В сумерках

Это случилось в одну летнюю ночь, в ту самую прозрачную ночь, какие бывают только на севере Шотландии, когда всё как бы светится изнутри мягким светом, небо матово поблёскивает, а поля никогда не темнеют. Эта ночь, мирная, тихая и безмятежная, оплывала словно белая свеча. Солнце всласть похозяйничало днём: разогрело землю, накалило воздух, и его жаркое дыхание до сих пор струилось отовсюду. Моя семья арендовала старый графский замок на холме, и сегодня за нашим столом собралось целое общество. Весь день царило праздное, беззаботное оживление: звучала музыка, рокотали двигатели автомобилей, носились своры собак, на реке поблёскивали яхты. Но сейчас было уже поздно; из высоких окон в сад тянулись белые, зыбкие по краям столбы света. Гости покинули столовую и стайками разбрелись по разным углам. Мужчины курили, играли в карты и спорили о всяком. Женщины предпочли выйти на улицу; они не выпускали из рук телефоны, всё время фотографировали друг друга у цветочных кустов, затем просматривали снимки и беспрестанно хихикали. Впервые за день я оказалась предоставлена самой себе. Выполнив тысячу родительских поручений и уделив внимание каждому гостю, я наконец получила возможность побездельничать. По высокой винтовой лестнице замка я спустилась в сад, куда манил пряный аромат незримых цветов, незаметной тенью прошмыгнула мимо женщин и вышла на широкую открытую аллею. Затем свернула на узкую боковую тропинку, где высоко над головой сплетались серебристые кроны деревьев, а внизу лежал глубокий ночной мрак. Странно было на душе. Все мои чувства отчего-то пребывали в смятении, и я не могла понять, почему так сильно билось сердце и дрожали губы. Я была полна сладкой и непонятной грусти. Не было слышно ни звука. Лишь непередаваемая, но осязаемая тишина сада. Я сняла резинку с руки и собрала волосы в хвост, чтобы ощутить прикосновение сонного ветерка к шее и затылку. В висках звенела разгорячённая кровь. Я хотела углубиться ещё дальше во тьму, как вдруг за спиной раздался хруст гравия, и я в испуге обернулась. Ко мне стремительно приближалась высокая серая фигура; вот она уже оказалась рядом, и я вся сжалась, отступила, но почти тут же оказалась в крепких объятиях. Чьи-то руки не враждебно, но уверенно стиснули меня. Тёплое, напряжённое тело прижалось к моему, ладонь заскользила по затылку, пальцы потянули за хвост, вынуждая запрокинуть голову. Чужое лицо оказалось настолько близко, что мне не удалось разглядеть его черты. Я почувствовала, как к шее прильнули полуоткрытые губы. Дрожь пронзила меня такой острой болью, что я не сумела оттолкнуть незнакомца. Закрыв глаза, я безвольно отдалась чужим пылающим губам. Руки мои робко и неуверенно, словно вопрошая, прикоснулись к крепким плечам, стиснули их, а затем, внезапно опьянённая, я подалась к незнакомцу. Его пальцы нежно перебирали складки моего воздушного платья, затем замешкались на миг, дрогнули, а после медленно очертили край воротника. Я ощутила на лице тяжёлое, прерывистое дыхание и не отпрянула. Никакой неловкости или стыдливости — его влажные губы просто накрыли мои. Я ни о чём не думала: ни о том, откуда пришёл этот мужчина, ни о том, кем он был; не открывая глаз, я поддалась мягкому напору, покорно отступила к дереву и прижалась к нему спиной. Он вёл, я подчинялась. Движения его губ и языка казались какими-то неправильными и развязными, так меня ещё никто не целовал, это была даже не страсть, а упоительное исследование, и наша общая вовлеченность представляла собой нечто запредельное. Это был не поцелуй-прелюдия, а самостоятельное, независимое действо, не имеющее ни начала, ни завершения. Этакое поцелуйное совершенство. Я не знала, сколько это длилось, часы или секунды, тесное объятие не размыкалось, незнакомец не отступал. Когда его горячая ладонь легла мне на поясницу и наши бёдра оказались тесно прижаты друг к другу, я наклонила голову и заскользила губами вдоль его колючего подбородка. Мужчина сдавленно выдохнул мне в ухо, а затем внезапно выпрямился и весь как будто бы окаменел. Я даже не успела протянуть руки и схватить его — словно некая сила отбросила его прочь. Резко, почти злобно он высвободил меня из своих объятий и растворился в темноте. Я слепо пошарила руками в темноте, а затем схватилась за ствол дерева и замерла, растерянная и оглушённая. Что только что случилось? Кто это был? Сколько это продолжалось? Я коснулась шеи, затылка, провела