб слегка зажмурился, посмотрев на линию горизонта: пурпурный начал медленно переливаться в тёмно-розовый и мутно-фиолетовый. Совсем скоро поднимется солнце. — И не буду мешать. Если он счастлив, пусть будет так. Раз уж со мной у него не получилось, я искренне надеюсь, что у тебя получится вернуть в его жизнь смысл. Шигараки кивнул, как-то странно улыбнувшись напоследок, привстал на локтях, возвращаясь с берега в более глубокую воду. Он в последний раз поправил заколки в волосах, вздохнул, махнул коротко рукой на прощание и нырнул, оставив после себя только широкие круги на воде да отблеск чешуи. Ястреб лишь поёжился от холода. Вставая на ноги и неспешно натягивая одежду, вновь скрупулёзно стараясь спрятать свои крылья, он думал о том, что, возможно, ему стоит перестать столь остро реагировать на это давнее расставание. Постоянная боль в груди говорила, увы, обратное. *** Это был тот неловкий раз, когда Томуре всё-таки удалось уговорить Ястреба поведать Даби о своей настоящей сущности. По правде, Ястреб уже не мог точно вспомнить, сколько конкретно раз он отнекивался из чистого страха. Инстинкты буквально орали о том, что пойдёт не так буквально всё, что в теории могло бы пойти не так. Ястреб не удивился бы этому, вот честно. Паранойе не мешал тот факт, что Томура уже успел познакомится с другими членами экипажа и даже рассказать об этом самому Даби, а это означало, что хотя бы часть с объяснением, откуда Ястреб вообще знает этого хитрохвостого тритона, была теоретически не нужна. Но, как Ястреб и предполагал, беспокойство вообще не собиралось его покидать, постепенно только нарастая. Почти неудивительно, по правде. Для Ястреба всё связанное с Даби давно стало синонимом к «паранойе», «тревоге» и «смятению». Он нашёл Даби на палубе: они пришвартовались в какой-то глуши, возле острова недалеко от берегов Америки, и все разошлись, отдыхая после тяжёлой переправы через Атлантику. Идеальный момент, как говорил Томура, подталкивая его к совершению этого бесспорно ответственного шага. Говорил, что Даби должен понять. По крайней мере теперь, когда уже познакомился с другими морскими существами. Говорил, что это не так страшно и опасно как кажется. Что моряки привыкли к подобному. Что Даби не может не понять. Ястреб честно хотел в это верить, честно-честно. И Томура, казалось, сам верил в свои слова, улыбаясь так искренне и безмятежно. Как бы там ни было, он стоял на опустевшей палубе, мысленно подбирал нужные слова и молился всем богам моря, чтобы обошлось, чтобы всё прошло гладко. Даже со страховкой в виде плавающего где-то поблизости Шигараки признание всё ещё казалось чем-то пугающим. Слишком пугающим. И поэтому первое, что Ястреб произносит, приблизившись почти вплотную к своему капитану, чуть смазывается и становится похожим на мямляще-тараторящие звуки под конец: — Хей, Даби, нам тут нужно поговорить кое о чём. Найдётся минутка? Это серьёзно. Даби лениво переводит взгляд с карты в руке на переминающегося с ноги на ногу квартирмейстера, глубоко вздыхает, откладывает все карты на столе в сторону и встаёт, поправляя сзади свободную рубаху. Ястреб не может невольно не заметить, как перекатывались под ней мышцы, пока капитан разминал затёкшую шею и плечи. Мимолётный взгляд, но этого уже хватает, чтобы сглотнуть ставший поперёк горла ком. Даби замечает. Бросает короткий, отрывочный взгляд, и понимает всё по-своему, тут же замотав головой: — Э, не~е, если ты о том, то я уже высказал всё три года назад. Давай не будем поднимать тему снова, мм? Разве мы не разошлись на мирной ноте и ты не... — Даби, это не то, о чём ты подумал! Я не собирался поднимать эту тему вообще! — пытаясь перебить как можно мягче, воскликнул Ястреб. Сбоку заскрипел борт и всплеснула вода, через пару секунд донеслось тихое, но отчётливо-угрожающее шипение Томуры: «Не повышай на него голос, птенчик. Я предупрежу всего один раз.» — Ты мне тут ещё поугрожай, кальмар-переросток! — возмутился Ястреб, махнув на недовольно нахмурившегося тритона рукой. Только он раскрыл рот, чтобы продолжить гневную тираду, как вдруг рука Даби легла на его плечо и с силой сжала, а до слуха его долетел крайне удивлённый голос капитана: — Погоди, это ты сейчас Томуре ответил? Но он же не сказал ничего вслух, только… Тут его лицо исказилось в резком понимании и Даби резко повернулся лицом