В сумерках

Потянулись странные дни, будто бы вырванные из общего течения жизни. Никакой поездки в Париж не состоялось — Лэнс так увлёкся своим курортным романом, что предпочёл провести остаток зимних каникул в Риме. С Чесси, разумеется. Накануне моего отъезда из Ла-Таньи мы с Лэнсом разругались в пух и прах. Я рассказала ему о вмешательстве Вортигерна в мои дела и, к своему удивлению, не нашла у него поддержки. — Разве не в этом заключается преимущество быть богатеньким Ричи? — удивился он. — У тебя есть деньги. Весь мир — у твоих ног. Наслаждайся! Делай что хочешь, только не связывайся с наркотой. — Дело совсем не в деньгах, — возразила я. — Да ты что? Стало быть, не в них? А чего ты тогда не живёшь на два доллара в день, как во времена челленджа Илона Маска? — Ты вечно будешь мне это припоминать? Я говорю о свободе действий и своём праве на самостоятельный выбор! — Или о своём долбаном упрямстве, — возразил Лэнс. — У Артура вот выбора не было. Его никто не спрашивал, чего он хочет. Нас с тобой сроду ни к чему не принуждали. Ты ведь даже в Мертон пошла, чтобы всех удивить. И факультет естественных наук выбрала нарочно. — Я хотела в Мертон! — вспыхнула я. — Чёрта с два! Ты никогда не знала, чего хотела. — Будто бы ты знал. — Вот именно. Это плохо, но не страшно. Особенно, когда у тебя есть деньги. Я вообще не понимаю этого твоего рвения подписаться на какую-нибудь сомнительную работёнку. Хочешь скуки и однообразия? Так выйди замуж. — О, да пошёл ты! Я не понимала, в чём заключалась причина подобной чёрствости Лэнса: то ли я подняла больную для него тему неустроенности по жизни (что он, конечно, всячески отрицал), то ли таким образом дало о себе знать его тяжёлое постпраздничное похмелье. Может быть, мы провели вместе слишком много времени и успели достать друг друга. В последний раз так сильно мы ругались из-за Артура — в своё время я подозревала, что Лэнс знал о его изменах и покрывал друга. Я посмотрела на него — небрежная поза, кардиган, ботинки от Bally — и подумала: а не прописать ли негодяю профилактических люлей? — Дело вовсе не во вмешательстве Вортигерна, — продолжал он гнуть своё, — а в твоём страхе перед ответственностью. — Это говорит человек, который запивает своё недовольство жизнью. — Признайся, ты ведь не слишком обрадовалась, когда узнала, что проект одобрили? Тебе ведь теперь придётся отвечать за него. А этого ты боишься, как огня. Ссорились мы как будто не взаправду, карикатурно, но, в конце концов, он сумел меня выбесить. Всё кончилось тем, что я брызнула ему в лицо своей новой туалетной водой, а затем гордо удалилась в спальню с высоко поднятой головой. Жизнь вдруг стала полна несказанного драматизма. В Лондоне почти не было снега, только в самых укромных уголках отороченные белым ветви деревьев задумчиво роняли капли на островки ледяной корки да вдоль дорог горбились рыхлые серые холмики. Лужайка перед моим домом напоминала поле отгремевшей битвы: угольное месиво, испещренное бесчисленными отпечатками ботинок. Вортигерн звонил дважды в день. Я терпеливо слушала трезвон нового телефона (у старого треснул экран), сцепив руки в замок. Пожалуй, со стороны казалось, что у меня был ужасный характер. Разбалованная, склонная к рефлексии и меланхолии, эмоциональная, когда следует заткнуться, и тормознутая, когда нужно действовать, иной раз лёгкая на подъём, но чаще тяжеловесная, словно подводная лодка. От собственного упрямства я обычно страдала даже больше, чем остальные. Ах да, ещё я была трусливой. Я почти чувствовала возрастающее беспокойство Вортигерна, и, в конце концов, отключила звук у своего телефона. История повторялась. Спустя несколько дней я осознала всю