рукой по хвосту и обнаружила, что резинка почти сползла с волос. Губы горели, в висках глухо стучала кровь. Неужели все мои затаённые мечты о мужчинах, страсти и поцелуях стали явью? Неужели так бывает? Я принялась искать в памяти каждое сказанное слово, каждую деталь, последовательность действий незнакомца. И не нашла ничего. С волнением вспомнила, что он ничего не говорил, ничего не шептал, даже не назвал меня по имени, я знала лишь его судорожные вздохи, шероховатость ладоней, горячее прикосновение груди, знала, что его тело, его дыхание принадлежало мне, но не знала, кто он был, этот мужчина, чья страсть настигла меня во тьме. Отныне придётся томиться в неведении, на ощупь отыскивать черты его лица, беспрестанно думать и думать, жить в стране воспоминаний. Я уже сейчас начала лихорадочно перебирать в уме возможные разгадки, припоминать лица всех мужчин, гостящих сейчас в замке, выискивать в памяти каждое необычное мгновение, каждый разговор, каждую улыбку тех, кто мог быть причастным к этой тайне. Это кто-то из университетских приятелей Артура? Может быть, кто-то из обслуживающего персонала? Какой-нибудь официант или охранник? Или — эта мысль испугала меня — один из друзей отца, таких взрослых, сдержанных и серьёзных? Нет, это невозможно, все они были донельзя холодны и рассудительны. И большинство из них приехали на праздник с жёнами. Но кто же, кто же обманом выкрал у меня поцелуй? Навязчивый вопрос мало-помалу погасил волнение в крови. Было поздно, незаметно подкралась усталость. К чему дальше ломать голову? Завтра обо всём узнаю наверняка. При свете дня всё откроется, мой незнакомец обязательно выдаст себя. Я вернулась в дом. Нагретая солнцем комната встретила свежестью и прохладой. Наутро гости встретили меня в столовой веселыми шутками. Мой жадный взгляд задерживался на каждом молодом мужчине: нет, нет, это не он, слишком прост, слишком знаком или слишком равнодушен. Не может бесстрастный мужчина так целовать женщину. Вопрошающий взгляд мчался всё дальше и дальше, от лица к лицу, но нигде я не встречала особого знака или намёка на общую тайну, нигде не сияла навстречу особая ответная улыбка. После завтрака мы все вместе отправились к реке. Я ловила ухом каждый звук голоса, отслеживала глазами каждый изгиб тела, каждое движение, подстерегала каждый поворот головы, каждый взмах руки. Позже, за обедом, я заняла место среди своих друзей. С одним из них, Артуром, что сидел по левую руку, мы провели большую часть вчерашнего вечера. С Лэнсом танцевали под песни Charli XCX, когда гостям пришло время поразмяться. Я как можно ближе наклонялась то к одному, то к другому, чтобы вдохнуть аромат парфюма, но ничто не открывало даже мимолетного следа, по которому могли бы устремиться мои разгорячённые мысли. Я не помнила, чтобы от незнакомца чем-то пахло, не помнила вкус его губ или каких-либо других отличительных черт и деталей вроде кольца на пальце. День длился нескончаемо долго. За ужином меня уже лихорадило, руки неуверенно блуждали по скатерти, словно их что-то гнало, глаза боязливо прятались под опущенными веками. Когда остальные поднялись из-за стола, я с чувством несказанного облегчения поспешила к себе в комнату, выдвинула ящик, в котором хранила косметичку и принялась судорожно искать помаду яркого цвета. Почистила зубы, накрасила губы и нанесла каплю духов на шею. Спустя минуту я была уже в саду, ходила взад и вперёд по белой тропинке, которая, словно молочный туман, мерцала под ногами. Зажглись ли огни в верхних комнатах? Да, наконец-то зажглись, значит, гости стали покидать гостиную. Если он собирался появиться вновь, то сейчас был самый подходящий момент. И вот — сердце пропустило удар — по ступеням лестницы стремительно сбежала тёмная фигура, чересчур стремительно, чтобы можно было узнать, кто это. Он словно тень, словно призрак, плывущий меж деревьев, поспешил навстречу, а затем замедлил шаг, будто его вдруг одолели сомнения. И тогда я сама бросилась к нему. Его руки жадно, мёртвой хваткой сомкнулись вокруг меня, я подалась к нему, прижалась к его тёплой груди. Но в этот раз сдержала страстный порыв. Нельзя было снова позволить ему одурманить себя, нельзя было отдаться его рту и рукам, пока я не узнаю, кто он такой, чьё тело прильнуло к моему так тесно, что казалось, будто чужое сердце билось в моей собственной груди. Я уклонилась от поцелуя, чтобы разглядеть таинственные