к Томуре. — Так ты всё-таки понимал, что я говорил, и просто придуривался?! И Ястреб тоже понимает, что за трели ты там выпеваешь?! Каракатица, почему сразу мне не сказал?! — Ты не спрашивал. — спокойно ответил ему Томура, и до того мерзко и пакостно улыбнулся шокировано вытаращившемуся Ястребу, что у последнего все слова застряли в глотке. Хитрая тварь всё это время могла спокойно разговаривать нормальным языком, просто набивала себе цену?! — Да ты!.. — задохнулся возмущением Ястреб, резко забывая, что его держал за грудки не менее ошарашенный Даби, и взмахнул руками от переизбытка эмоций. — Я думал, ты не можешь по-человечески говорить, а ты просто притворялся?! Что за нахрен? «Ну извини, птенчик, задел твои чувства? Я, между прочим, не обязан отчитываться.» — Но хотя бы предупредить! Ты же ни разу не... Ястреба встряхнули так резко, что он прикусил кончик своего языка и тихо шикнул от неожиданности, инстинктивно шагнув назад для удержания равновесия. Он посмотрел на Даби — выражение лица такое, словно тот вживую увидел мертвеца, похороненного столетия назад; когда Даби спрашивал его, голос почти дрожал от напряжения, непонимания, и, наверное, какой-то беспомощности. Будто он не мог понять чего-то настолько элементарного, что за это было практически стыдно: — Так ты и это понимаешь? Глубокий вдох. Долгий выдох. Ястреб закусил губу. Соврать уже не получится, так ведь? — Да, я прекрасно понимаю всё, что он говорит. Даби застыл на месте. Что-то изменилось в потемневшем взгляде, который смог уловить Ястреб, пока тот пристально всматривался в его лицо. Затем капитан так же медленно повернулся к висящему на перилах тритону, вслушивающемуся в разговор с ребяческим любопытством. — Томура, пожалуйста, не мог бы ты оставить нас наедине? Этот вопрос я бы хотел решить лично. Тритон без каких-либо вопросов кивает и, оттолкнувшись от перил, тут же ныряет головой вниз, взмахнув напоследок длинным хвостом и разбрызгав воду по борту. Ястреб с какой-то странной завистью осознаёт, что так вежливо Даби не говорил с ним никогда за годы их общения. — Итак. Что же такого интересного ты мне расскажешь, чтобы стало ясно, какого чёрта ты прекрасно понимаешь язык, на котором говорит Томура? Ястреб неловко опускает взгляд и, без лишних слов стягивая жилетку, осторожно раскрывает крылья, прижимая их ближе к спине, просто на всякий случай. Вдруг Даби прямо сейчас выйдет из себя и накинется на него, пытаясь вырвать все до единого перья. Вдруг он окажется таким же, как и тот мужчина, которого Ястреб никак не хотел называть своим отцом. Молчание длится минуту, но ничего не происходит. Перья беспокойно подрагивают на ветру, бриз этот почти не ощутимый, успокаивающий; Ястребу всегда нравилось парить при таком ветре и совершенно не хотелось теперь ассоциировать его с такой бессмысленной ссорой с Даби, которую он так долго избегал, отмалчиваясь и недоговаривая, обманывая и скрывая правду ото всех. В какой-то мере даже от себя. Кажется, у Даби просто перехватывает дыхание, потому что не слышно вообще ни звука. Ястреб медленно поднимает взгляд, замечает исказившее черты лица капитана изумление во взгляде, смятение и неверие, перемешавшееся с медленным осознанием ситуации. Его рука рывком потянулась к серьге, прошлась кончиком пальца по яркому перу и резко отдёрнулась, будто не желая к нему прикасаться. Ястреб с затаённым страхом наблюдал, как обычно спокойный и игривый взгляд ожесточается, приобретая стальной блеск. — Всё это время ты был одним из них и ничего не говорил, прекрасно зная о том, как давно я искал подтверждения существования морских созданий? — тихо, с холодной яростью в звенящем голосе произносит Даби и рука его опускается, сжимаясь в кулак. Ястребу нечего ответить на это. Он прекрасно знает, что опоздал с этим признанием лет этак на пять, может даже шесть. Мог ведь спокойно рассказать ему всё, когда понял, что их дружба стала достаточно крепкой. И всё же не сказал. Никому не сказал. Его прошибает изнутри волна тревоги, по спине поднимается вверх табун мурашек, крылья невольно трясутся и подрагивают, расправляясь, когда он передёргивает плечами, складывая руки на груди в защитном жесте. Повинуясь воле хозяина, крылья чуть сгибаются и закрывают его с боков, будто делая и без того невысокую фигуру ещё меньше. Ястреб просто физически не может поднять