В сумерках

И снова жаркий, стремительный натиск, и снова меня держал в объятиях тот, о ком я мечтала столь исступленно. От волнения сдавливало горло, я дрожала, прижимаясь к горячему, крепкому телу, жадно шарила по нему руками и забиралась ладонями под одежду. Я проявляла настойчивость и вела себя столь откровенно, что в какой-то миг с чужих и немых губ вдруг сорвался стон. Услыхав этот стон, я в первый раз осознала себя хозяйкой ситуации, а не игрушкой чужой прихоти, как было вчера и позавчера; меня охватило желание помучить его за стыд и растерянность, что я испытывала на протяжении сотни часов, наказать его за скрытность, лицемерие и обман. Возмущение так тесно переплеталось с любовью, что наши объятия всё больше напоминали схватку. Он привлек меня к себе одним сильным рывком, я не могла даже шелохнуться или вздохнуть, только глухо мычала ему в рот. Он по-прежнему не сказал ни единого слова, всё ещё вёл свою глупую игру, словно я была слепой и глухой, словно он действительно верил, что это могло продолжаться вечно, а я бы так и не поняла, с кем уединялась в саду каждый вечер. Мы безжалостно мучили друг друга, но злобная сила наших объятий вскоре иссякла, сменившись горячей волной страсти, и вот уже стонали мы оба, лицом к лицу, грудь к груди. Языки пламени лизали ночь, звезды плясали перед глазами, мысли мешались, кружили быстрее и быстрее, и вся эта лихорадка носила лишь одно имя: Артур. Глухо, из сокровенных глубин души, из огненной лавины чувств родилось наконец это слово, этот короткий крик, вместивший в себя муку трёх долгих дней, в нём было все: восторг и отчаяние, обида, нетерпение, раздражение и любовь. Артур — в этом имени была заключена вся песня удивительной летней ночи. Он вздрогнул и замер. Жар объятия внезапно остыл, я услышала судорожный вдох, почувствовала отчаянный, резкий рывок и снова бурное неистовство движений, но лишь для того, чтобы отстраниться, словно само моё прикосновение было теперь ему ненавистно. Я была изумлена, я пыталась удержать его, но он больше не хотел меня, пальцы, стискивавшие мои плечи, разжались, руки безвольно опустились, он отступил, а затем и вовсе исчез, лишь тёмный силуэт мелькнул меж стволами и тут же утонул во мраке. Я снова осталась одна, испуганная и смятенная, как в первый раз. Перед глазами влажно мерцали звезды, кровь толчками приливала к голове. Что это было? Я ощупью пробралась сквозь расступающийся строй деревьев вглубь сада, туда, где плескал маленький фонтан, подставила руку под ласковую струю, и вода, белая, серебристая, что-то тихо бормотала и волшебно светилась под лучами медленно выплывающей из-за облаков луны. Мне чудилось, будто теплый ветерок навеял на меня огромную неизбывную грусть. В груди закипало разочарование, и гораздо сильнее, чем в краткие мгновения страстных объятий, я чувствовала, как велика сделалась моя привязанность к Артуру. Всё, что было между нами доселе, — надёжное перемирие, добродушие и весёлость, игра в старых друзей, — всё отлетело прочь; общая тайна напоила меня сладкой грустью, вновь вспыхнувшей глупой любовью и желанием. Я отражала его чувства. Но что в нём изменилось? Днём казалось, что ничего. Чтобы меняться, надо быть недовольным собой, а это точно не про Артура. У него все настройки установлены по умолчанию с самого рождения. Артур был прост, прямолинеен, настойчив и предсказуем. То, что мы в конечном итоге разбежимся по его вине, я предрекала ещё до того, как о нашем романе стало известно родителям. Я даже установила для себя конкретные сроки: год, максимум полтора. Артур не подвёл. Играть с ним в любовь было паршиво, а вот приятельствовать — напротив. И вот теперь застигнутая его внезапно проснувшейся страстью, я взглянула на Артура по-другому. Столько лет прошло. В позапрошлом году он даже собирался жениться. Какая-то Гвен, никто её кроме Лэнса и в глаза-то не видел. Утер только рукой махнул, догадываясь, чем всё кончится. Игрэйн даже имени потенциальной невестки не смогла запомнить. Единственным, кто всерьёз распереживался за Артура и его будущую семейную жизнь, был его дядя Вортигерн. Он знал толк в таких делах: сам женился в восемнадцать, за что впал в немилость у родителей на долгие годы. Мама говорила, что Вортигерн был счастлив в браке, несмотря на то, что у них с женой не было детей. Не так уж и счастлив, думала я, раз дело кончилось разводом. Под его влиянием или сама по себе, намечавшаяся женитьба Артура быстренько рассосалась. С тех пор я ни разу не видела его с девушкой. Нет, девушки у него, разумеется, имелись, но такой, чтобы домой привести и друзьям показать, не было. И теперь я всерьёз думала: может быть, Артур изменился? Годы взяли своё, гормональные танцы поутихли. Он наконец понял, что голова нужна не только для того, чтобы в неё есть. Я тряхнула головой. Нет, Артур — это Артур, не нужно ждать от него невозможного. Но то, что происходило между нами каждый вечер, наши тайные свидания в саду, как в те времена, когда мы были влюблены, только лучше, намного лучше, — во всём этом чувствовались нерасторжимые узы первой любви, вспыхнувшей с новой силой и заигравшей иными красками. Неодолимое желание нарастало — заговорить с ним открыто, начать всё сначала. Мы были молоды и ничего не знали об отношениях, сделанного не вернуть, но можно ведь попробовать снова. Осторожно выбравшись из тени деревьев, я увидела свет в его окне, на втором этаже, неяркий свет, который едва бросал желтоватый отблеск на листья разлапистого клена. При одной мысли, что прямо сейчас за этим стеклом Артур, быть может, с трудом переводил дыхание после случившегося, меня охватило такое волнение, что пришлось прислониться к дереву, чтобы ненароком не упасть. «Я могла бы провести вечность, целуя его», — мечтательно подумала я и тут же прыснула, застыдившись своей глупости.

