В сумерках

Дождь лил всю ночь напролёт, я почти не спала и слушала, как тяжёлые капли барабанят по карнизам. Проклятый вечно сопливый Лондон. Когда утром я поднялась и выглянула в окно, то увидела пучки осклизлой травы, вспухавшие из проталин в ноздреватом, рыхлом снегу. У меня в квартире вид открывался тоже не слишком жизнерадостный — в этот ранний час всё казалось приглушённым и выцветшим: грязные чашки, незаправленная кровать, сломанная световая гирлянда. Одним словом, ужасное построждественское уныние. До обеда я пыталась читать «Трагедию атеиста» Сирила Тёрнера, то и дело поглядывая на свой телефон. Текст сливался в одно пёстрое пятно, смысл перечитываемого отрывка упорно ускользал от меня. Мозг разве что случайно выхватывал какое-нибудь предложение из толщи текста. В конце концов, я не выдержала пытки и засунула пьесу на одну из книжных полок. Лучше уж снова вернуться к детективному роману Гиллиан Флинн о расследовании жестокого убийства, произошедшего на ферме. Расположившись на диване, я закрыла глаза и долго сидела так, пока не прибыл курьер. До моего дня рождения оставалось ещё полторы недели, а аттракцион невиданной щедрости начинался уже сейчас. Стоило один раз отпраздновать день рождения в Roof Gardens, напялив на себя брючный костюм от Stella Mccartney, а в конце вечера по милости Артура свалиться в декоративное озерцо, как я в одно мгновение превратилась в мишень для модных критиков. Костюм, конечно, был ужасный, а уж насквозь промокшим и вовсе смотрелся не ахти. Кто-то додумался сфотографировать меня, и наутро снимки уже красовались на одном популярном интернет-портале в рубрике «Богатые дети Лондона» с подписью «Приоденьте уже бедняжку!». С тех пор модные дома исправно присылали мне пакеты с одеждой из новых коллекций в надежде, что именно в их шмотках я опять свалюсь куда-нибудь на глазах у всех. Gucci как всегда были первыми. Я небрежно вытряхнула вещи из упаковочной бумаги, а затем разложила их на кровати. Ужасное сочетание красного и розового, жаккард, золотисто-матовая фурнитура, поблёскивавшая в тусклом дневном свете. Просто феерическая безвкусица. «Gucci — дорого и безобразно», — любила повторять Игрэйн. «Словно цыган пустили в византийскую церквушку, внутреннее убранство которой подобно тончайшей скорлупе из позолоты и смальты, дали иглу, нить и приказали шить, вдохновляясь обстановкой», — однажды высказался Лэнс. Мой мокрый костюм был в десятки раз лучше этого кошмара. Спрашивается, что эти люди вообще понимали в моде? Впрочем, именно Gucci приучили народ благоговеть перед извращённым. Ну, и ещё Леди Гага. Я сунула одежду обратно в пакет и убрала его в нижний ящик комода. Пусть полежит там до недели благотворительности. Телефон по-прежнему молчал. К обеду привезли мой заказ из ресторана. После я отмывала кухню, чтобы затем снова её загадить, вознамерившись испечь печенье. Вместо имбирных единорогов у меня получились какие-то бледные переродки из «Голодных игр». Но кто совершенен? «Чжан Цзыи», — выдохнула я, листая ленту инстаграма. Уж она-то никогда бы не надела наряды от Gucci. Дождь, наконец, перестал, к вечеру совсем распогодилось. Ленивые лучи зимнего солнца собрались в жёлтые лужи на дубовых досках пола, и гостиная засияла — роскошно, густо, пьяняще. Меня одолевала дрёма, голова раскалывалась, и во всем происходящем было что-то не вполне от этого мира, что-то похожее на сон. Казалось, что я вот-вот вздрогну и проснусь, подниму голову от раскрытой книги и пойму, что сижу в своей тёмной гостиной