В сумерках

Оглядываясь назад, так легко было расставить все части головоломки по местам. Тот мальчик из Шерборна не был достаточно утончённым для меня и совсем не умел красиво говорить. Другой страдал дислексией, читал мемуары герцога Сен-Симона в оригинале, проводил лето в Швейцарии, а зиму во Франции. Позже оказалось, что безупречное знание французского и банковская карта, привязанная ко счёту родителей, — это его единственные достижения к двадцати. Третий — как его звали? как звали их всех? — был экзотикой, через подобное проходили почти все девочки моего круга: самокрутка в зубах, байк, кокни, — а потом ты неизбежно делаешься виноватой во всех его неудачах, потому что живёшь в Белгравии и обедаешь в ресторане на Вилтон Кресцент. Четвёртый оказался ближе всех, потому что тоже был Пендрагоном — Честь, Усердие, Единодушие, — хорош, с какой стороны ни посмотри. Тоже знакомый, как собственное отражение, но все черты были по-юношески заострены и сильно выдавались вперёд — настолько сильно, что мне, конечно, было суждено на всё это напороться, а затем с облегчением отступить. Близко, и от того, что это было так близко, я чувствовала себя несчастнее, чем была на самом деле. Не то, не то, не то. Ошибка за ошибкой, шаг за шагом — всё это являло собой некое лукавое, но в целом благосклонное провидение. Прошлой весной мы с Вортигерном прожили вместе две недели, и сейчас, по прошествии месяцев, они сливались в пёструю, милую сердцу кутерьму. Выдавались и славные размеренные деньки. С приближением Пасхи задул резкий порывистый ветер, сметавший на серую, измятую волнами поверхность реки ворохи прошлогодних листьев. В такие промозглые дни, когда по свинцовому небу бежали тяжёлые тучи, мы не вылезали из дома, то и дело подкладывая дрова в затопленный с утра камин. Ивовые ветви постукивали по стёклам, словно костяшки скелета. На одном конце стола располагался Вортигерн со своим ноутбуком, на другом я с «Парнем из Шропшира» Хаусмена, словно мы были добрыми соседями по комнате в студенческой общаге, и мне ни разу — ни разу! — не пришло в голову, что он сидел прямо напротив меня, с горделивой осанкой расправив плечи и держа подбородок идеально прямо, словно его голову венчала тяжёлая корона, — он, тот мужчина, чьи черты я всё время искала в других. Он казался мне героем песен Ланы Дель Рэй («Красивое лицо, наэлектризованная душа»). Его французский без ленивого снобистского акцента не был идеален, но его дрожащее увулярное «r», носовые гласные и элизия заставляли меня затихать и ловить каждый звук. Его любимой книгой был роман «Море, море» Айрис Мердок, и он всегда говорил, что если бы у него была дочь, то он назвал бы её в честь автора. Когда мы с Артуром были детьми, он читал нам «Хоббита» разными голосами и декламировал серьёзные стихи с такой томной протяжностью, что мы катались по полу от смеха. Он учил меня танцевать бокс-степ. Он был одновременно и изящен, и восхитительно небрежен, словно при рождении сам господь наделил его умением ко всему относиться как к искусству. («О, эта грация, о, это тело!»). Будь то приталенный костюм с изысканной асимметрией карманов, классическое английское пальто, статусный твид или камзол с золотыми пуговицами, странные брюки-галифе, вызывающий так много нареканий «винек» с двубортным жакетом — он умел привнести в классику добрую долю иронии, и делал это так мастерски, что нам всем только и оставалось, что разводить руками и искать секрет между срок заповедей Буллингдона. Вортигерн жил максимально осознанно, вдумчиво и красиво. Какое счастье, что он существовал, мой идеальный мужчина, то самое первое полотно, с которого были написаны все репродукции, что я сначала бездумно брала себе, а потом никак не могла отделаться от ощущения, будто снова жестоко обманулась. Какое счастье, что он был настоящим, из плоти и крови, и жил в одно время со мной. Новогодняя ночь была волшебной: сплетение символов, совпадений, предчувствий, знамений. Каждая