взгляд. Эфемерное, тяжёлое чувство вины душит его, но пират никак не может понять, в чём дело — он крутит мысленно эту проблему сродни сложнейшей головоломке, с разных сторон, и так, и сяк, но в который раз осознаёт, что банально не может справится с этой задачей. Ястреб и раньше не мог понять, почему так резко оборвалась тонкая нить доверия между ними, а сейчас и подавно. (Может, это просто его судьба: любить безответно, терять человека раз за разом, не понимать в какой момент сошёл с правильного пути?) Рука Даби, такая тёплая и приятная на ощупь, почти ласково касается крыла, заставляя Ястреба буквально подпрыгнуть на месте и, рефлекторно шагнув назад, расправить крылья. Чтобы, случись что, тут же взлететь. Рефлекс. Инстинкт. И Даби, кажется, это понял: задумчивое лицо приняло более разочарованный вид, губы были поджаты, рука застыла в воздухе и медленно сжалась в кулак, опускаясь вдоль тела. (Он и сам уже слишком хорошо знал, что прежнее доверие давно потеряно, правда?) — Ты... — голос хриплый, даже слишком, словно Даби за секунду выкурил весь табак на корабле и забыл прочистить горло. Он прокашливается, молчит с секунду, и продолжает. Глаза в глаза, как делал раньше. — Ты... Почему ты ничего не рассказал? Я думал... Думал, что раньше ты доверял мне такие секреты. Горечь. И обида. Сильная обида. Ястреб слышит в этом голосе что-то схожее с разочарованием и злостью, но думает, что это лишь его домыслы из-за нервного перенапряжения. Он всегда додумывал что-то. Даже мелочи. Может, это и было одной из причин расставания. Почему-то сейчас он впервые задумался об этом варианте. Вполне вероятно, на самом-то деле. Но Ястреб слишком хорошо понимает, что нужно отвечать, и потому глубоко вздыхает, позволяя наконец крыльям безвольно опасть на дощатую палубу огромным покрывалом разномастных по длине перьев. — Я просто боялся, — честно, заведомо приглушённо говорит Ястреб и плюёт на всё: на негласный запрет делиться самыми сокровенными тайнами, на личное правило Даби никогда не ныть и не жаловаться, даже на его личное обещание ни за что на свете не показать Даби своей слабости; как только он открывает рот, поток слов, накопленных годами молчания, уже невозможно остановить: — Я боялся, что повторится история моей матери. Я не человек, Даби, и никогда полностью им не был. Во мне течёт кровь монстра, заманивающего пением моряков на скалы, и, тысяча чертей, знал бы ты, как сильно я это ненавижу. Ненавижу осознавать то, что так долго не признавался никому, кто я есть на самом деле, что разучился говорить о своих проблемах вообще, пряча всё за улыбкой. Я глубоко сожалею, что тебе приходилось меня так долго терпеть, что у меня несносный характер. А моя паранойя просто не могла позволить мне зайти дальше, чем ты хотел. Я не прошу сочувствия и не прошу, чтобы ты пытался поставить себя на моё место. Поверь, ты не захочешь прочувствовать мою жизнь на своей шкуре, сколько бы ты не вынес этого дерьма сам. Я просто устал и хочу, чтобы люди перестали относится ко всему инородному, как ко вселенскому злу, которое нужно уничтожить. Или изучить под микроскопом, как какую-то лабораторную крысу. Слишком устал от вечного страха. И, да, если ты так хочешь это слышать, то я до дрожи в коленях боялся признаться именно тебе, ведь я столько раз видел как пренебрежительно ты относишься к другим людям. Если бы не Томура, не признался бы вообще никогда. Он сказал, что ты поймёшь. Что ж, посмотрим, насколько ты отличаешься от тех, кто готов был растерзать меня на кусочки при виде этих крыльев за спиной. Он наконец выдохся. Сделал несколько глубоких вдохов, ссутулился. Ястреб чувствовал, что не сказал и сотой части того, что хотел, однако физически просто не мог продолжать. Было больно, практически ощутимо больно выплёскивать все свои переживания и не знать какой будет реакция, чего ожидать и что делать. Что ещё сказать, когда во рту просто пересохло, а сердце стучит где-то в горле, и так страшно, страшнострашнострашнострашно... Руки Даби, тёплые, приятные, успокаивающие, резко обвились вокруг ошарашенного Ястреба и прижали близко-близко. Он задушенно выдохнул куда-то в шею капитана, еле удерживая равновесие на цыпочках. Крылья от внезапности произошедшего взмыли вверх, забились опасливо о палубу с громким хлопаньем и даже приподняли их обоих над землёй на пару