Опричные мелочи

      Казанская на Руси – большой праздник. Недавний совсем, но большой. Нынешнее поколение еще помнит, когда была обретена Богородицына икона. Агафья, например, помнит и тот великий пожар, и тот день и ночь, когда молились беспрестанно, а у дверей стояли увязанные сумы с самым ценным, и уморившихся детей спать уложили, не раздевая – чтобы в любой миг выскочить наружу. Помнит и совсем другой день, много других дней, и тяжелых, и страшных, и радостные тоже бывали, как не бывать. Неведомо отчего, но Агафья всегда особенно почитала Казанскую Божью Матерь, ей молилась в трудные дни. Может, оттого, что сама детство свое провела в этом городе, а может, и отчего другого – просто тянулось сердце. Божья Матерь, верно, и спасла от многого. И нынче, при благоверном царе Михаиле Романовиче (грех молвить, да и нет охоты беду на себя накликать – но хорош царь, бывших тушинцев привечать!), когда жизнь на Руси потишела наконец и поналадилась, и у самой дом нынче был – домом, как и положено, в осенний день Казанской иконы Божьей Матери собиралась у Агафьи Никитичны вся большая семья. Дочь с зятем, сын со снохою, внуки, когда и сватья заглядывали, кумовья, иная какая родня. За щедрым обедом, за чарочкой (в честь праздника и пригубить немножко не грех, взрослым, понятно, у внуков нос еще не дорос) новостями делились, вспоминали прежние времена, тех, кого не было уже за этим столом. Малые лезли вперебой на колени, просили: «Бабаня, а расскажи про прадедушек, как они с ляхами воевали!». Много, много лет минуло, нынче уж про почтенных Овдокима Иваныча и Никиту Терентьича, царство обоим небесное, никто и не вспоминал, что когда-то оба были кромешниками, забылось и думать о том, что жили оба бесстыдным содомским образом, а вот о том, что сражались они в войске князя Пожарского и Кузьмы Минина, что освобождали Москву – об этом вот помнили. У людей на Москве память куда лучше, чем при царском дворе.       Агафья не отказывала, рассказывала, что знала, старшие уж в который раз слушали, а слушали все равно с охотой. Да и самой много о чем было вспомнить. Так, что оглядываясь назад, и сама дивилась: как выжила-то? А ведь выжила, и двоих детей сберегла. И даже когда кончились те смутные времена, все равно… Как осталась вдовою, с двумя детьми-недолетками да двумя стариками, один из которых калека. Всей земли – один крохотный запустевший клочок, всей скотины – одна несчастная кляча, а крестьян на той земле – мужиков трое душ, и из тех кто хромой, кто с сорванною спиною, кто недавно встал после тифа. Руки в кровь тогда постирали, еще несколько лет не сходили чернота и мозоли, трудились все вместе, не чинясь, кто крестьяне, кто господа, тринадцатилетнему Ивану браться пришлось за соху. А еще и судились за Кирловское бывшее поместье, под шумок по незаконным самозванческим грамотам прибранное к рукам кое-кем, кому бы не следовало. Сколько крови из нее эта тяжба выпила… Ночами, так уставшая за день, что даже заснуть не могла, Агафья по сотому кругу думала: как же ей быть, что предпринять еще, где добыть денег, как быть, если все равно не поможет… От отчаянья чуть было не вышла замуж. Сосед, вдовец, сватался, обещал помощь. Почти уже согласилась, чуть не в последний миг подумала и передумала: любая тяжба до срока, либо выиграешь, либо проиграешь, а с немилым мужем жить – уже на всю жизнь. Сама не чаяла, как – но отсудили. В ту пору люди из ополчения были еще в чести. А с тех пор помалу как-то и жизнь пошла в гору… Ивана с нового-старого поместья на службу все-таки снарядили. Ну и дальше уж… грех жаловаться, хвала Господу и пречистой Богородице.       Так что помнила Агафья те дни, еще как помнила. Как еще летом пошли первые слухи о приближении ополчения, и шепотом передавалось из уст в уста, что де передовые отряды уже точно видели там-то и там-то. Какие кичливые ляхи расхаживали по Москве, аж кулаки от их вида сжимались и сердце уходило в пятки, не попадаться им на глаза, а то недалеко до беды. Как с каждым днем у них убывало спеси и прибывало злобы, теперь не попадаться уж точно, прятать детей… Как 22 августа, на святого Афанасия Киликийского, началось первое сражение у Новодевичьего монастыря, и с тех пор бои шли и шли непрестанно… целых три дня. Три дня долетающего то и дело рокота пушек и неизвестности. И после еще два месяца. Тот самый знаменитый день… который теперь и зовется Казанской…когда рассказ доходил до него, кто-нибудь из малышей, блестя глазенками и от возбуждения искрутившись на лавке, непременно спрашивал: «Бабаня, и ты обрадовалась?!». Агафья каждый раз отвечала: «Конечно, родимый». На самом деле нет. Все эти долгие дни было настолько страшно, что в тот самый – даже еще не обрадоваться. Не могла еще осознать и поверить взаболь, что вот оно – всё. Свершилось. Еще не всё до конца, но главное – уже кончилось. Даже плохо помнила этот день. А вот день еще один, Дмитрия Солунского, святого покровителя князя Пожарского - еще как запомнила, и именно этот день стал для нее днем счастья и настоящей победы. Именно в этот день русское войско торжественно вступило в Кремль, и она, сама того не чая, встретилась со своими отцами.       Агафья в последний раз глянула в зеркало и поправила очелье, в этот день, в честь праздника – нарядное, саженое речным жемчугом. Кто сказал, что старым бабкам такое не подобает, вот еще, выдумали экий вздор! Окликнула:       - Марьям! – и, хихикнув и подмигнув подруге, чинно поправилась, - Марья Мартыновна! Готова уже?       Первым делом сегодня, конечно же, предстояло отстоять службу в храме – конечно же, в новом Казанском соборе, что на Никольской. Ну а дальше уж все соберутся, тогда и за стол. К обеду сегодня будет бараний бок. Как-никак, нынче в гости аж из Казани Марьям приехала, Агафьина подруга сыздества.