неловкость ситуации, в которой оказалась по его вине, — когда предложила Вирджи отказаться вести дела с «Монолитом». Мы покупали пирожные в Peggy Porschen, и она едва не уронила свой капкейк «Красный бархат» прямо на пол. — Ты, должно быть, шутишь? — Просто поищем другого спонсора, — пожала плечами я. Солнце, выплывшее из-за тяжёлых серых облаков, затопило помещение роскошным золотым потоком. Блики заплясали на полу, как на водной глади, всё показалось сотканным из лучистой призрачной ткани, на фоне которой маячило насупившееся лицо Вирджинии. Вид у неё был решительный и крайне враждебный. — Другого спонсора? — елейным голоском переспросила она. — Это кого же? — Кого-нибудь. — Кого-нибудь? — Ну да. Вирджи гневно выдохнула. Я знала, что она считает меня беспечной, и это частенько становилось причиной наших споров. Мы вышли на улицу, и вечернее солнце охватило её шевелюру пылающим нимбом. — Я всегда на это рассчитывала, — сказала она. — На что? — На то, что ты всё разболтаешь отцу или кому-нибудь из Пендрагонов, и они вложатся. Но ты молчала, как рыба. — Что, с самого начала всё спланировала? — холодно спросила я. — Нет, но… — Вирджи плотнее прижала коробку с пирожными к груди и натянула на голову колпак, — знаешь, народ валит в эти торговые центры так, словно там конфеты бесплатно раздают. Может, и раздают, а? — Какая мне разница? — грубо оборвала её я. — Тебе — никакой, — согласилась она. Её высокомерно-циничный тон покоробил бы меня, не улови ты в нём лёгкую меланхоличную нотку. — Я подумала, что антикафе в таком месте уж точно не будет пустовать. Знаю, тебе до всего это дела нет, давно это поняла. Я не обижаюсь, честное слово, ты мне очень помогла, даже не ожидала от тебя такого рвения. «Это всё потому, что я искала, чем бы мне отвлечься от страданий по Вортигерну», — хотела ответить я, но усилием воли заставила себя промолчать. — Пойми правильно. Для тебя это всё развлечение. Но не для меня. Я слушала её вполуха, блуждая по улице рассеянным взглядом. Между небом и землёй стояла серая водяная завеса — обволакивающая, тёплая и мягкая, как сон. Что поделать, такова была моя реальность: для всех чужаков я — это, прежде всего, деньги, статус и возможности. Вирджи говорила что-то о студенческих годах, о родителях, всю жизнь проработавших обычными банковскими клерками, о своих подработках и тяготах фриланса. Наконец, мне это надоело. — Ну ладно, мне пора, — сказала я. — Обиделась, да? — спохватилась она. — Нет. — Ох, ну я же вижу. Думаешь, я использовала тебя? Именно так, Вирджи. — Я не обиделась, — отрезала я. Её панические попытки примирения раздражали меня. — Я всё поняла. — Что ты поняла? — Ты права, антикафе в торговом центре пустовать не будет. Займись этим. Все фор-эскизы, модели, концепцию можешь забрать себе. Считай это подарком на Новый год. — Но... — Мне это больше неинтересно. О, — я приложила палец к губам и, хихикнув, добавила: — в самом деле, никогда и не было интересно. Получалось, что своим вмешательством Вортигерн невольно смахнул с моего лица розовые очки. Может быть, это не так уж и плохо — служить другим людям трамплином для достижений их целей? Лэнс в подобных случаях всегда цитировал Книгу Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Помогай ближнему по силе твоей…» Я свернула на Итон-сквер. Проходя мимо дома Лэнса, я невольно сбавила шаг. Обычно в его отсутствие на мне лежала обязанность следить за его пёстрым цветником, состоящим в основном из разных сортов пеперомий, но в этот раз он по понятным причинам ни о чём таком просить не стал. Цветы не были виноваты в том, что их хозяин болван, справедливо рассудила я, затем вернулась к калитке, толкнула её и вошла.

