***
Тай приходит каждую ночь, и Дженсен удивляется, куда подевались другие? Он теперь не под таблетками и замечает все, запоминает, рассматривает. Этого Тая он не помнит, раньше его здесь не было. На вопрос, почему его трахает только Тай, тот застенчиво улыбается и говорит, что он, вроде как, выкупил на него право — на месяц. Дженсен рассеянно кивает, он примерно так и думал. Равнодушно расставляет ноги и позволяет их закинуть Таю на плечи, под толчками вспоминает снова слова Джареда — они теперь все время крутятся в голове — он обсасывает их — так и эдак, думаетдумаетдумает… Да, его сейчас трахает «жирный санитар», и он боялся этого до смерти — там, в жизни после первого своего пребывания в Сантанике — и до Джареда. Почему сейчас ему не страшно, а равнодушно? Он не боится, и чертов скотина Джаред прав: страхи, когда их вытащишь на свет — теряют свою силу, но фишка в том, что всегда есть другие страхи, они быстро заполняют пустое место. Например, страх нелюбви. Страх одиночества, страх оказаться ненужным, страх бесполезности. Этих страхов так много, что они вместе — сильнее прежнего одного, и хоть Дженсен знает уже, как с ними бороться, он медлит, выжидает чего-то и не действует только потому, что не понимает — зачем? Для кого… Джаред — он ведь знает, что Дженсен здесь, наверняка знает. И не делает ничего, чтобы вытащить его отсюда. При мысли об этом Дженсен судорожно вздыхает, пытаясь унять боль, и Тай спрашивает озабоченно, все ли с ним в порядке. Дженсен возвращается в реальность, где над ним трудится санитар, и ему так плохоодинокобольно, так нужно чье-то плечо, чье-то одобрение, хотя бы даже и этого голубоглазого здоровяка, он берет Тая за руку и говорит: — Нет. Не в порядке. Я не в порядке, мне нужна твоя помощь, Тай, мне нужна помощь. Тай быстро дотрахивает его, несмотря на то, что Дженсен плачет, ложится рядом, обнимает, гладит по голове, его грубоватые ласки не сравнить с горячими, часто на грани боли — Джареда, но Дженсен прижимается к нему и рыдает, выпускает всю боль, разочарование, обиду, все, что накопилось у него против Джареда, цепляется за него как за соломинку и просит: — Помоги мне. Помоги. Пожалуйста, помоги. Тай молчит, так долго, что Дженсен успевает успокоиться и пожалеть о своем срыве. Но как только он отодвигается от Тая, пряча глаза, тот спрашивает, спокойно и деловито: — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Дженсен растерянно смотрит на него, встречает твердый взгляд голубых глаз и в свою очередь спрашивает, сломлено и тихо: — Почему? Он хочет спросить: «Почему ты идешь на это? Зачем, какая тебе выгода? И кому дело до меня в этом мире?» Тай отвечает, и его ответ потрясает откровенностью: — Не хочу, чтобы ты спятил, как тот парнишка из соседней палаты. Дженсен слабо улыбается и кивает. Его так бросает, колбасит мощно — от отчаяния к надежде, от ярости к равнодушию, от любви к ненависти. Он так устал, он не рад уже, что Тай вытащил его из-под прессинга таблеток, и ему нужна пауза — разобраться, понять, что с ним происходит, но в глубине души он понимает — нельзя здесь оставаться. Отец его не заберет никогда, его заколят тут до состояния растения. И даже если его никто не ждет, и никому он не нужен — есть одно дело, ради которого можно попробовать выбраться отсюда. И когда Тай повторяет свой вопрос, Дженсен говорит без всяких эмоций, вытирая глаза: — Я должен выбраться отсюда.***
