Он всегда вернётся к тебе

Рекомендуется к прослушиванию: Gabriella Cilmi — Sweet about me

Четверг 10:01. Это было не реально! Всего лишь кошмарный сон. Но Элиотт никак не мог успокоить своё заходившееся в истерическом припадке сердце. Пульс готов был порвать вены и пуститься вскачь, а тело не покидала мелкая нервная дрожь. Кажется, он слишком резко подорвался с кровати и наверняка разбудил Луку. Он окинул глазами Лалльмана, выискивая первые признаки пробуждения на его лице, но тот крепко спал, уткнувшись носом в подушку. Повезло, подумалось Элиотту. Обычно Лука спал очень чутко, и об этой его особенности знали только два человека — он и Анетт. Видимо, постоперационный период действительно измотал его мальчика, раз он ничего не услышал. Глядя на мирно спящего Луку, Демори немного успокоился, но вот нервозность никак не хотела покидать его. Давно он не видел таких мрачных и жутких снов. А ещё он прекрасно понимал, непрошенными предвестниками чего они обычно бывали. Ему нужно было срочно попасть домой и выпить чёртовы таблетки. Элиотт тихо улёгся обратно, осторожничая и пытаясь не разбудить своё чудо. Парень подложил руку под голову и подолгу рассматривал Луку. Тот действительно был красивым, когда спал. Элиотту нравилось наблюдать за любимым в такие моменты. Его мальчик был полностью расслаблен и явно видел во сне что-то хорошее, потому что лицо Луки выглядело умиротворённым, а уголки губ слегка приподнятыми в намеке на улыбку. Пушистые длинные ресницы замерли на месте, черные круги под глазами окончательно исчезли, а щеки, наконец-то, окрасилось здоровым румянцем. Лалльман выздоравливал, и это не могло не радовать Элиотта до безумия и трепета в душе. Лука находился здесь, рядом с ним, такой живой, тёплый и уютный, только протяни руку. Сопел тихонечко в подушку, как самый настоящий ёжик. Элиотт не мог представить жизни без своего любимого синеглазого мальчика, и то, что он видел во сне, продолжало ломать сердце на множество острых осколков. Почему-то сон никак не желал выходить у него из головы. Элиотт хотел бы прогнать его и забыть навсегда, но у него не получалось. Могильный голос, кажется, поселился в голове и продолжал нашептывать лишь одну фразу — «оставь его». Элиотт снова окинул взглядом Луку: пробежался по взъерошенным волосам, линиям скул, спустился по тонкой шее на ключицу с любимой родинкой, а дальше по руке перебрался на правую ногу, которая была в гипсе. Операция прошла успешно по словам Жерара, и теперь гипс не был чем-то плохим. Он скорее представлял собой последний рубеж перед полным выздоровлением Лалльмана. Вчера у них обоих был утомительный день. Луку очень нервировал гипс, который не позволял расчёсывать заживающие швы. Он умолял всех: Элиотта, маму и даже медсестер, принести линейку или что-то длинное и тонкое, чтобы он мог хотя бы чуть-чуть почесать колено, но Жерар категорически запретил это делать. Элиотт старался отвлечь своего мальчика от неприятного зуда всеми возможными способами: сладкими поцелуями, вкусняшками из кафетерия, весёлыми рассказами из своего детства, и даже спел пару песенок, специально коверкая слова и голос. Лука только с виду казался счастливым, но от Демори не укрылись усталость и нервозность в его поведении при взгляде на собственный гипс. У Элиотта болела душа в такие моменты, ведь всё случившееся, по его мнению, было исключительно его виной. Лалльман не попал бы под машину, если бы он в тот злосчастный день не решил спрятаться ото всех в своем убежище. И сегодняшний сон — это всего лишь отголоски неумолимой совести и глубокого чувства вины по поводу всего произошедшего. Он пытался извиниться, но его мальчик ничего не хотел слушать. И тогда Элиотт, решив не бередить пока ещё свежие раны и неприятные воспоминания для них обоих, перестал извиняться на каждом шагу. Он так же осторожно, как и укладывался минутой ранее, поднялся с кровати и двинулся в сторону уборной, чтобы умыть лицо и окончательно стереть с себя остатки ночного кошмара. Прохладная вода мгновенно привела его в чувства. Демори не стал в ней долго задерживаться и вернулся в палату. Там он еще раз зацепился взглядом за гипс, обмотавший правую ногу Луки. Тихий шёпот снова