***

— Милая, меня преследует чувство дежа вю, — обманчиво мягко начал Вортигерн. Его голос тонул в гуле шоссе и оглушительном хлопанье рекламных растяжек. — Мне кажется, ты игнорируешь меня. Снова. «Тебе не кажется», — едва не брякнула я. Прижав мобильник к уху, я взбила подушку и завалилась на диван. — Я очень зла на тебя. Некоторое время Вортигерн молчал, и я пыталась разгадать тайный смысл этого молчания. Недоумение? Смирение? Наконец он вновь заговорил: — Прежде чем я принесу свои искренние извинения, хотел бы узнать, в чём я провинился на этот раз? Я фыркнула. Конечно, я заметила. Фраза «на этот раз» явно таила в себе лёгкий упрёк. Ему не впервой было стучаться в закрытые двери, однако Вортигерн Пендрагон не был тем человеком, что легко брал на себя вину. «О чём тут сожалеть?» — спросил он меня однажды, говоря о своей страсти. — Я не очередной объект твоей благотворительности, — сказала я. На том конце провода послышался усталый вздох. — Всю эту неделю я мечтал только о том, чтобы остаться одному, набрать тебя и услышать твой голос, — сказал он. — Я выкупил соседнее место в ложе, заказал тебе авиабилет. Надеялся, что ты прилетишь завтра, и мы посетим спектакль вместе, как всегда делали. Это ведь традиция. Но ты выключила свой телефон. Что же случилось? — Ты знаешь. — Нет, милая. Не знаю. Его ласковый тон и то, как нежно он произносил моё имя, заставляли меня жмуриться от смущения. Я сразу робела и слабела духом, а все претензии мигом становились смешными и незначительными. Я рассказала ему всё, даже больше, чем собиралась изначально. О Вирджи, о предложении отца вернуться в Нью-Йорк насовсем и о ссоре с Лэнсом. Вортигерн слушал и не перебивал. До меня не доносилось ни звука, и я не знала, был ли он всё ещё в дороге или уже добрался до места назначения, а теперь просто сидел в автомобиле, дожидаясь, пока я закончу. Фактически я жаловалась на всех на свете, включая его самого, чувствовала себя невероятно паршиво из-за этого, но остановиться уже не могла. Когда я умолкла, Вортигерн некоторое время молчал, ожидая, что я добавлю ещё что-нибудь, а потом, наконец, осторожно произнёс: — Я ничего не знал о твоём проекте. Я нашарила на столике упаковку глазированного фундука, вскрыла её и высыпала орехи на ладонь. — Ты мне не веришь, — понял он. — Хочешь сказать, что понятия не имеешь, во что вкладываешь деньги? — усмехнулась я. — У меня есть человек, который занимается анализом всех краудфандинговых платформ. А «Монолитом» владеет Мерсия. Он планирует бюджет. Я почувствовала, как у меня неприятно засосало под ложечкой. Целую минуту я хрустела фундуком, раздумывая над его словами. — Слишком много совпадений. — Это каких же? — спросил Вортигерн. — Ты знал, над чем я работала всё это время. — Вовсе нет. Ты упоминала, что рисуешь интерьерные скетчи. Только и всего. Я даже видел парочку, у меня есть аккаунт на Девиантарт. — В описании проекта было указано авторство. — Я же уже сказал, что не видел ваш проект, — терпеливо напомнил он. — Мерсия видел. — Возможно. Но он не упоминал об этом. — Ты подарил мне планшет. — Надеюсь, тебе с ним удобно. — Да, но… Вортигерн перебил меня: — Послушай, я не знал, какой подарок выбрать. Мы не виделись полгода. Я понятия не имел, в какую сторону мне следует двигаться, поэтому просто позвонил Лэнсу и попросил у него совета. Он сказал, что ты постоянно жалуешься на свой инструментарий. Тогда я обратился в дизайнерскую лабораторию, и они подобрали мне оптимальный планшет для профессиональной работы. Знаешь, дорогая, — тут он на секунду умолк, а затем заговорил вновь: — Меня уязвляет твоё недоверие. — Будто бы тебе никогда и ничего не приходилось от меня