минута была чудесным продолжением минуты предыдущей; я ощущала дрожь человека, стоявшего на пороге собственного счастья — всё сошлось в высшей точке — моё будущее, прошлое, вся моя жизнь, — а я только и могла издавать ошеломленные возгласы не умещающегося в словах восторга. О чём ещё рассказать? Может, о том, как за час до полуночи Артур пронёсся по дому, будто слон, прыгая через ступеньки с воплями «Началось!», и мы высыпали на улицу, чтобы посмотреть на фейерверки? Мы все сначала вспотели, а потом замёрзли. Меня слегка мутило от выпитого, яркие рождественские огни обжигали глаза сквозь веки, шея зудела под колючим шарфом. Или о том, как Утер переорал всех праздновавших, когда начал петь «Happy New Year»? Или о Лэнсе, который уже в открытую ухаживал за Чесси, несмотря на её «громогласность, еврейский нос и самую идиотскую профессию на свете»? (Всякому Ланселоту — по Гвиневре). А, может быть, о том, что Вортигерн поцеловал меня, пока толпа хором вела обратный отсчёт секунд до полуночи? Он просто сунул мне в руки свой стаканчик с грогом, чтобы прижать обе ладони к моим щекам. Затем наклонился и приник ртом к моим губам так, словно это было нашим самым естественным занятием на свете. Я только успела как можно шире развести локти, чтобы не облиться горячим напитком. Вортигерн целовал меня мокро, властно, жадно и непристойно. Принять это за романтическое лобзание не представлялось возможным даже при моей развитой фантазии, это был жадный поцелуй любовника, цель которого — застать врасплох, смутить, распалить. И всё это происходило в паре футов от моих родителей. Что же, если Вортигерн был безрассудным, тогда я тоже могла себе это позволить. Орущая толпа спрятала нас от случайных взглядов и уберегла моих родственников от большого нервного потрясения. Он поцеловал мои веки, кончик носа, коснулся губами бровей и висков, потёрся щекой о мою щёку и спросил со смешком: — Что, в этот раз у меня вышло лучше? — Всё равно есть ещё, над чем работать, — беззаботно отозвалась я. Вортигерн засмеялся, и этот чуть сдавленный смех, низкий и пленительный, омыл меня тёплой волной. Я зарылась лицом в нежную, горьковато пахнущую шею и крепко обняла его, что-то шепча, бормоча, чувствуя, как проваливаюсь всё глубже и глубже во мрак своего вожделения. Это был самый лучший способ встретить Новый год из всех возможных. Все вместе мы болтали и пьянствовали почти до утра. Вортигерн держался поблизости, казалось, им владела непреодолимая физическая потребность прикасаться ко мне. Я постоянно ощущала его руки на себе. Невинные прикосновения на виду у всех: его ладони на моих плечах и спине. Мы обменивались загадочными шутками и беглыми замечаниями, не предназначенными для остальных. Завороженная мягкими модуляциями его хрипловатого голоса, я искоса поглядывала на его профиль. Реальность сделалась слишком неожиданной и странной, непостижимой, движения замедлились, кадр за кадром, словно во сне; один жест, одна фраза длились целую вечность. Он нежно стискивал мою руку, и даже это укромное пожатие казалось чересчур бесстыдным. Наши пальцы переплетались, я чувствовала его ласкающее тёплое дыхание на своих волосах. Проснулась я поздно. Ещё час провалялась в постели, уткнувшись лицом в подушку: уютный дрейф, лишь изредка нарушаемый подводным течением действительности, вплетавшимся холодными нитями в тёмные, тёплые, как кровь, воды дремоты. Было душно, меня подташнивало, одеяло сбилось в изножье кровати, а комнату заливал яркий свет. Очень долго я лежала не шевелясь. Коттедж подавленно замер, будто бы тоже пребывая в похмелье. Я вспомнила об отъезде мужской половины семейства Пендрагонов и заставила себя подняться с кровати. Медленно спустившись по скрипучей лестнице, я обнаружила Чесси и Лэнса на кухне. Он угощал её «Устрицей в прерии», только вместо коньяка там было сладкое вино. — Пей одним глотком, не разбивая желток, — посоветовал он Чесси прямо перед тем, как она рывком