Месяц проходит после его, такого внезапного освобождения — Джаред знает, кому обязан. У него хранятся копии заявлений Дженсена, и он все еще ждет. Он занят войной с Аланом, почти все уже в его руках, он давно обезвредил шпиона Криса, и он все время ждет, когда же Дженсен поймет, когда очнется — надежда тает с каждым днем, и месяц спустя Джаред нанимает человека, способного проникнуть в Сантанику. Джаред разочарован — он ошибся в Дженсене. Тот оказался слабее, чем он думал, он сдался и даже не пытался что-то изменить. Единственный его протест — это заявления, и дальше — все. Сдался, покорно поплыл по течению. От ощущения своей ошибки Джареду противно, но он все равно нанимает человека — бывшего санитара из психушки, а еще раньше Тай Олсон воевал в Афганистане, был даже ранен и награжден, и у него есть все шансы попасть в закрытую клинику. Когда Тай спрашивает, в чем конкретно заключается его роль, что он должен сделать, Джаред долго молчит, потом подходит к окну, смотрит вдаль и говорит, будто разговаривает сам с собой: — Я надеялся, он расхерачит эту Сантанику к чертям собачьим. В нем я видел такой потенциал, но… что-то пошло не так. Нельзя все предугадать. Мне казалось, он сможет справиться со своими страхами — и явится за моей головой. Я ждал его, я все еще жду, но… теперь не знаю, не уверен. Он оказался слабаком. Скучно… Тай хмурится. Джаред видит в стекле отражение здоровяка и разворачивается к нему лицом. Улыбается и говорит: — Простите. Я отвлекся, вам ни к чему мои рассуждения. Я обязан этому парню свободой. Хочу отплатить той же монетой, и если он захочет выйти оттуда — вы должны ему помочь. Но — только если захочет. Вы понимаете? Если нет, пусть все остается, как есть. Тай смотрит на него не мигая, потом все же решается, и в голосе его прорываются нотки презрения и досады: — Вы ведь знаете, там нет добровольцев. Сантаника ад, а не клиника. Почему вы так жестоки к нему? Говорите, он вытащил вас из тюрьмы? Он тоже делал это на каких-то условиях? Джаред с новым интересом разглядывает бывшего солдата и улыбается, совсем неласково — его улыбка похожа на оскал. Тай весь подбирается, и взгляд его становится острым — как будто он смотрит на гадюку. Джаред отвечает: — Не я его туда засадил. Он сам. Даже не папаша — он сам. И кроме его самого — никто ему не поможет. Пока он сам не поймет, это бесполезно. Я вытащу его, но он все равно останется там, будет бояться, будет тенью, я хочу, чтобы он понял. Чтобы сам — понял. Тай — он неплохой парень, Джаред видит, что тот старается понять все выверты и хитросплетения их отношений, но не может. В конце концов, Тай соглашается. После предупреждений, чтобы Дженсен ни в коем случае не узнал, что он и Тай связаны, Джаред отпускает его. Джаред смотрит вслед Таю и отчего-то думает, что, вполне возможно, совершает ошибку. Но лучше пусть так — он дает Дженсену шанс, крошечный, самый маленький, но шанс.***
Утром Дженсена осеняет. Тай давно ушел, они натрахались и наговорились, обсудили все возможные варианты, Дженсен спокойно и вяло принимал ненасытного Тая, улыбался его неумелым попыткам ухаживать, жмурился от минета, тоже неумелого, выслушивал обещания и клятвы и плыл тихонько, и нежился в его теплом внимании — а утром вздрогнул и сел на кровати, тяжело дыша, дрожа всем телом и глядя в темноту. Джаред. Джаред говорил, что ад — в его голове. Джаред называл его сильным… Или как-то по-другому. Да, он сказал: «Сильные — приспосабливаются, а слабаки дохнут». И кто же он? Он, Дженсен — кто? Он вроде бы приспособился, но умирает тут, и Джаред — он ошибся. Может быть — он и сильный, но у каждого есть свои слабые места. У самого сильного тоже — и если лупить по этому месту, по слабому, можно победить и самого сильного. И Дженсен вскакивает, на него кучей наваливаются воспоминания: вот Джаред смотрит на него и говорит уверенно: «Сможешь». Он часто на него так смотрел, с ожиданием. Затаив дыхание. С затаенным восторгом. И только сейчас Дженсен понимает, что Джаред считал его способным, сильным, ждал, что он справится, он уверен был, что Дженсен справится, он без тени сомнений посоветовал ему пойти и убить все свои страхи, уничтожить Сантанику. А Дженсен вдруг решил, что не нужен, что его выкидывают, как использованную вещь, он не понял. Не понял! Он падает назад, на кровать, и смеется, сперва хихикает, как безумец, а потом хохочет освобожденно, во все горло — и ему легко. Он чувствует, как в нем растет сила и яростная уверенность, что он сможет, сможет все! Жажда жизни, подхлестнутая яркой, обжигающей, ослепительной ненавистью — он пугается того, что мог сдохнуть здесь, не добравшись до Джареда — он снова вскакивает и кидается к окну, жажда кипит в нем, поет в крови, он хочет жить, он знает, что его ждут. Он уверен в этом как никогда и теперь готов драться. Он злорадно ухмыляется, невидяще глядя в окно, и шепчет: — Ну, теперь жди меня, говнюк.***