***

Вортигерн окликнул меня, напоминая об утренней прогулке. Кони были уже оседланы, они возбуждённо приплясывали и в нетерпении грызли удила. Сперва мы ехали медленной рысцой, но этот вялый аллюр никак не вязался с бешеным бегом моей крови. За воротами мы оба наконец отпустили поводья и поскакали к лугам, над которыми еще клубился лёгкий утренний туман. Должно быть, ночью выпала обильная роса, ибо сквозь дымку тумана тревожно поблескивали капли, и воздух был упоительно прохладен, словно близ водопада. Вортигерн держался далеко впереди. Он любил быструю езду и яростное сопротивление ветра, который трепал его волосы, любил невыразимое ощущение стремительного галопа. Я мчалась за ним, видела гордое, стройное тело, красиво изогнутое в бешеном движении, порой видела и лицо, чуть тронутое румянцем, и лихорадочный блеск глаз. Вортигерн был превосходным наездником, именно он впервые отвёз меня в конный клуб. Моя лошадь с коротким ржанием вырвалась вперед. Теперь мы скакали бок о бок, наши колени почти соприкасались, сталкиваясь, тихо позвякивали стремена. Он повернул ко мне голову, изломанная бровь поднялась кверху. «Вот, значит, как?» — спросил он шутливым тоном, а затем каким-то чудом снова оказался впереди. Солнце поднялось уже высоко над холмом, близился полдень. С полей тянуло лёгким дымком, все краски стали ярче и сверкали, как расплавленное золото. Душное марево повисло над землёй, вспотевшие лошади сонно трусили, хрипели, и тёплый пар поднимался от их спин. Было решено возвращаться. Обратно мы ехали медленно-медленно, устало откинувшись в седле, словно обессиленные порывом страсти. Разговор тёк весело и непринуждённо. Общество Вортигерна, всегда приятное и ненавязчивое, пришлось как раз кстати. Я отвлеклась от мыслей об Артуре. В конце дороги уже виднелись сводчатые ворота, а за ними широкая аллея, ведущая к замку. Гости проводили время на улице. Слева и справа жужжали беззаботные голоса, но слова и смех были лишены для меня всякого смысла. Взгляд лихорадочно выискивал Артура в толпе. Вортигерн спешился первым и, отдав поводья встречавшему вас Лэнсу, устремился ко мне. Держа стремя одной рукой, другой он шутливо схватил меня за щиколотку, как делал это, когда я была маленькой. Хихикнув, я дёрнула ногой. Опершись о подставленную руку, я тяжело и неуклюже спрыгнула на землю. Вортигерн, гибкий и изящный, был принцем Чармингом, я — разумеется, Фионой. Когда мы приблизились к летним столикам, Артур протянул мне стакан лимонада. Я посмотрела на него с благодарностью. Он держался в стороне от остальных, сидел под навесом, низко надвинув козырёк кепки на лоб. В руках он небрежно вертел телефон. — Билл перетащил на улицу стол для пинг-понга, — сообщил он. — Играем вчетвером. Ты, я, Моргана и Гавейн. — Гавейн не знает, с какой стороны ручка у ракетки, — возразила я, усаживаясь рядом. — Тем хуже для них. — Стариков, стало быть, не приглашаете? — Вортигерн отщипнул ягоду от кисти винограда. Артур взглянул на него с любопытством. — А что, очень хочется продуть? Вортигерн смотрел куда-то мимо нас и щурился от солнца. — Ветераны против юниоров, — он пожал плечами. — Размажем вас с Утером по теннисному столу. Артур задрал козырёк кепки и присвистнул. Маленький меч на его браслете тихонько звякнул. — Что мы получим, если победим? — улыбнувшись, спросил он. — На забивай себе голову, Арт, — ответил Вортигерн. — Вы не победите. Мы победили. Последнюю партию Артур доигрывал в паре с Лэнсом. Я следила за ним из-под полуопущенных век. Этот азарт, страстное расточительство сил, непреодолимое стремление к победе — я с отчаянием чувствовала, как мной овладевает дурацкая любовная лихорадка. Как зачарованная я смотрела на твёрдый разворот его широких плеч, и мысль о том, что ещё вчера я обнимала, стискивала эти плечи, сводила с ума. Когда Артур, взмокший и донельзя довольный собой, подошёл ко мне, я, не сумев сдержать своего порыва вновь дотронуться до него, взяла его за руку. Вот такой он и должен быть, когда утолит желание, подумалось мне, вот таким он и был вчера, позавчера. Брови Артура взметнулись