опрокинула в себя стакан. — Фу, — с чувством сказала я. — А вот и наша новогодняя фея, — Лэнс аккуратно выложил ложкой желток на поверхность напитка и протянул мне. — Vaffanculo! — выругалась Чесси. — Что это вообще такое? — Старинное противопохмельное средство, — с усталым видом отозвался Лэнс. Судя по всему, он уже успел напробоваться вина, пока готовил свой коктейль. — Легенда гласит, что один ковбой, перепив виски, стал требовать у своего товарища устрицу. Вместо устрицы тот подал другу невероятную смесь, соединив в стакане всё, что было под рукой, — желток, уксус, перец, соль, томатный сок и виски. Как ни странно, от этого напитка несчастному стало легче. Позже неинтересный уксус в рецепте заменили на загадочный «Вустерский соус», а простоватый виски — на благородный коньяк. — Вот как про бухло трындеть, так он соловьём разливается, — ворчливо заметила я, отпив из стакана. Меня чуть не стошнило. — Я просто люблю легенды, — развёл руками Лэнс. — Ты просто пытаешься привнести литературный смысл в своё пьянство. Затем спустились мои родители, подтянулись остальные. Артур принёс бутылку имбирного пива, стаканы и лёд, и какое-то время мы потихоньку приходили в себя. Утер и Вортигерн выглядели бодрыми и отдохнувшими, словно проспали не меньше суток, а вот на неестественно бледном лице Морганы горели розовые пятна и прикрытые веки почти явственно подрагивали от боли. — Машина прибудет через час, — сообщил Артур. Мы с Вортигерном переглянулись. Он не успел занять место рядом со мной, так что я была лишена его прикосновений, тайных и не слишком, по крайней мере, за завтраком. Вообще, нам предстояла, по меньшей мере, десятидневная разлука: после Ванкувера Вортигерн должен был посетить Вашингтон, а затем отправиться в Нью-Йорк — погостить пару дней у брата и посмотреть новую постановку «Щелкунчика». Конечно, никто не отменял общения по скайпу, но довольствоваться видеосвязью после того, что произошло между нами, — всё равно что побывать в раю, затем быть изгнанным оттуда, а потом всю оставшуюся жизнь смотреть фотки райских кущ в своей ленте. Уж лучше совсем не видеться до его возвращения, каким бы мучительным это ни казалось на первый взгляд. После завтрака мы разместись в гостиной. Лэнс и Чесси уснули прямо в креслах и теперь мерно посапывали всем на потеху. Моя мать, которая не любила сидеть на месте и вечно искала, чем бы себя занять, скучала, не скрывая своего неудовольствия. В руках у неё была книга, но она так и не открыла её: перебросив ноги через колени отца, она упрямо отбивала босой пяткой рваный ритм. Наконец, чтобы поднять ей настроение, отец предложил прогуляться. Она мгновенно оживилась. Утер, Вортигерн и Артур вышли вместе с ними, но свернули в сторону своего коттеджа — нужно было ещё раз проверить, все ли вещи были собраны. На вопрос Морганы о содержимом утерянного чемодана, Вортигерн ответил, что там был его горнолыжный костюм и кое-что из одежды. Теперь стало ясно, почему он так часто надевал ужасный свитер со снежинками и носил его с таким видом, будто это «Zilli». Самое смешное было то, что это действительно мог быть «Zilli». Когда я вышла на улицу, небо сияло яростной, обжигающей синевой. Среди нас царило уныние, но я была мрачнее всех, будто у остальных были каникулы, а мне уже завтра предстояло идти в школу. Я видела, как в отзывчивых глазах Вортигерна, обращённых ко мне, множились искорки той же затаённой грусти, а ещё страха — вдруг всё закончится прямо сейчас? Я ощущала тёплую волну его желания быть ближе, и это немного — только немного — утешало меня. Мы немного неловко обнялись на прощание, рука Вортигерна легла мне на поясницу, бёдра наши оказались тесно прижаты друг к другу. Я привстала на цыпочки и получила мягкий, прохладный поцелуй в висок, прямо в то место, где скопились все болезненные ощущения. Его дыхание пахло фруктовым льдом — органическими леденцами «YumEarth». Я хотела повиснуть на нём, как маленькая обезьянка в контактном