Джаред отбрасывает газету и с удовольствием потягивается в кресле, он улыбается до ушей, черт знает почему — на самом деле, ему должно быть не до смеха. С газетного разворота на него смотрит Дженсен Росс Эклз, под громким пафосным заголовком «Прошедший ад на земле» огромная разоблачительная статья с кучей ссылок задевает и его — не только Сантанику и Алана Эклза — в этой статье есть и Джаред, и предстает он в ней в облике монстра. Джаред включает телевизор, и большая плазма на стене кабинета взрывается криками: «Алан Эклз, известный бизнесмен… его давний противник, Джаред Падалеки, оба замешаны в скандальном деле Дженсена Росса Эклза… хватил удар… наследство… молодой бизнесмен требует закрытия Сантаники…» Джаред выключает звук и смотрит только на Дженсена — за его спиной часто мелькает Тай, но Джаред не обращает на него внимания. Тай не явился за своим вознаграждением, и наверняка Дженсен до сих пор не знает, как бывший пехотинец оказался в Сантанике, это тоже неважно. Джаред жадно рассматривает Дженсена, возмужавшего, как-то вдруг повзрослевшего, в красивом, идеальном костюме, с короткой, очень идущей ему стрижкой, и снова хочет его — так сильно, что больно дышать. Джаред с неохотой признает, расстегивая ширинку: в костюме Дженсен так же хорош, как и без, и неплохо бы его нагнуть в кабинете, не раздевая, а только спустив брюки — втрахать в стол, и чтобы Дженсен сопротивлялся: вот так же, как на экране, сверкал глазами и говорил что-то сдержанно, или пусть матерится и орет — тоже неплохо. Джаред не отрывает взгляда от Дженсена и дрочит, не обращая внимания на разрывающиеся от звонков телефоны. Он кончает со вздохом и, посидев минуту, берет салфетку. «Когда же ты придешь ко мне, Дженсен? Прошел уже год, после того как я отправил к тебе Тая, ты давно здесь, и ты все еще не убил меня. Или я все еще тебе нравлюсь?»***
Идея использовать видеоматериалы приходит неожиданно, когда Тай рассказывает ему о камерах слежения. — Они видят, что происходит в палатах? — спрашивает Дженсен, и когда Тай отводит глаза, хватает его за плечи и рычит: — Отвечай! — Да, — неохотно признается Тай и добавляет, что пленки с Дженсеном пользуются популярностью, и Дженсен даже не спрашивает почему. Он, поджав губы, быстро соображает, как можно это использовать. Нужны свежие пленки, хорошего качества, цветные, а не то черно-белое, мутное, едва различимое говно. Дженсен принимает решение и говорит жестко: — Мне нужна хорошая камера, очень хорошая, цветная, чтобы хорошо снимала и в полутьме, и вообще самонастраивалась. Тай широко отрывает глаза и потрясенно говорит: — Ты хочешь… Ты… Ты подставишься? Дженсен криво усмехается и говорит с горечью: — А что такого? Я делал это раньше. Не сдох. Сделаю еще раз, и мы должны постараться, Тай. Надо, чтобы все выглядело достоверно. С Таем приходится спорить, но Дженсен упрям и добивается своего. Он заставляет Тая привести троих санитаров, про которых говорят, что они хуже всего обращаются с «больными», обставляют они это так, будто Тай проиграл им ночь с Дженсеном. Камера спрятана так, что все, что делают с Дженсеном — хорошо видно, и очень хорошо видны нашивки «Сантаники» на синей униформе санитаров, все очень хорошо слышно. И стоны, и крики, и похабные комментарии мужчин, трахающих Дженсена по очереди и вместе. Видно, как они впихивают в уже обеспамятевшего Дженсена большой вибратор, потом снова вертят