В сумерках

Мы целовались у меня в комнате, два-три вялых поцелуя, скорее от неловкости, чтобы не смотреть друг другу в глаза, нежели по любви. Я ощущала, что губы мои были сухими и бесчувственными. В нашем поцелуе не было ничего из того, что могло бы вернуть мне то дивное девичье волнение и истому, которые я испытала в последние три ночи. Артур появился там, где я его не ждала, — в спальне. Он смотрел на меня светло, но без радости. Без вожделения. Его тяготило наше уединение, моя внезапная романтическая расположенность застала его врасплох. Артура охватило волнение, и оно проявилось в нежности, пусть и невольной. Он привлёк меня к себе, погладил по голове, а затем, наклонившись, поцеловал волосы, виски, и, наконец, губы. Закрыв глаза, безо всякого сопротивления, я отдалась этим неловким, едва ли не дружеским поцелуям, но не всем своим существом, не с прежней страстью. Ночью меня целовали с восторгом, благоговением, целовали так, словно любовались, не смея даже помышлять о большем. Меня благодарили за одно лишь моё существование. И сейчас не составляло труда вспомнить, как это было. Я ощущала его ладони на своих пальцах, плечах, груди, меня горячо и настойчиво обнимали, как нечто ценное, давно и страстно желаемое, а его рот — жаркий и влажный — жадно искал мои губы. Ночью меня любили, пылко и тайно. — Это не ты, — тихо произнесла я, когда мы с Артуром, оба растерянные и сконфуженные, отстранились друг от друга. Я снова чувствовала себя неловкой, неуверенной, разочарованной, как в те времена, когда мы впервые поцеловались. Мы избегали смотреть друг другу в глаза. — Это был не ты. — Не я, — с бестолковым видом протянул в ответ Артур, почесав затылок. Затем он нахмурился, плечи его напряглись. — Что значит не я? Я взглянула ему в лицо, будто увидев его впервые, — загорелое, энергичное, с резкими чертами, и ощутила его пытливый, проникающий взгляд. Всё это вызвало во мне огромное чувство стыда. — Я совершила ужасную ошибку, — сдержанно отозвалась я. — Будет лучше, если мы забудем об этом. Хорошо? Артур приблизился, губы его растянулись в добродушной улыбке, светлые глаза взглянули на меня приветливо и нежно, и он в открытом дружественном жесте протянул мне ладонь. Радость и облегчение его были вызваны главным образом тем, что я избавила его от неприятной необходимости озвучивать свои сомнения вслух. Со слабой улыбкой я подала ему руку, и он сжал её. — Всё ещё друзья? — спросил он. — Ты ведь меня из большой дружбы поцеловала, так? Закатив глаза, я высвободила ладонь. Мне до сих пор было ужасно стыдно за всё произошедшее. — Хочешь покурить? — вдруг спросил Артур, порывшись в карманах. Я вдруг выдохнула и рассмеялась. Артур снова улыбнулся. Нечто близкое и родное было в этой улыбке, какая-то родственная ненавязчивая покровительственность, и это тронуло меня. Это было куда лучше его поцелуев. Артур вытащил из пачки сигарету и протянул её мне. — Первое правило джентльмена из Буллингдона… — проговорила я, зажав фильтр между губами. — …не кури всякое дерьмо, — заключил Артур, и мы оба усмехнулись. Это были слова Вортигерна, заставшего нас за курением на чердаке загородного дома Пендрагонов, когда мне было четырнадцать, а Артуру шестнадцать. Вортигерн тогда только получил второй диплом и вернулся из Цюриха резко повзрослевшим, уставшим и серьёзным. Мы ждали отповеди и сурового выговора, но вместо этого он молча забрал сигарету у Артура и с видом глубочайшей задумчивости затянулся сам. Затем скривился и выбросил сигарету в окно. Моя полетела следом. Мы с Артуром завороженно следили ним, позабыв о нависшей угрозе скандала. Вортигерн не выглядел разозлённым, он казался насмешливым и разочарованным. Это пристыдило нас куда сильнее. Я закашлялась от дыма, и Артур со смехом похлопал меня по спине. Я оттолкнула его и отвернулась, не выпуская сигареты из рук. — Знаешь, если бы я мог, я бы тоже себя поцеловал. — Если