совершенно одна. Я не стала перезванивать Вортигерну ни вчера вечером, ни сегодня днём. Я считала, что нельзя говорить такое, а потом просто бросать трубку. Нельзя было завершать разговор подобным образом. В подогретой герметичной атмосфере, словно в чашке Петри, стремительно разрасталась чёрная плесень моего искажённого восприятия действительности. «Я тебя люблю» в конце телефонного разговора — это своеобразный эквивалент нежного прощания. Мой отец обычно говорил «целую», Лэнс — «чао-какао» или «живи и процветай». Манера Вортигерна прощаться не отличалась от общепринятой за одним лишь исключением. Я покосилась на мобильник. «Я тебя люблю». Улыбка, затем небрежное движение руки, мгновение — и телефон уже в заднем кармане брюк. «Я тебя люблю» — и так двадцать лет. Я любовалась этим. Маленькое ежедневное признание в большом чувстве. Я ощущала себя так, будто влезла в чужие туфли. Боже, он хотя бы помнил обо всём этом? Мне захотелось пить. Я пошла на кухню и выпила стакан воды прямо из-под крана. На часах было семь. В Нью-Йорке — только два. Вортигерн всё ещё не позвонил. Кстати говоря, Лэнс тоже не давал о себе знать. Налив ещё воды, я вернулась в гостиную. От первого стакана, опрокинутого залпом, меня слегка подташнивало, и теперь я пила медленно, мелкими глотками, поглядывая на расчехлённый новенький планшет. В последний раз я сохраняла набросок шоу-рума для Игрэйн. Прошло уже больше двух недель, а я не дорисовала ни чёрточки. Безделье, как известно, досуг невежд. Поискав на столе журнал с фотографиями лучших интерьеров отеля Le Bristol, я выбрала цветовое решение и сделала несколько новых зарисовок. На фоне работал телевизор, вазочка с мармеладом стремительно пустела. Когда я закончила вырисовывать детали, время давно перевалило за полночь, и мне ужасно захотелось есть. Вортигерн, должно быть, уже прибыл в театр. Меня немного беспокоило его молчание, он словно наказывал меня, а это было совсем не в его стиле. Вернее, он никогда так не поступал по отношению ко мне. По-прежнему упрямствуя, я не стала звонить первой. Лэнс как чувствовал — вдруг ни с того ни с сего затеял переписку, пока я задумчиво откусывала ноги имбирным единорогам и запивала их молоком. «Молчание — щит от многих бед, а болтовня всегда во вред». Аж в рифму! «Ну привет, говнюк», — написала я. Ответ пришёл незамедлительно: «Философа обидеть всякий может». Понятно, значит, мы были трезвые. Я отложила телефон. Не так быстро, сэр Ланселот. Я даже не знала, что может унять моё недовольство. Торт, цветы, новая парфюмерная вода от Prada? Извинения в стихах? Внутренний голос напомнил: совсем недавно Лэнс спас мне жизнь. Сначала спас, а потом указал на её бессмысленность. Прикончив всё печенье, я приняла душ, переоделась и, захватив ноутбук, устроилась на постели. Перед тем как включить сериал, я зашла на Кикстартер, чтобы ещё раз взглянуть на наш с Вирджи проект. В общем поиске его уже не было, и мне пришлось искать среди завершённых. Чего там только не было: съедобные ложки, магнит для достижения цели, многоразовые чехлы для обуви, первая в стране православная пекарня, даже технология увеличения срока жизни. На фоне всего этого небольшое уютное антикафе казалось идеей века. Теперь, когда выяснилось, что спонсором был Мерсия, а помещение, которое займёт Вирджи, располагалось в здании, выполненном в стиле поп-арт, я поняла, что предложенный дизайн интерьера не совсем соответствовал общей концепции. По-хорошему нужно было бы переговорить с Мерсией и доработать проект, я