сантиметров. Крылья замерли, стоило Ястребу осознать, что ему ничего не угрожает, чуть накренились под собственным весом вперёд и накрыли Даби с боков пуховым одеялом. — Прости. — тихо, почти неслышно шепнул Даби, и его горячее дыхание опалило макушку Ястреба. Дрожь прошла по его спине. — Прости меня. Я... не хотел, чтобы ты ощущал всё это, общаясь со мной. Прости. Знаю, слов слишком мало, но извини за то, что я был таким эгоистом и никогда не спрашивал, каково было тебе. Я так сожалею, что сейчас тебе пришлось пересиливать себя, зная, что ты можешь не дождаться понимания в ответ. Я полный придурок. Прости. Оцепенев, Ястреб ощутил, как руки Даби сжались с силой за его спиной, но ниже стыка крыльев и позвоночника, не позволяя себе притрагиваться к перьям. Против воли, в уголках его глаз собралась влага и Ястреб вцепился в рубашку Даби, вжимаясь щекой в шею и пытаясь не шмыгать носом. Он мягко обволок коконом из крыльев их обоих, закрывая от внешнего мира, осторожно касаясь обожжённой кожи на руках и шее. — Я... Никогда не хотел, чтобы тебе приходилось что-то скрывать от меня из-за страха. Не знаю как другие, но я уж точно не хотел. — Спасибо. Рад, что ты понял. Это очень важно для меня. — приглушённо сказал Ястреб. Голос немного подрагивал, но это сейчас было не так важно. Ястреб был искренне рад. Чувство наполняло его медленно, с каждым новым круговоротом мыслей о том, что он наконец услышал то, что так долго хотел. Что он справился, что страх не смог помешать, что его поняли. Даби решительно не хотел размыкать объятия и Ястреб был абсолютно не против, прижимаясь как можно ближе к родному, знакомому до физической боли запаху, распушив свои перья и мягко водя ими по оголённой коже. Ястреб впервые за несколько лет ощутил себя чуточку ближе к понятию «живой». Но почему-то легче на душе ни капли не становилось. *** На самом деле Ястребу нравилось наблюдать, спрятавшись среди зарослей, как тихо переговаривались между собой Даби и Томура. Это была слежка и он знал, что так поступать очень хреново, но ни разу не смог удержаться, наблюдая как эти двое удаляются куда-то вместе или шушукаются у трапа. Квартирмейстеру по-настоящему нравилось осознавать, что его капитан наконец обрёл своё счастье. Что его голубые глаза светились радостью и заботой, что мягкая улыбка разрезала потрескавшиеся и обветренные губы, что ему наконец-то было к кому вернутся. Что теперь его кто-то ждал. В груди от этих мыслей холодело, словно насильно вырывало какую-то очень важную частичку души, что-то дорогое и родное, но Ястреб знал, что он не имеет права вмешиваться. Это не его история. Не его счастье. Не его Даби. Ястреб порой проклинал свою судьбу. Его уделом оставалось заманивать ничего не подозревающих моряков завораживающим голосом в свои сети, но так и не обрести истинного счастья? Чем больше он об этом думал, тем более вероятным казался такой исход. Даби нырял в воду и плескался как ребёнок. Смеялся, когда Томура щекотал ему ноги своим хвостом, швырялся песком и ракушками, пытался снять со спины прилипшие морские звёзды. Даби забирал себе редкие украшения при налётах и делал подарки. Но не ему. Не Ястребу, как раньше. Он дарил их широко улыбающемуся Томуре, обнимающему капитана в ответ с такой силой, что, казалось, ещё немного и раздался бы хруст рёбер. Ястреб не мог не умиляться этим сценам. Улыбался своему капитану, как всегда шутил, ловил на себе пронзительный взгляд рубиновых глаз и шуточно флиртовал, не позволяя себе большего. Только по ночам в своей каюте он расправлял огромные алые крылья и, сдерживая истошный крик, вырывал в приступе неконтролируемой ярости перья, разбрасывая их по полу. Слёзы отчаяния душили его каждый раз, застревая комом в горле и отдавая солью на щеках, ковёр из алых окровавленных перьев укрывал всё вокруг. Ястреб просто лежал среди разгромленной каюты, укрыв себя тёплым пухом крыльев словно коконом, и обхватывал колени руками, силясь успокоиться. У него ведь не было решительно никаких причин жаловаться на свою жизнь, не так ли? Тогда почему с каждым днём дыра в груди зияла всё больше, засасывая внутрь всё его нутро и оставляя тупую зудящую боль под сердцем? Почему слёзы уже просто не текли, застревая в глотке и не давая дышать? Может потому, что Ястреб любил, любил больше жизни, прекрасно осознавая безответность своих чувств?