бы ты мог, ты бы только себя и целовал, придурок, — беззлобно отозвалась я, распахнув окно и впуская внутрь ночной душистый воздух. Артур опёрся поясницей о подоконник и весело взглянул на меня. — Я стал хуже или лучше в этом? — Ты остался прежним. Целуешься только потому, что девчонок без этого ни на что не соблазнить. — А ты целуешься так, как это обычно в фильмах показывают. — Красиво? — уточнила я. — С претензией. Я промолчала в ответ. В каком-то смысле Артур был прав: после своих тайных свиданий с незнакомцем, я больше не могла целовать кого-либо так, как делала это прежде — бездумно и отвлечённо. Теперь я ожидала от поцелуев большего. Я знала, какими они могут быть. Артур продолжал шутить и в привычной манере поддевать меня, вероятно, стараясь сгладить сохранившуюся неловкость. Я слушала его вполуха, думая о том мужчине, чья тайна до сих оставалось не раскрытой. О мужчине, которого я в самый интимный момент назвала чужим именем. Постепенно на смену моей досаде пришло раздражение. А чего он, собственно, ожидал? Что я не стану искать его черты во всех мужчинах, что гостили в замке? Что я просто поддамся ему и приму правила его игры? Я ошиблась, но в этом не было моей вины. Следующим утром Артур и остальные собрались воспользоваться своим выигрышем. Вортигерн ревностно наблюдал за воодушевлением племянника и его товарищей. Он велел Артуру не напиваться и быть осторожным, а ещё пригрозил, что если тот хотя бы поцарапает его яхту, то он лишит Утера наследника. Сам Вортигерн собирался съездить в город. В последнее время он распродавал всю свою недвижимость, планируя оставить только лондонскую квартиру, в которую переехал после развода. У него был дом в Глазго, где мы с семьями обычно проводили беспощадно жаркие июльские дни, и сегодня днём он должен был подписать документы на продажу. — Можно я поеду с тобой? — спросила я после завтрака. — Буду тебя развлекать. Вортигерн оторвался от планшета и удивлённо взглянул на меня поверх очков. — Разве ты не поедешь кататься на яхте? Я забралась на диван с ногами, привалилась к плечу Вортигерна и заглянула в экран его планшета. Сплошные графики и таблички с процентами. — Хочу съездить в город, — я отпила его кофе. — Или у тебя планы? Тебя там ждёт девушка? Вортигерн усмехнулся в ответ и снял очки. Глаза у него были голубыми, добрыми, ясными, как у ребёнка, но немного усталыми. — Нет у меня никакой девушки, — ответил он. — Тогда я буду твоей девушкой на сегодня, — беззаботно сообщила я. — Покатаешь меня на своей тачке? Сводишь пообедать? Купишь мне капкейк? Вортигерн смотрел на меня с мягкой улыбкой, но несколько растерянно, если не сказать взволновано. Я вдруг подумала: а не слишком ли ты навязывалась? Может быть, у него и правда имелись планы, о которых он никому не хотел рассказывать? Видимо, сомнения отразились у меня на лице, потому что Вортигерн поспешил уверить, что не возражает против такой компании, и будет только рад, если я поеду с ним. Летом он водил белоснежный кабриолет Шевроле Камаро, носил летний короткий пиджак, канотье и очки-вайфареры. Иногда он повязывал вокруг шеи клубный сине-белый полосатый галстук. Вортигерн никогда не хвастал своим членством в Буллингдоне, но и не делал из этого большого секрета, как другие. Он был типичным представителем лондонской богемной молодёжи, среди которой значились эпилептики голубых кровей, выпущенные из заточения в родовых поместьях, хамоватые пэры из богом забытых графств, блестящие молодые люди неопределённых пристрастий из посольств и представительств, полуграмотные лэрды из сырых гранитных нор в Шотландии, амбициозные молодые барристеры и кандидаты от Тори, которых оторвали от Лондонского сезона и недвусмысленного натиска назойливых дебютанток. Они слушали классику, увлекались теологией, не пропускали ни одного премьерного спектакля в Донмар Уэрхаус, а об их закрытых вечеринках ходили легенды. Артур мечтал