пронёсся назойливым эхом в сознании, порождая в голове Элиотта лишь одну мысль, не позволившую ему остаться в больничной кровати с любимым. Лалльман так и не проснулся и даже не сменил позу — видимо, его сны были действительно хорошими. Демори в последний раз взглянул на своего мальчика, забрал с кресла кожаную куртку и тихо покинул палату. Четверг 11:32. Когда Лука проснулся, в палате никого не было. Он бегло пробежался по ней глазами, прислушался к звукам в уборной и позвал Элиотта. Но тот явно куда-то ушёл. Лалльман зевнул, сладко потянулся, сбрасывая с себя последние остатки сонного состояния, и попробовал встать с больничной койки. Хоть и с трудом, но ему удалось это сделать, ведь в туалет после долгого сна хотелось очень даже сильно. Доковыляв кое-как с гипсом до заветной комнаты и справив свою нужду, Лука принялся чистить зубы, придерживаясь за края раковины. Он энергично напевал себе под нос какую-то лёгкую и незаурядную мелодию, когда услышал, что кто-то с шуршащим нечто в руках вошел в палату. Быстро ополоснув рот, он уже начал свое движение в сторону выхода из уборной, чтобы посмотреть, кто же пришел к нему, но угодил прямо в руки Элиотта. Парень, не сказав ни слова, впился поцелуем в мягкие от воды и мятные от зубной пасты губы Луки. Демори целовал любимого так неистово и сладко, что у того подкосились ноги. Лалльман ухватился за края кожаной чёрной куртки в качестве опоры, чтобы не рухнуть прямо к ногам своего парня. Когда воздуха стало не хватать обоим, Элиотт перестал терзать их губы. Он обхватил Луку за талию, вглядываясь в синие глаза своими серыми, цвета предрассветного тумана. Любовь всей его жизни выглядел так, будто готов был блуждать в этом тумане вечно. — Привет, — прошептал Демори, снова потянувшись к манящим его губам. Лука не успел ничего ответить на это, ему оставалось лишь прижиматься к крепкому телу, наслаждаться объятиями сильных рук, и тонуть, тонуть, тонуть в этом умопомрачительном поцелуе. Лалльман мысленно взмолился о том, чтобы каждое их утро начиналось именно так. Парни не скоро смогли оторваться друг от друга. Губы Элиотта были его наркотиком, особенно по утрам. Руки Демори слегка отдавали прохладой, и это напомнило Луке, что тот где-то пропадал этим утром. Он все же не удержался и спросил, обхватывая шею любимого обеими руками: — Я скучал без тебя, — и после небольшой паузы. — Где ты был? Элиотт улыбнулся своей солнечной, милой улыбкой и ответил: — Идём со мной и узнаешь. Они вышли из уборной, и Демори, усадив Луку на кровать, взял в руки пакет, который и был тем шуршащим ранее предметом. Элиотт в первую очередь достал оттуда их сегодняшний завтрак, чем неимоверно обрадовал изрядно проголодавшегося Луку. А дальше из недр пакета были извлечены баночки с цветными красками и разного размера кисточки. Лалльман недоуменно посмотрел на Демори, уже открывая рот, чтобы озвучить очень интересующий его вопрос, но любимый опередил его: — Знаю, пока ничего не понятно. Но ничего не спрашивай, пожалуйста, скоро сам всё увидишь. Элиотт попросил Луку поудобнее разместиться на кровати и приступить к завтраку. Как оказалось, его вторая половинка уже успела перекусить, пока была где-то за пределами больницы, и Лалльману пришлось завтракать одному. Он уминал вкусные шоколадные пончики и не отрывал взгляд от того, что делал Элиотт. Тот же развёл бурную деятельность: сбросил куртку, разложил на прикроватной тумбочке все баночки с красками в нужном ему порядке, сбегал в уборную, вернулся оттуда со стаканом воды, обмакнул в ней по очереди кисточки и принялся разрисовывать гипс. Сказать, что Лука был удивлен — ничего не сказать. Он, кажется, замер и даже перестал дышать, наблюдая за тем, как обвитые венами красивые руки Демори превращают его гипс в произведение искусства. Он иногда переводил взгляд на Лалльмана, и тогда его лицо озарялось лучезарной улыбкой, от которой внутри Луки разливалось неконтролируемое тепло. Парень довольно быстро закончил свой завтрак, жалея о том, что Элиотт не принес ему попкорн и какую-нибудь сладкую газировку. Тут разворачивалось такое, такое… Просто не передать словами. Лука пребывал на седьмом небе от счастья. Он, кажется, абсолютно забыл