черты, но тени падали на его лицо и сливались в неверном свете с тёмным ореолом волос. Чересчур густо сплелись ветви деревьев, чересчур неярок был свет задернутого тучами месяца. Я хотела услышать хотя бы одно слово, хотя бы шёпот. — Кто ты? — выдохнула я ему в губы. Но этот влажный мягкий рот отвечал только поцелуями, слов у него для меня не было. Я прижала вспотевшие ладони к его лицу и отстранилась. Я видела только сияние глаз, слышала только тяжёлые вздохи напрягшейся широкой груди и горячее дыхание. И тогда я поцеловала его сама, нежно, едва касаясь, не размыкая губ. Меня сводила с ума мысль о том, что я была бессильна перед его упрямой волей, что этот мужчина, возникший из темноты, брал меня, не открывая себя, что, целуя его алчущие губы, я не могла овладеть его именем. Гнев охватил меня, и я стала уклоняться от объятий. Он, почувствовав моё напряжение, ласково и дразняще прикоснулся тёплыми губами к моему виску. И тут, когда его пальцы дотронулись до моих волос, я услышала, как что-то металлическое тихо звякнуло у лба, судя по всему, браслет. Мысленно ухватившись за эту деталь, я принялась отыскивать другие. Осторожно исследуя его лицо пальцами, я старалась угадать его черты. Высокий лоб, коротко стриженные волосы, щетина, впадинка на подбородке. От него не пахло сигаретами. Я ощупала его грудь, силясь представить, что было на нём надето, что-то тонкое и гладкое, но прежде чем я успела добраться до рукавов, он перехватил мои руки и отстранил их от себя. — Пожалуйста! — взмолилась я. — Ну, пожалуйста! Всё моё тело безвольно клонилось к нему, но было уже ясно — он собирался уходить. Он опустил голову, и я почувствовала влажное прикосновение языка к яремной впадине, затем он двинулся наверх, к подбородку. Я ожидала финального поцелуя, но и здесь меня ждало горькое разочарование. Мазнув губами по щеке, он, точно как вчера, внезапно растворился, словно его никогда здесь и не было. Я нетвёрдым шагом отступила в глубину сада, прижав ладони к горящим щекам. «Это воровство! — внезапно пришло мне в голову. — Гадкая, нечестная игра. Он знает, кого целует. Он получает то, чего хочет, и при этом хранит свою тайну». Вспомнив, как он, разгадав мой замысел, настойчиво отстранил от себя мои руки, я рассердилась. Я представила, как он насмехается надо мной, как наслаждается своей игрой, с озорным весельем наблюдая за моей растерянностью исподтишка. Но впечатления о нашей встрече были слишком свежи, меня по-прежнему лихорадило, я была всё ещё с ним, в его объятиях, его вожделение и страсть держали меня в плотном кольце, а потому я верила, нет, знала наверняка: это не было жестокой шуткой. Никто не станет целовать так ради забавы. Я чувствовала, что мой тайный воздыхатель был одинок, ведь только одинокие люди могут всецело затаить в себе свою страсть, другие же выбалтывают чувство, притупляют его признаниям. Они тешатся им, как игрушкой, хвастают им, как своей первой выкуренной сигаретой. Сигарета. От него не пахло табаком. Не ощутила я и аромата парфюма. Я вспомнила о его браслете и о том, что намеренно воспользовалась помадой, чтобы испачкать его губы. И тогда я поспешила обратно в дом в надежде застать его в гостиной, но, к своему глубочайшему разочарованию, встретила там только своего отца, проигравшего очередную партию в шахматы Утеру. Разумеется, последний ну никак не подходил на роль тайного воздыхателя. Его губы и подбородок не были вымазаны в помаде, но дело было даже не в этом. Утеру Пендрагону недавно перевалило за пятьдесят, у него было тяжёлое дыхание заядлого курильщика и пахло от него соответствующе. Даже сейчас он тушил сигарету о дно хрустальной пепельницы. И, чёрт, Утер приходился мне крёстным отцом, высокий, здоровенный бородач, знакомый с самого детства. Я осторожно поинтересовалась, давно ли остальные мужчины поднялись наверх, на что получила весьма неопределённый ответ. Я не стала демонстрировать излишнее любопытство, чтобы не вызвать вопросов, и отправилась наверх, разочарованная, задумчивая, с опущенными плечами. Сон пришёл нескоро, большую часть ночи я думала о мужчине, ночевавшем в одной из соседних комнат. Я представляла себе, как он, смывая мою помаду с губ и подбородка, с досадой и вожделением вспоминал о случившемся. На другое утро я явилась к столу одной из первых. Я застала только Вортигерна, младшего брата Утера, и своих родителей. Других гостей пока не было. Настроение у