о Буллингдоне, но так и не прыгнул выше элитного клуба гребли Сент-Бенетс. Лэнс и остальные парни из нашей компании состояли в Фениксе и носили коричневые жакеты. Утер и мой отец были «мушкетёрами» из Ореэль-колледжа, а сама я числилась в списке мертонских «русалок». Так что, по крутости Вортигерн уделал всех нас, и это его студенческие истории обычно слушали, затаив дыхание. Он великодушно разрешил мне выбрать музыку, но я не стала злоупотреблять своими привилегиями, остановившись на его «золотом» плейлисте. Это была классика вроде The Beatles, Queen и The Rolling Stones, разбавленная заунывным нытьём фронтменов Radiohead, Coldplay и Blur. Иногда среди них встречались современные изыски: Ariana Grande, Halsey и Zain Malik, и Вортигерн никогда не устраивал полемику на тему музыкальной вкусовщины. Вортигерну было тридцать девять, он занимал директорское кресло в лондонском филиале «Камелота», имел тяжёлый развод за плечами, но по-прежнему оставался буллингдонцем, живущим согласно клубной заповеди: «Неслыханно, чтобы мужчина так наслаждался собой». Ему это было позволено. Большую часть пути мы провели за болтовнёй, Вортигерн рассказывал про свой отпуск на Бали, водный дворец Тирта Гангга, музей Пасифика и лес обезьян, про участие в бизнес-форуме и провал на научно-технической выставке. Я слушала или делала вид, что слушала, снова и снова возвращаясь к мысли о таинственном незнакомце, что трижды поцеловал меня в саду. Каково ему было, когда я назвала его Артуром, когда он видел нас вместе, не имея возможности сказать: это я, это был я, а не он? У меня больше не было сил представлять себя на его месте, ведь мне приходилось не лучше. Я и в город-то отправилась, чтобы не ощущать на себе взгляд чьих-то глубоких и тоскующих глаз, взгляд, который даже не могла поймать, только почувствовать. Вортигерн сделал музыку погромче, тем самым давая понять, что говорить о чём-либо было совсем не обязательно, если не хотелось. В скором времени мы оба начали подпевать звучавшей песне («У меня есть чувство, оно меня гнетёт. О да, о да!»). Я покачивала головой и водила плечами. У меня внезапно пробудилось ощущение тепла, которого я давно не испытывала в чьём-либо присутствии. Вортигерн барабанил пальцами по рулю, отбивая ритм, и часы на его руке мелодично позвякивали в такт. Этот звон вдруг подействовал на меня, как нежный толчок в сердце. Я поражённо умолкла, уставившись на руки Вортигерна. Затем мой испуганный взгляд скользнул выше, к плечам, мерно вздымающейся груди, крепкой шее и подбородку с ямочкой. Заметив, что я смотрю, он бросил короткий взгляд в мою сторону и спросил: — Забыла слова? Мысли взлетели, как испуганная стая голубей. Словно удар тока пронизал всё тело. Не сон ли это? Нет. Я наклонилась, сгорбилась и зажала ладони между коленей. После провала с Артуром, я больше не могла быть ни в чём уверенной, но, чёрт возьми, я знала, я уже знала, хотя ещё не успела осмыслить это как следует. Щёки и подбородок Вортигерна обросли щетиной, он был коротко подстрижен, давно не брал в руки сигарету и никогда не пользовался навязчивым парфюмом. Он не носил браслета, зато носил дорогие часы — подарок бывшей жены на годовщину свадьбы. — Тебя что, тошнит? — с беспокойством спросил он. Я покачала головой. Чёрные завесы кружили перед глазами. С быстротой молнии передо мной пронеслось всё пережитое, втиснутое в пределы одной секунды. Нет, нет, ошибки быть не могло. Это он, это точно был он. Я выпрямилась, и тени разлетелись. Исчез тёмный силуэт из твоих воспоминаний о тех ночах. Теперь свет заливал смятенные черты, я узнала своего загадочного незнакомца. Я впилась глазами в его лицо и не отводила взгляда, хотя знала, что Вортигерн заметил это, просто не подал виду. Он смотрел на дорогу, но напрягшаяся спина, сведённые брови и мрачные морщины у рта выдавали его. Лишь теперь я до конца постигла всю нелепость, всю дикость сложившейся