про беспокоящие его в последние дни швы под гипсом и растворился в волшебстве момента, вглядываясь в черты любимого лица и стараясь запомнить их такими навсегда. А в это время на гипсе уже появилась первая счастливая парочка из енота и ёжика, которые скакали по поляне с цветами и летающими сердечками над их головами. Потом эта парочка стала угощать друг друга ягодами и фруктами. Затем появился рисунок, где они вместе встречали рассвет, а чуть ниже — наблюдали багровый закат, прижавшись друг к другу. Постепенно тучи сгущались и окрашивали гипс в тёмные краски, заставляя Элиотта слегка хмурить брови, и через минуту Лука понял, почему. Он увидел, как Демори кистью вывел гипс на лапке ёжика, а енот, сидя рядом с его постелью, приобрёл вид самого печального енота на свете. Последний рисунок, который завершил всю картину, понравился Луке больше всего. На нем он увидел слегка повзрослевших и заметно прибавивших в росте животных с очень тёплыми улыбками на мордочках, попивающих чай на кухне в собственной квартире и не отрывающих взглядов друг от друга. У ёжика и енота вместо глаз были сердечки, их ушки прижимались к головам, а носы почти соприкасались вместе, довершая милую и уютную атмосферу. Было очевидным, что они влюблена и очень счастливы. Наверное, так же сильно, как Лука и Элиотт в реальной жизни. Лалльман не мог не восхищаться всем этим великолепием, сидящим прямо перед ним, которое носило самое прекрасное имя на земле — Элиотт Демори. Если бы парень оторвался от своего занятия, поднял голову и посмотрел на Луку, то тоже наверняка увидел бы сердечки вместо синих глаз, и это немного смешило. На гипсе уже не осталось места для милых рисунков, и Лалльман замер в ожидании того, что же дальше будет делать его вторая половинка. Элиотт, словно почувствовав на себе пристальный взгляд, поднялся со стула, начал медленно отмывать кисточки в стакане с водой и плотно закрывать баночки с красками, отодвигая их подальше. Лука неотрывно наблюдал за руками и движениями Элиотта, словно находясь под гипнозом. Демори закончив с мытьем всех кисточек и отложив их в сторону, оставил в руке только лишь одну. Он снова подошел к своему парню, бросил на него полный страсти и желания взгляд, наклонился над местечком, где гипс больше не скрывал нежную кожу бедра и медленно провел по самому краю влажным кончиком кисточки. — Ахххх, — Лалльмана прошили электрические разряды неведомой силы. Он почувствовал, как напрягается от лёгкой щекотки внутренняя сторона бедра. Пока Элиотт продолжал вести кисточкой по чувствительной коже, Лука испытал на себе весь спектр новых эмоций. Как описать словами то чувство, когда ты ощущаешь щекотку и сильнейшее возбуждение одновременно? Вот и Лалльман не знал. Ему лишь оставалось впиваться пальцами в одеяло и закусывать губу от абсолютно новых и сводящих с ума ощущений. Демори быстро переместился, оказавшись между ног любимого. Он согнул левую ногу Луки, и стал водить кисточкой по её внутренней стороне, сопровождая каждое движение лёгкими поглаживаниями пальцев. Лицо Лалльмана окрасилось ярким румянцем, так как на нем не было ничего, кроме футболки, в которой он спал, и нижнего белья. Лука так и не успел ничего набросить на свою нижнюю часть тела, и теперь Элиотт мог прекрасно видеть, что творилось ниже пояса, от его манипуляции. Чем ближе к боксерам был влажный кончик кисточки, тем сильнее натягивалась ткань на них. Лалльман, кажется, трижды умер, когда обжигающий взгляд Демори задержался на его уже довольно заметном бугорке. Парень со стоном откинулся на подушку и закрыл глаза, чтобы не видеть больше этих развратных картинок, а только ощущать их. Элиотт же продолжил с упоением выводить узоры на теле Луки. Мокрые ворсинки посылали по молочной коже волны возбуждения, и Лалльман даже не пытался скрыть, насколько ему хорошо. Кажется, его тело сгорало в огне. Он прикусил кончик подушки, чтобы на сдавленные и соблазнительные стоны не сбежалась половина больницы, и провалился в нирвану. Демори очень долго изводил Луку, наслаждаясь реакцией своего мальчика на малейшее движение его руки. Когда кончик кисточки проник под шов нижнего белья, тело Лалльмана пробило дрожью. Он не удержался