верх, он взглянул на меня с любопытством и удивлением, а затем наши пальцы переплелись. — Вортигерн отдаёт свою яхту в моё полное распоряжение до конца отпуска, — сообщил он. Я усмехнулась. — Мы пойдем ко дну с этим кораблём. — Никто не тянул его за язык. Когда я обернулась, чтобы посмотреть на проигравших, то вдруг поймала на себе взгляд Вортигерна, вертевшего в руке ракетку и рассеяно внимавшего словам Утера. Я смущённо улыбнулась ему, чувствуя, как кровь прилила к щекам. На какое-то мгновение мне показалось, что он смотрел на нас с неодобрением и укором. А затем он наклонил голову и улыбнулся в ответ. За столом мы с Артуром снова сидели вместе. Он не выпускал моей руки. Я не могла сосредоточиться на застольной беседе. Воспоминания горячили меня. Наконец всякому притворству пришёл конец, маски были сброшены, и всё же игра продолжалась. Мы ни словом не обмолвились о том, что происходило между нами по ночам. Но когда Артур смотрел на меня, глаза его светились знакомым тёплым, мягким светом. Тайное знание и предвкушение связывало нас неразрывными нитями. — Что изменилось? — с растерянной улыбкой спросил он, когда мы вышли на веранду и наконец остались наедине. — Ты мне скажи. Возможно, никогда прежде я ещё не была так взволнована его близким присутствием, как сейчас, даже в те времена, когда мы встречались. Но отчего-то мне совсем не хотелось с ним говорить. Я раздумывала над тем, чтобы поцеловать его прямо сейчас, при беспощадном свете дня, даже сделала шаг навстречу и вдруг застыла. — Я не знаю, дорогуша, — ответил Артур. — Я не знаю. Но я его уже не слушала. Я хотела вернуться в ночную прохладу сада, вновь оказаться с ним под сенью деревьев, побыть в тиши, и чтобы кругом не было никого кроме нас. Я вдруг почувствовала себя разочарованной. Быть может, в любви и не было ничего прекраснее, чем тихие мгновения, полные смутных, легких мечтаний, которым можно было предаваться, когда остаёшься один в окружении сладостных картин, которые обступают тебя, стоит лишь сомкнуть глаза. — Ты придёшь сегодня? — вдруг спросила я, склонив голову набок. В сущности, мне не терпелось расстаться с ним сейчас, потому что своим присутствием он только спугивал мои мечты, отгонял раздумчивый покой и принуждал вести пустые разговоры и произносить глупые слова. Куда заманчивее было тайное, глубокое, беспредельное, ни с чем не сравнимое наслаждение — сознавать его присутствие, не открывая глаз, не видя его, чтобы потом, оставшись в одиночестве, я могла мечтать о нём, без помех и без препятствий. Артур смотрел на меня несколько недоверчиво и с несвойственной ему серьёзностью. — Ты точно этого хочешь? — А ты? Время словно уснуло, ленивым, неповоротливым зверем разлеглась перед замком ночь; часы тянулись до безумия медленно. Я ходила взад и вперёд, всё нетерпеливее, всё быстрее. Насмешливые голоса слышались мне в тихом шорохе травы, словно недобрые руки, дразнили ветви и сучья, покачиваясь, играя тенью и блестками света. Чужды и непонятны были все звуки, они язвили сильнее, чем тишина. Вот где-то далеко залаяла собака, вот сорвалась с небосвода звезда и упала куда-то позади замка. Ночь становилась все светлее, исчертившие дорогу тени деревьев все темнее, и все невнятнее был тихий немолчный шелест. Потом набежали облака и снова укрыли небо блеклым и унылым мраком. И от этого одиночества больно сжалось мятущееся сердце. Нет, он не придёт, я заранее знала, что он не придёт, и всё же не хотела этому верить. Если так, значит он больше никогда не придёт, никогда. И ничего из того, что я пережила в эти ночи, больше не повторится. Это была горчайшая минута в моей жизни, разочарование было так велико, что я, сделавшись угрюмой и сердитой, с детской пылкостью дала себе слово никогда больше не появляться здесь, в саду, не заговаривать с Артуром и даже не смотреть в его сторону. Прежде я чувствовала себя застигнутой его страстью, теперь мне казалось, что это я докучала ему своей. И всё же я не двигалась с места, только сдерживала дыхание, которое толчками вырывалось из слишком тесной груди, и ждала, ждала. Но он так и не пришёл.