ситуации. Вортигерн не годился мне в отцы, но был староват для старшего брата. Перед глазами тут же замелькали размытые картины прошлого. Мне было четыре, Волти (попробуй выговорить это имечко со своей картавостью!) — семнадцать. Он, тощий, узкоплечий, с золотистыми кудрями, свисавшими на высокий лоб, казался мне самым красивым, самым добрым взрослым мальчиком на свете. И поэтому, когда он при всех за столом спросил, что бы я хотела получить на свой день рождения, я без раздумий ответила: его самого. «Ты поженишься на мне», — с наивной детской уверенностью заявила я, и все присутствующие покатились со смеху. Все кроме Вортигерна, приложившего немало усилий, чтобы сохранить серьёзное выражение лица. «Почему я?», — удивился он. Глупые-глупые мальчишки. «Я люблю тебя, — просто ответила я. — Ты любишь меня. Значит, мы должны пожениться». Артур едва не подавился фасолью. Он с важным видом сообщил мне, что жениться можно только взрослым, а когда я стану взрослой, Вортигерн уже будет стариком. Мои глаза стали наполняться слезами. «Можно пожениться сначала понарошку, а потом по-настоящему». И я не думала, что Вортигерн когда-нибудь будет старым. Или что я перестану его любить. Он, с мучительной осторожностью подыскивая слова, дал обещание дождаться моего восемнадцатилетия, но уже через год женился на Эльзе. Я проплакала всё Рождество и успокоилась только тогда, когда Артур заверил меня, что до того, как я стану взрослой, Эльза уже точно успеет умереть. Пару лет назад, уже после мучительного развода, Вортигерн вспомнил о своём обещании и с грустной улыбкой пошутил, что, возможно, ему стоило его сдержать. Он любил детей, дети висли на нём гроздями. С ним у меня были связаны самые тёплые воспоминания детства. Я делала первые неуверенные шаги в роликовых коньках Артура по асфальтированной дорожке у его дома, а Вортигерн держал меня за руки. Я, конечно, свалилась, разбила колени и под издевательский хохот Морганы разревелась на всю улицу, а Вортигерн отнёс меня в ванную комнату и промыл ссадину. «Я подую, и болеть не будет», — пообещал он. Болеть перестало. На следующий день я получила в подарок шлем и наколенники — всё розового цвета. Когда я робко попросила отца дать разрешение завести котёнка, Вортигерн принёс мне сразу двоих в своей шапочке выпускника. Правда, потом ему пришлось забрать одного себе, потому что мать устроила ему знатную выволочку. Вортигерн встречал меня в Хитроу, когда я приехала поступать в Оксфорд. Я жила у него и Эльзы несколько недель, пока он не подыскал мне приличную квартиру недалеко от кампуса. Он возил меня по городу, пока отец не купил мне машину. Он брал меня к себе на летнюю практику, стажировал, выступал рецензентом выпускной работы и писал рекомендательные письма. Вортигерн был моим самым верным, самым добрым взрослым другом, я испытывала к нему чувство симпатии и безграничного доверия, которого никогда не питала ни к одному мужчине, даже к Артуру, хотя мы выросли вместе. Вортигерн никогда не обижал меня, не высмеивал, не подводил, не обманывал, не делал ничего из того, что могло бы меня разочаровать. Я любила его, любила с раннего детства, но к тому времени, когда мне наконец исполнилось восемнадцать, он уже давно перестал быть мужчиной моей мечты. Я больше никогда не примеряла его на себя, не мечтала о нём, не смотрела влюблённым взглядом. В конце концов, я выросла, а он действительно постарел. Я смотрела на его профиль, и меня душил страх и стыд, терзала мучительная боль. Где-то в глубине души ещё оставался слабый проблеск надежды, но и он угас, когда Вортигерн, дёрнув подбородком, снова бросил на меня взгляд, пристальный, острый, немного напуганный, а затем так же резко отвёл его. Было в выражении его лица что-то пристыженное и растерянное, непривычное, и это почему-то ранило меня. Я отвернулась и невидящим взглядом уставилась на дорогу. Теперь я знала. И он это понял.