и произнёс томным шёпотом: — Элиотт, пожалуйста… Кисточка продолжила свое движение под мягкой тканью, почти задевая чувствительные волоски под ней. Мокрое пятно появилось на нижнем белье, но Лука не заметил этого, зато Элиотт да, продолжая свои развратные поглаживания. Лалльман лежал на кровати с одной ногой, зафиксированной увесистым гипсом, и второй, слегка изогнутой в сторону и придерживаемой горячей ладонью Демори, которая оставляла ожоги там, где соприкасалась с гладкой кожей. Глаза парня были закрыты, а длинные пушистые ресницы вздрагивали каждый раз, когда тело прошивало разрядом чистейшего возбуждения. Воздуха не хватало в грудной клетке, и он судорожно пытался вдохнуть его. Лука не видел, как Элиотт задыхался вместе с ним, поддаваясь собственному возбуждению. Демори наблюдал за тем, как его мальчик плавился перед ним от наслаждения и извивался на кровати, насколько ему позволяет гипс. Лалльмана хотелось до боли в паху, но проникновение нужно было отложить до лучших времен, а пока… Кисточка отправилась на пол, а нижнее белье резко опустилось вниз, высвобождая изнывавший и вздрагивавший от малейших прикосновений член. Лука никак не мог глотнуть достаточное количество воздуха в лёгкие, а когда Элиотт полностью погрузил его член в свой рот, и вовсе забыл, как делать эти самые вдохи. Он лишь протяжно стонал и выгибался навстречу влажному рту. Демори понимал, что если бы не гипс, то ему бы тоже стало трудно дышать — Лука слишком активно работал бедрами, и лишь тяжесть гипса мешала ему полностью загнать член в рот Элиотта. Поэтому он старался сам насадиться глубже и доставить своему мальчику неземное удовольствие. Стоны и пошлые звуки отражались от стен палаты и били по барабанным перепонкам, возбуждая обоих ещё больше. Демори не выдержал первым, и запустил руку под резинку собственных трусов, помогая себе подойти к краю вместе с Лукой. Пальцы рук наконец отпустили измятое одеяло и вплелись в мягкие пряди волос Элиотта, задавая нужный ритм. Парень уже не соображал, что делает, наслаждаясь скользящими движениями языка по набухшему члену. Демори несколько раз углубился в дырочку на члене кончиком языка и пересчитал им все венки, а затем снова насадился ртом почти до основания, приближая любимого к фееричному оргазму. Резкие движения головы вперед и назад подвели Луку к самому краю. Он хотел сорваться в такой желанный и спасительный оргазм и не хотел одновременно. Он слегка ослабил хватку на волосах своего парня и отдался ему полностью. Лалльман жаждал кончить вместе с Элиоттом. Демори же, почувствовав как член Луки начал твердеть, ускорил движения ладони на собственном члене, двигаясь навстречу такому желанному оргазму. Лалльман вздрогнул и попытался отстраниться от влажного, тёплого и манящего рта, перехватить член рукой и кончить себе на живот, поэтому прошептал на выдохе: — Элиотт, я близко… Но тот перехватил руки, не давая Луке вырваться из сладкого плена, и посильнее сжал губы на пульсирующем органе. Вид соблазнительного и полностью доверившегося ему парня окончательно добил Демори и отправил в оглушительный оргазм. Ощущать влагу на пальцах и пульсацию там, внизу, было так приятно, что Элиотт не смог сдержать стонов, вибрацией ещё больше провоцируя сверхчувствительную плоть. Отстав от любимого на какие-то доли секунды, Лука ушел за грань. Тело выталкивало судорожными толчками сперму прямо в тёплый рот. И пока Элиотт сглатывал, Лалльман наблюдал рождение сверхновой за закрытыми веками. Он почувствовал себя по-настоящему живым. Демори, высосав досуха и слизав с губ последние капли солёной жидкости, рухнул рядом с любимым. Лука взглядом нашёл счастливые, затуманенные похотью глаза своего демона-искусителя и произнес: — Это было мега! Элиотт расхохотался, и его смех заразил Лалльмана. Когда желание смеяться до коликов в рёбрах поутихло, Лука поцеловал любимого, ощущая на его губах свой вкус. Наверное, должно было быть противно, но он испытывал совершенно другие чувства. В тот день парни так и не смогли покинуть кровать, оставаясь в сплетённых объятиях и зацеловывая губы друг друга до припухшего состояния. Они были счастливы, и никто не потревожил их в этот особо интимный момент.