Опричные мелочи

      Плохо быть старой развалиной. Царь поутру, кряхтя, спускает ноги с постели. Нога подгибается, он не сразу может на нее встать, и потом еще добрых полдня хромает, и думает, что царский посох придумали не зря. Посохи пошли от древних царей, вождей и старейшин, но Иван ощущает себя не помазанным Давидом, а старым седым Самуилом.       Если не нога, тогда спина, сядешь - вставать после не разогнешься.       - Плохо быть старой развалиной, - жалуется он Федьке по вечерам. Поздняя осень. На улице пасмурно, в палатах чересчур жарко, в церквах чересчур холодно, то промозгло, то от перегрева сухо так, что горят щеки. Федька вовремя подставляет царю плечо и стоит над душой, следя, чтобы он пил Бомелиевы настойки. И сам же ругается:       - Что у него там - толченые лягушки со стрекозиным дерьмом?       Царь собирается отдать приказ о казни и трет слезящиеся от усталости глаза, как вдруг левый глаз пронизывает жуткой резью, слезы потоком, не взглянуть. Очень не скоро, промыв глаз и кое-как проморгавшись, он рассматривает в маленькое зеркальце: в глаз ничего не попало, кровоизлияния тоже нет. А все равно до сих пор что-то мешается. Он швыряет Малюте скомканную бумагу:       - В монастырь, на Сиверское озеро, под крепкую стражу!       Бомелий скачет вокруг царя, как заполошная помесь кузнечика с жабой, лепит на глаз примочки. Федьку Бомелий раздражает. Так и дал бы пинка, да нельзя - все-таки не в кабаке, в царском дворце пред царевым лицом.       Вечером в опочивальне царь сидит, опустив ноги в лохань с еловым настоем. В воздухе смолисто и терпко пахнет распаренной хвоей. Федор разминает ему уставшие за день плечи. Царь думает, что сегодня велит Федьке остаться. Пусть ляжет под бок и греет. И… и в этот раз, пожалуй, и все. Он злится на себя, что больше ему ничего не хочется. Он думает о царе Давиде и Ависаге Сунамитянке, и это злит его еще больше.       - Хороший костоправ тебе нужен, - говорит Федька. - Не я, и не Бомелий.       Натопили сегодня, наоборот, плохо, от лоханки идет пар, а выстывшая постель, поди, что сырая земля.       - И отдых, - говорит Федька. - Отдых и свежий воздух.       - Болезни посылает Господь для испытания и вразумления, - с раздражением обрывает его царь.       - Одно другому не мешает, - упрямо возражает Федор. - Может, Господь как раз и вразумляет - что пора остояться и дать себе роздыху?       - Было б когда, - бурчит царь. На столе навалено непрочитанных бумаг - хоть бери с собой в постель вместо Федьки.       - Сляжешь, государь - еще больше времени потеряешь. Можно в Коломенское поехать, - настойчиво говорит Федор. - Поездить разок-другой с соколами, или с борзыми. Птиц-то сейчас уже почти не осталось, а по зайцам в самый раз.       Федор говорит убедительно. Иван думает о том, как крапчатый сокол, сорвавшись с руки, кругами поднимается все выше и выше в хмурое небо. И думает, что в словах Федора, возможно, имеется смысл.       Из хвои пора вылезать, и Федор, опустившись перед царем на колени, вытирает ему ноги насухо и натягивает сухие шерстяные чулки. Снизу вверх говорит:       - А если есть охота, можно и в лес по грибы.       Царь невольно фыркает от двойной нелепости такого предложения.       - Федька, да какие, к шутам, нынче грибы?!       - Зеленушки, - как ни в чем ни бывало говорит Федор. - Они еще могут быть. И зимние опята, которые на стволах и на высоких пеньках, эти точно есть. Они и до снега держатся, а иногда и под снегом. Что, государь, неужто не знал? - Федька улыбается снизу хитро и лукаво, и царю отчего-то снова думается о небе и о соколином полете. - Хочешь, покажу?       Сегодня они еще будут спать, угревшись и укрывшись с головами одним меховым одеялом… и в этот раз на этом и все. Но назавтра царь точно отдаст приказ собираться на седмицу в Коломенское.