была даже не против взяться за это прямо завтра утром, но выходило так, будто я снова хотела играть в бизнес. А я не знала, чего хотела, хотя и провела целый день за планшетом, не выпуская стилус из рук, и только голод смог меня отвлечь. «Подумаю об этом завтра, — привычным образом отмахнулась я. — Или никогда». Из окна потянуло влагой, на луну набежали облака. Ближе к концу третьей серии сериала я всё-таки набрала Вортигерну, но не услышала ни одного гудка — абонент был недоступен. По моим подсчётам спектакль должен был уже подойти к концу. Меня охватило беспокойство. Что ещё за шутки? Я позвонила ещё раз и ещё. Результат был всё тот же. Зато у Лэнса случился приступ красноречия, и мне пришлось удалить не меньше дюжины смс от него. В последнем значилось обещание приехать в ближайшее время, и, видимо, это самое ближайшее время наступило прямо сейчас, в четвёртом часу ночи, потому что в дверь совершенно неожиданно постучали. Я отпихнула ноутбук в сторону и кубарем скатилась с кровати. Видит бог, это было не лучшее время, чтобы притащиться ко мне с покаянием. Стук раздался снова, на этот раз более настойчивый и какой-то тревожный. Я зачем-то напялила халат поверх пижамы и в таком виде поспешила к двери. На пороге, опершись локтем о дверной косяк, стоял Вортигерн. Вокруг шеи он небрежными петлями намотал светло-серый шарф, пальто было распахнуто, а карманы смешно оттопыривались. С первого взгляда было ясно, что он сильно пьян. Я обернулась, чтобы взглянуть на часы, затем вновь озадаченно посмотрела на Вортигерна. Волосы у него были всклоченные, а глаза — мутные-мутные. — Ты же в Нью-Йорке, — проблеяла я, как последняя идиотка. — В Нью-Йорке? — переспросил он пьяным, непослушным голосом. — Всё ещё в Нью-Йорке? Вот так ра-а-аз. Тут его кто-то окрикнул: — Сэр! Вы забыли! Сэр! Позади замаячил таксист в лихо заломленной фуражке с лакированным козырьком. Под мышкой он держал две коробки, на которых я ещё издалека разглядела изображения дроидов из «Звёздных войн». — Японский бог! — воскликнула я. — Давайте! Давайте этих малышей сюда! Идите к мамочке. Вортигерну пришлось посторониться, он опасно накренился и обязательно вывалился бы на крыльцо, если бы в последний момент я не удержала его за рукав. Таксист передал мне коробки и, поправив фуражку, весьма тактично напомнил Вортигерну о том, что тот, к тому же, забыл ещё и заплатить. — Это потому что вы обещали довезти меня до Честер-сквер, а привезли обратно в Нью-Йорк, — сердито заметил он. Молодой человек растерялся. — Ерунда, я заплачу, — вмешалась я. — Ещё чего! — запротестовал Вортигерн и полез во внутренний карман за бумажником. — Вы меня, мой друг, конечно, о-о-очень подвели… Я закатила глаза. — Бога ради, Ворт, ты в Лондоне. — Это не имеет значения, — легкомысленно отмахнулся он. — Если ты здесь. Он не глядя протянул купюру таксисту. Похоже, мучения последнего окупились сполна. — Благодарю вас, сэр! Доброй ночи! Я отложила коробки в сторону, а затем втянула Вортигерна в прихожую и захлопнула дверь. Он тяжело привалился к ней спиной. Повисло молчание. Я шагнула к нему, машинально пригладила растрепанные кудри, размотала шарф, бросила его на оттоманку. Вортигерн разглядывал меня с бессмысленной сосредоточенностью пьяного человека. Он выглядел измождённым, им владела красивая сонная тоска. Когда я взялась за воротник его пальто, Вортигерн неожиданно положил руки мне на плечи и, наклонившись, коротко поцеловал в губы. Это было всё равно, что приложиться к горлышку бутылки с