и треплют безвольное тело, добиваясь реакции; когда Дженсен очухивается, заставляют его отсосать всем по очереди и снова трахают, и так без конца, пока Тай не прекращает действо. Бывшие дружки сперва сопротивляются — они готовы развлекаться до утра — но Тай выставляет их, едва сдерживаясь, чтобы не свернуть им шеи. Дженсен, когда приходит в себя, недоволен его вмешательством и, морщась, выговаривает Таю — зачем влез? Тай взрывается и орет: — Что с тобой такое? Что случилось?! Ты не был таким, когда я пришел сюда, а сейчас… я не понимаю. Что происходит? Дженсен криво улыбается, охает, держась за бок, и говорит тихо, но твердо: — Все нормально. Все хорошо, нужно просто немного потерпеть. Тай, ты можешь войти с камерой в соседнюю палату? Ты говорил, там парень, который помешался. Тай с минуту смотрит на Дженсена, вздыхает, садится и говорит: — Да, я могу. Я сделаю. Я попробую достать еще старое видео — до того, как он… спятил. — Хорошо, — Дженсен берет его за руку и просит: — Не сердись. Я отлежусь, все будет… нормально со мной. А ты пока собирай материал. Дженсен валяется в кровати три дня, Тай собирает компромат. В последний день перед побегом Дженсен попадается в душевой, те же санитары окружают его, грязно улыбаясь и подначивая друг друга. Но тут случается странное. Дженсена переклинивает, в нем вдруг просыпается неконтролируемая ярость, и он лезет в драку: он рычит, кусается, бьет не жалея, он готов убивать. Растерянные, не ожидавшие такого отпора санитары сперва отступают, но их больше, и они тоже приходят в ярость. Они наваливаются на него скопом, валят на пол и пинают, все вокруг в крови — в его, в чужой. Дженсен не чувствует боли и думает — как глупо сдохнуть сейчас, когда он только почувствовал вкус к жизни. Но появляется Тай и раскидывает озверевших санитаров, потом обрабатывает его раны и предлагает отложить побег, но Дженсен непреклонен. Они уходят, и Дженсен не оглядывается назад — обещает себе, что уничтожит это заведение, и уходит. Пока — сила не на его стороне.***
Дженсену нравится идея разоблачения все больше, он заставляет Тая снимать себя и рассказывает обо всем, что было в его жизни. «Пусть это будет фильм, — решает он, — про Дженсена. Про настоящего Дженсена», — и как странно, как легко теперь — он совсем не боится рассказывать о себе. Он так страшился всего этого, так долго, так долго жил в аду, так боялся, что кто-нибудь узнает, какой он жалкий. Как долго он уговаривал, обманывал себя: все хорошо, все нормально, еще немного потерпеть — и все будет хорошо; это нормально, что со мной не общается брат, сестра, нормально, что лишили меня имени, жизни, всего — сделали постельной игрушкой. Он рассказывает о себе, о своих страхах в камеру, которую держит Тай. Тай почему-то плачет и не может снимать, и Дженсену приходится устанавливать камеру и выгонять Тая прогуляться, пока он не исповедуется. Он встречается с братом, и Тай снова снимает это, выходит скандал. Но потом, когда Дженсен приходит один, Джош говорит нехотя, отводя глаза: — Ты знаешь, это отец. Дженсен знает. Но не понимает: почему никто не вступился, никто, просто не пожалел? Сестра — плачет и просит его уйти. Дженсен уходит, так и не поговорив с ней, и ночью не может заснуть. Маккензи — хорошая девочка, добрая, славная, но и она — боится и не хочет выступать против отца. Он мается, не спит — Тай помогает ему расслабиться: связывает и жестко, сильно трахает — так, как ему нравится — вбивает в матрац, потом вылизывает всего и шепчет: — Дженсен, Дженсен. Ты… ты не знаешь, какой ты. Джаред твой… дурак. Какой дурааак, боже. Дженсен, расслабленный, размазанный после оргазма, спрашивает, едва ворочая языком: — Джаред? С чего ты вдруг вспомнил? Тай отворачивается от него. Потом честный, правильный Тай признается: — Я видел ту часть видео, где ты рассказываешь про Джареда. И, Дженсен. Я должен сказать. Это он послал меня в Сантанику.