скрывать, — с горькой усмешкой заметила я. — Если бы я решил профинансировать твой проект, то ты узнала бы об этом от меня, а не от университетской подружки, — в голосе Вортигерна послышалась сталь. — Такое чувство, что тебя ни на минуту нельзя оставить наедине с собственными мыслями. Твоя фантазия не знает границ. — Ты сейчас ступаешь на скользкую дорожку, — предупредила я. — Что мне сделать? — воскликнул Вортигерн. — Позвонить Мерсии и запретить ему вкладываться в это чёртово антикафе? Я была ошарашена и даже немного напугана его внезапной вспышкой раздражения. Во мне вновь взыграло упрямство, подогретое стыдом за допущенную ошибку. — Не нужно делать мне одолжений! — заявила я. — Значит, так и сделаю. — Делай, что хочешь. Мы оба замолчали, очевидно, борясь с досадой. Я знала, что Вортигерн был прав насчёт меня — стоило мне остаться одной, как я тут же оказывалась погребенной под ворохом своих бесконечных сомнений во всём на свете. — Милая, — уже мягче обратился ко мне он. — В чём дело? Я имею в виду, в чём подлинная причина твоих переживаний? Я перевернулась на живот и уткнулась лбом в подушку. — Пожалуйста, не молчи, — взмолился он. — Только не молчи. Я представила его сейчас: встревоженный излом бровей, опущенный взгляд, слегка приоткрытый рот, пальцы отбивают нестройный ритм, — и с трудом сдержалась, чтобы не излить на него словесный поток идиотских признаний, которые я сама ещё не успела обдумать как следует. Когда я сказала в библиотеке, что люблю его, он ничего не ответил. Он молчал и об Эльзе, а год назад настаивал на том, что настоящая любовь никогда не умирает. Он ничего не предлагал и ничего не объяснял, кроме того, что поцеловал меня, потому что в лунном свете я показалась ему ангелом, он захотел меня и о чём же тут, спрашивается, было сожалеть? Когда его не было рядом, когда он не держал меня в своих объятиях, путеводный огонь гас, и из темноты поднимались все мои сомнения. — Я чувствую себя искусственным цветком в дорогой вазе, — выдавила из себя я. — Все любят меня, хотя и знают, что я бесполезная. — О, дорогая моя, — протянул Вортигерн. — Если бы я только мог сделать так, чтобы ты увидела, как всё обстоит на самом деле! Просто дождись меня, я покажу тебе, как сильно ты заблуждаешься. Найду тысячу способов. — Вортигерн, я… — Тшш, — перебил он. — Ничего не говори. Не сейчас, не по телефону. Лучше позвони Лэнсу, он страшно за тебя волнуется. — Пожалуйста, пусть Мерсия не отказывается от проекта! — поспешно выпалила я. — Вирджи много работала и не заслужила этого. — Да чёрт с ним, с проектом. Я сделаю всё, что ты хочешь. Я… Не отталкивай меня, пожалуйста. Только не сейчас. Я всё время думаю о тебе. Не делай поспешных выводов, не принимай никаких решений. Дождись меня. Я должен рассказать тебе об всём, это не телефонный разговор. От волнения я села. Меня одолевало столько противоречивых чувств, но сильнее всего была нежность, от которой у меня щемило сердце. — О чём рассказать? — Позже, позже. Я должен идти, меня ждут, — запальчиво отозвался Вортигерн. — Милая? — Что? — Я терпеть не могу искусственные цветы в дорогих вазах. Я захихикала, как идиотка. Затем резко умолкла и с небывалой сосредоточенностью вслушалась в молчание, повисшее на том конце провода, словно оно хранило какую-то тайну, которую мне непременно нужно было разгадать до того, как Вортигерн положит трубку. Я вскочила на ноги, вытянулась, как пловец, готовящийся прыгнуть с вышки: глаза закрыты, тело собрано в ожидании полёта. — Ты ещё слушаешь? — тихо, едва ли не шёпотом спросил он, так робко, что я едва не взвыла. Конечно, конечно же я слушала! — Я тебя люблю, — выдохнул он и почти сразу же отключился.