портвейном. Я посмотрела на изящно очерченный рот и глаза с поволокой и подумала о том, что мы впервые остались наедине там, где никто не мог нас потревожить. А этот дурак напился. — Вортигерн, — строго произнесла я. — Праздники закончились. Он хмыкнул; взгляд его был открыт и мягок. Он выглядел пьяным и влюблённым до беспамятства. — О, милая… У меня теперь каждый день как праздник. Я стащила с него пальто и полезла в шкаф за вешалкой. — Подож-ж-жди, — просипел он. — Там в кармане должен быть калорен. — Что? Вортигерн потёр глаза кулаками и широко зевнул. — Калорен. И шмуровик. Я прижала ладонь к лицу, давясь от смеха. Вортигерн осторожно отлепился от двери, выпрямился и потянул указательным пальцем за воротник. — Ты чего, надо мной смиёсся? — он сердито надул губы и выпятил подбородок. У меня выступили слёзы. — Идём, шмуровик, — выдавила из себя я. — Сядешь и расскажешь, где ты успел так надраться. — Можтбыть, ты меня лучше поцелуешь? — с надеждой спросил он. — Нет. — Но почему? — От тебя несёт, как от ликёроводочного завода. Стянув галстук, Вортигерн, слегка пошатываясь, побрёл за мной в гостиную, а затем в пьяном ступоре повалился на диван. — Там было столько еды, — он махнул рукой. — Омары, паштеты, мус-с-с-с-сы, целый ящик «Тетенже». А ещё маленькие картошечки! Представляешь? Малюсенькие такие. Он болтал, глядя мне в глаза, казалось совершенно очарованный своими воспоминаниями. Он даже показал, насколько маленькими были те самые картошечки, пока я стягивала с него ботинки. Выпрямившись, я взглянула на него: мятая одежда, какое-то пятно на рубашке, небрежно скрещенные ноги — ну прямо пьяная респектабельность. В груди у меня разлилось тепло. Повинуясь порыву, я наклонилась и поцеловала его меж сведённых бровей. Он блаженно замычал. — Как ты оказался в Лондоне? — спросила я. — Ты ведь должен был быть на спектакле. — Он сказал, что у него есть частный самолёт… ему надо было попасть в Лондон, я сказал, что мне тоже… — бессвязно ответил Вортигерн, — почему у этих сопляков есть самолёты, а у меня нет? — Потому что ты считаешь это идиотским вложением денег, — ответила я. — Да-а-а-а, — гнусаво протянул он, потирая уголки глаз. — Теперь я передумал. Я сказал, что мне нужно в Лондон, он ответил, что это не проблема. Пффф, не проблема, а? — Кто он? — спросила я. — Бедивер. Из этого дурацкого клуба консервов. Консерваторов. — Из Карлтона? Вортигерн щёлкнул пальцами и развалился на диванных подушках. Я сходила на кухню и принесла ему стакан воды. Вортигерн покачал головой, наблюдая за мной сквозь полуопущенные веки. Глаза его хитро и пьяно блестели. Он облизал губы и выдохнул: — Какая ты красивая. Славная девочка! Так бы и потискал. Я поперхнулась водой. — Слава богу, мой отец тебя не слышит. — Иди сюда. Иди ко мне. — Нет, Вортигерн. Он закрыл глаза. Затем очень шумно выдохнул, застонал и замер. — А можно мне в уборную? — жалобным тоном спросил он. — Ну о-о-очень надо. Я запоздало подумала о том, что его могло тошнить. Когда я спросила напрямую, он покачал головой. Прежде чем отправить его в туалет, я осторожно приложила ладонь к его лбу. Вортигерн снова застонал. Лицо его горело. Я постелила ему в гостевой спальне. Она давно была закреплена за Лэнсом. Он часто ночевал у меня, когда ему было лень ехать к себе. Прежняя хозяйка использовала комнату в качестве детской, и интерьер там был соответствующий — обои с розовыми слонами, разноцветная тюль, рисунки на плинтусах. Я не стала делать ремонт. Лэнс называл эту спальню своими покоями