зоопарке. Мир бушевал нестройными звуками и болезненно-яркими красками. Солнце и мороз, вездесущий снег, настырное копошение жизни. Голова раскалывалась, я мечтала о тёмных очках. Артур поднял меня над землёй, шутливо тряхнул, и я поморщилась. — Мда, тяжело твоё похмелье, — заметил он, с серьёзным видом выслушав угрозы наблевать ему прямо на лицо. — Или это твой зад? Когда они уехали, снег уже шёл вовсю. Рыхлые снежинки невесомо парили средь голых ветвей, словно преодолев земное протяжение, и пейзаж был похож на заколдованную страну, где уже не действовали привычные законы природы. Теперь я хотела одного — чтобы меня оставили в покое. Вернувшись с улицы, я отправилась не в гостиную, как все остальные, а к себе в спальню. Там было восхитительно тихо, а когда я рывком задёрнула шторы, в комнате воцарился блаженный полумрак. Рухнув на кровать, я нащупала на тумбочке телефон, у которого навязчиво светился индикатор. Сняв блокировку, я обнаружила на экране целый столбец из уведомлений о пропущенных звонках и смс, и все они были от Вирджи. — С Новым годом, — с принуждённой весёлостью выдавила из себя я, когда она взяла трубку. — Они одобрили проект! — сходу проорала Вирджи, из-за чего мне пришлось отвести телефон от уха. — Они? — Отдадут нам весь первый этаж, как только завершат ремонт и внутреннюю отделку. Можешь себе это представить? Я перевернулась на живот. — Вирджи, это ведь не шутка? Кто-то правда собирается вложиться в наше антикафе? Я уже давно не верила в успех этой затеи. Существовала закономерность: если в первые несколько дней не удавалось собрать и четверти заявленной суммы, то рассчитывать на успех не приходилось. — Кто-то! — фыркнула она. — Не просто кто-то. «Монолит»! Небось, слышала о таких? — Звучит знакомо. — Ещё бы. Это сеть торгово-развлекательных центров, входящая в одноимённую группу компаний. Я задумчиво потёрла лоб. — Это они застроили весь Лондон своими уродскими зданиями в стиле поп-арт? — Мы будем работать в Хампстеде! — воскликнула Вирджи. — Всего в паре кварталов от твоего дома. И в квартале от дома Лэнса, отрешённо подумала я. Фраза «мы будем работать» ввергла меня в пассивный шок. Вот так дела. — Ты что-то не слишком радуешься, — с возмущением заметила Вирджи. — Они сказали, что их впечатлили твои скетчи. — В самом деле? — с вялым интересом протянула я. — Может быть, они предложат тебе придумать интерьеры для других помещений? Как тебе, а? У тебя же инженерная специализация. Ты вообще проснулась? — «Монолит»? Что за идиотское название для сети торгово-развлекательных центров? — усмехнувшись, спросила я. — Какой придурок это придумал? На том конце провода озадаченно помолчали. — Полагаю, Вортигерн Пендрагон, — осторожно отозвалась Вирджи. — Брось, не может быть, чтобы ты этого не знала. О чём вы там тогда болтаете во время крикета? Резко сев на кровати, я поискала глазами ноутбук. — Ты что-то путаешь! — Погугли, — фыркнула она в ответ. — «Монолит» — это дочернее предприятие «Камелота». Я знала, что Вирджи не ошиблась, не потому что название компании сразу показалось мне очень уж знакомым, а потому что это лишний раз подтверждало мои старые подозрения: если я и могла как-то заработать в этой жизни — то только вытягивая деньги из отца или получая анонимные подачки от Пендрагонов. — Я перезвоню, окей? — пробормотала я и сбросила вызов. Меня уже ожидало трогательное смс от Вортигерна, которое я, гневно выдохнув, тут же удалила. Сильная и независимая женщина во мне вопила от ярости, требовала крови и разборок. Маленькая фея, страдающая похмельем, хотела выпить Алкозельцер и проспать весь день, уткнувшись лицом в подушку. Даже практичный рождественский подарок Вортигерна теперь не выглядел таким уж безыдейным — вот тебе хороший инструмент, вот тебе стартовый капитал. Благословляю тебя, дитя! Иди и займись наконец делом. Я размахнулась и запустила телефоном в противоположную стену. Пусть идёт к чёрту. Папочка у меня уже имелся.