присутствующих было приподнятое — они разговаривали, не обращая на меня внимания. Тем удобнее было наблюдать. Мой взгляд торопливо заскользил по загорелой руке Вортигерна: он не носил браслета. Теперь я могла спокойно разговаривать с ним, шутить и улыбаться, но мои глаза то и дело нетерпеливо обращались к дверям. Когда в столовую вошли Артур и Лэнс, меня снова охватило волнение. У каждого под длинным рукавом можно было различить очертания браслета, но они слишком быстро сели за стол, и как раз напротив меня. Оба, как всегда, были молчаливы и высокомерны в присутствии взрослых. Они застыли в своей сдержанности, и эта показная сдержанность оксфордских выпускников была ненавистна мне: знал бы Утер, что вытворял его сынок на закрытых заседаниях своих идиотских клубов для избранных. Другие гости ещё не появились. Всё тревожнее билось сердце, потому что я чувствовала: разгадка была близка. И вдруг мучительная тайна стала почти дорога мне. Но цепкий взгляд по-прежнему с любопытством блуждал вдоль края стола, на ослепительной белизне которого руки мужчин лежали спокойно или не спеша скользили, словно корабли по сверкающей глади залива. Только руки видела я, и внезапно мне показалось, что они существовали сами по себе, точно сценические персонажи, каждые со своей жизнью и своей душой. Почему так стучало в висках? При мысли, что один из этих внешне безупречных мужчин мог оказаться тем незнакомцем, меня охватило смятение. Кто же из них? Лэнс? Артур? Я даже не смела пожелать, чтобы это был один из них. В глубине души я хотела, чтобы это оказался кто-нибудь другой, или пусть я, по крайней мере, не знала бы об этом. Но желание разгадать тайну оказалось сильнее. — Лэнс, налей мне, пожалуйста, ещё чаю. Голос звучал так, будто у меня першило в горле. Я подала Лэнсу пустую чашку, ему пришлось поднять руку и потянуться ко мне через весь стол. Я увидела кожаную плетёную фенечку на его запястье. Такая не могла издавать никакого звона, в ней не было металлических деталей. Взгляд мой благодарно и нежно — как поцелуй — скользнул по тёмным волосам Лэнса. Слава богу, это был не он, не мой друг по детским играм, а ныне — богатенький бездельник и пьяница. Это был не он. Я тяжело перевела дыхание. — Артур, будь так добр, передай мне сахар. Встрепенувшись, крепкая загорелая рука вытянулась, взяла сахарницу и передала её мне. И тут я увидела — пальцы мои дрогнули от неожиданности — там, где запястье пряталось под рукавом, с тонкого браслета свисала подвеска из чернённого серебра в виде маленького меча. И эта подвеска негромко и мелодично позвякивала от каждого движения руки. От волнения мне никак не удавалось справиться со щипцами, потом я наконец бросила в чашку кусок сахара, но выпить чай забыла. Артур! Это имя привычно горело на губах, готовое сорваться возгласом безмерного удивления, но я стискивала зубы. Он что-то говорил, — каким чужим казался его голос, словно звучал он не за столом, а с трибуны, ровный, холодный, слегка насмешливый и такой спокойный, что я чуть не содрогнулась перед его вопиющей фальшью. Неужели это был он — мой первый мужчина, тот, кто в прошлом тысячу раз целовал и обнимал меня, неужели он оказался тем незнакомцем, который, словно хищный зверь, бросался на меня в ночном мраке? Я не отрывала взгляда от его насмешливых губ. Я давно отвыкла от его поцелуев и позабыла о том, каковы были его губы, но была уверена, что прежде знала их совсем другими. Вглядываясь в его лицо, я словно видела его впервые. И впервые осознала, ликующая, потрясённая, чуть ли не плача от облегчения, как прекрасно, что это был Артур, а не кто-нибудь другой. Гости всё прибывали, но ни у одного из мужчин я больше не заметила браслета. Сомнений не осталось, это был он. Мой взгляд вожделенно прослеживал прямую линию его густых и светлых бровей, погружался в ясную глубину светлых и сияющих глаз, ласкал золочённую солнцем грубую кожу его впалых щек, обегал светлые волосы и в стремительном падении охватывал широкие плечи. Мои прежде сжатые губы вдруг мягко раскрылись, словно прямо здесь и сейчас требуя для себя поцелуев, не тех, что он дарил мне прежде, когда мы ещё встречались, а других, новых. Нет, до этой секунды я не знала Артура по-настоящему. Когда я встала из-за стола, колени у меня подгибались. Точно хмельным вином я была упоена открывшимся знанием, горячим веянием давно позабытой страсти, испытываемой к этому мужчине. Это был Артур.