принцессы. А теперь её займёт новая принцесса. — Очаровательно, — промурлыкал Вортигерн, не без моей помощи добравшись до места своего ночлега. В его речь внезапно прорвалась грассирующая «r», это было забавно и вместе с тем крайне соблазнительно. Он опустился на кровать, я расстегнула его рубашку, а когда начала стаскивать её с его плеч, Вортигерн вдруг прижался лбом к моей груди и обнял за бёдра. Я погладила его по голове и поцеловала в макушку. — Это так пленительно, — произнёс он с теплотой в голосе; казалось, он пребывал в состоянии, близком к эйфории. — Так необычайно романтично. — Сколько ещё наречий ты способен вспомнить прямо сейчас? — Что? Я опустила руки на его плечи и отстранилась. Вортигерн задрал голову, чтобы взглянуть на меня. В неярком свете его глаза играли тёмной морской волной. У него был настолько завороженный вид, что я не находила в себе никаких сил оторваться от него. Это как тыкать толстенького пушистого кота в бок — надо бы остановиться, но всё никак. Вортигерн был невероятно миленьким пьяным мужиком. Светила луна, на серебристом полу, словно заготовки декораций, лежали силуэты мебели. Вортигерн довольно ловко развязал пояс моего халата и поцеловал меня под грудью. Я расстегнула манжеты на его рукавах, а затем настойчиво отстранила его руки от себя. Я глазом не успела моргнуть, как халат уже валялся у моих ног. Он быстро снял с себя рубашку и не глядя бросил её на постель. Затем взялся за пояс брюк, не сводя с меня своих неправдоподобно больших и порочных глаз. — Ну, вижу, ты и сам неплохо справляешься, — подытожила я, забрав рубашку и халат. — Что, даже не поможешь мне снять штаны? — с невинным видом спросил он. — Нет. — Впрочем, ещё успеешь. Его бесстыжие намёки были просто восхитительны. Так меня обычно донимал Артур, только ему не нужно было напиваться, чтобы вести себя как озабоченный придурок. Я опустила голову, скрадывая улыбку. Кряхтя, Вортигерн залез под одеяло, вытянулся и накрыл глаза ладонью. Судя по всему, он проиграл битву с ремнём, но я подумала, что ничего страшного в этом не было, однажды Лэнс заснул здесь прямо в куртке и с одной перчаткой, а наутро даже не жаловался. Когда я добралась до двери, Вортигерн уже спал, отвернув голову к стене, и ничего не ответил на моё пожелание спокойной ночи. Я забросила халат в ванную, застирала пятно на его рубашке и развесила её на сушилке. Затем протёрла пол в прихожей и вымыла все грязные кружки, рядами составленные на столике в гостиной. У меня уже слипались глаза, когда я добралась до пальто Вортигерна. Я отряхнула его подол и вытащила из кармана две коробки с игрушками от Hot Toys вместе с ворохом салфеток и чеков. — Мне двадцать восемь годиков, — вздохнула я, разглядывая пластикового Кайло Рена. Штурмовик оказался сломан. А я ведь даже не просила штурмовика. Я оставила все игрушки на столе и обвела взглядом гостиную, прежде чем потушить свет. Здесь всё ещё витал аромат имбирного печенья, но теперь к нему примешался запах перегара и сырости. Как там говорил Вортигерн? Очаровательно, пленительно, невероятно романтично! Перед тем как вернуться в свою спальню, я ещё раз заглянула к нему. Он спал беспробудным сном — мерно вздымающийся холм под одеялом. Я закрыла дверь и побрела к себе. Выключив ноутбук, я юркнула под одеяло. Чувствовалось, что сон не заставит себя долго ждать. Некоторое время я отрешенно смотрела в белеющий потолок, а затем до меня вдруг дошло — Вортигерн ночевал у меня. Пьяный в драбадан. В розовой спальне принцессы. Ну с ума сойти.