***
Отец выглядит потрясенным, когда Дженсен входит в его кабинет в офисе, сзади идет Тай, и в этот раз они действуют умнее — камера спрятана в сумке. Дженсен напоминает себе слова Джареда: «Ты сильный», — впрочем, после признания Тая этого почти не требуется. — Что ты здесь делаешь? — выпаливает Алан, быстро придя в себя, рука его тянется под стол, но Дженсен качает головой и говорит совершенно спокойно: — Не нужно этого делать, папа, — и указывает взглядом на Тая. Тай, храня каменное выражение лица, направляет на него детский водяной пистолет ярко-красного цвета. Пока Алан недоуменно таращился на него, Дженсен поясняет, мягко и ласково: — Это кровь, папа. В игрушке кровь. Помнишь, ты говорил, что проклятые гомики — разносчики СПИДа? Это зараженная кровь, и я волью ее тебе прямо в глотку, если ты нажмешь на эту проклятую кнопку. Говорят, ты язву нажил, пока сражался с Падалеки? С тем самым, под которого меня подложил. Значит, есть возможность заражения. Не то чтобы я хотел, чтобы ты умер от СПИДа, но, согласись, это было бы забавно. Ярый гомофоб и борец с геями, засунувший родного сына в Сантанику, подыхает от грязной гейской заразы. Алан изменяется в лице, он переводит взгляд с замершего Тая, с подозрительной сумкой под мышкой — и как пропустила охрана? — на Дженсена, развалившегося в кресле посетителей с возмутительной наглостью. Дженсен постарался одеться так, чтобы один только его вид вызывал у отца недовольство, и тот действительно не может сдержаться, произносит раздраженно: — Что ты болтаешь? Кто этот громила? И как ты выглядишь? Как шлюха, так не одеваются приличные люди. Дженсен надеялся сохранить спокойствие, но невыносимое ханжество и двуличие этого человека, по ошибке оказавшегося его отцом, не оставляет ему выбора. Камера, он надеется, хорошо все запишет, и Дженсен многословен. — Так я шлюха, папа. Ты сам меня таким сделал, неужели забыл? Помнишь Марка? Первого, того, кто спас твой бизнес благодаря моей заднице? Ты продал меня ему сразу после Сантаники, а я был так раздавлен, что и пикнуть не смел. Алан идет пятнами, и все поглядывает затравленно на Тая. Дженсен встает, весь в черной коже, обтягивающей его с головы до ног, подходит к отцу, так, чтобы он не смог дотянуться до тревожной кнопки и чтобы видно было их обоих в кадре, и все говорит задушевно: — А помнишь Тома? Того самого, из колледжа. Мне было восемнадцать, и я понял, что люблю его. Я пришел к тебе и рассказал, а ты запер меня в Сантанике. Из меня там выбивали дурь. Ты сказал — это воспитание. Чтобы я забыл навсегда о парнях, чтобы мне противно даже думать было о них, меня там день и ночь трахали и поили какой-то дрянью, после нее я блевал до крови. И еще что-то давали, чтобы я не сопротивлялся, чтобы был как растение. — Дженсен, я… мы думали с матерью, что тебе это будет полезно. — Полезно. Хорошее слово. Особенно когда знаешь, что за этим словом прячется. Хочешь, я тебе покажу? Дженсен вынимает флешку из кармана и втыкает в процессор отца, через минуту в кабинете раздается вопль, и весь экран заполняет безумное, с открытым в крике ртом лицо молодого парня. Потом оно отдаляется, и становится видно, что с ним делают. — Видишь, папа? Он спятил. Этот мальчик сошел с ума от такого лечения, но его даже таким продолжают насиловать. Он хорошенький. Пока еще. А хочешь посмотреть, каким он был раньше? Нет? Почему это? А, я ведь недоговорил, помнишь Тома? Мою первую любовь. Ты говорил, он сдохнет от СПИДа в каком-нибудь притоне, где собираются грязные гомики вроде меня. Ты ведь знаешь, где он теперь? Знаешь, я вижу. Он в Голливуде, снимается в блокбастерах, и весь мир у его ног. У него был нормальный отец, ему повезло. Он просто не мешал Тому быть тем, кто он есть. А вот мне — не повезло. Мой папа сделал меня шлюхой, он заработал на мне миллионы и еще смеет попрекать мою одежду. Алан злится, он был напуган и от того зол, он уже решает не обращать внимания на безмолвного Тая и кричит: — Зачем вся эта грязь и ложь? Я столько сделал для тебя, я боролся за тебя! Ты теперь трясешь грязным бельем перед посторонними? Что ты хочешь от меня? Дженсен напоминает себе — сильный. Ты сильный. Ты справишься. Но силы — убывают, невыносимо тяжело биться в бетонную непрошибаемую стену. — Ничего, папа, — медленно говорит Дженсен, — теперь уже ничего. Раньше мне нужна была твоя любовь. Понимание, если не понимание — прощение. Теперь нет. Теперь я требую справедливости. Алан, насторожившись, выплевывает: — Деньги? — Да, — Дженсен снова садится в кресло. Закидывает ногу за ногу и, прищурившись, разглядывает отца. Наконец, говорит: — Я заберу все, что у тебя есть, папочка. Каждый цент. Ты сейчас же займешься этим. Вызовешь юриста и перепишешь фирму со всеми активами, все, что у тебя есть — на меня. Я считаю, это будет справедливо. Следует ожидать, что его речь вызовет шквал обвинений и ругани, но Алан спрашивает только севшим голосом: — А как же я? Мак, твой брат? Твоя мать? Дженсен пожимает плечами и отвечает равнодушно: — Будете получать ежемесячный пансион. Дженсен видит, что Алан задумал что-то — читает по его лицу — и усмехается жестко: — Нет, папа. Не выйдет. Ты не избавишься от меня, и я не заткну рот — слишком много людей замешаны в этой истории. Если со мной что-то случится, в этот же день в каждую паршивую газетенку этого города будут оправлены пухлые пакеты с фотографиями и признаниями, и видео, и весь интернет будет наводнен роликами из Сантаники. Я тебе не говорил? Там есть и я, на этих роликах. Я там голый, избитый, под таблетками, и затраханный до полусмерти. Как тебе такое название? «Известный бизнесмен и всеми уважаемый член паствы церкви Святого Антония Алан Эклз использует своего сына как шлюху, предварительно обработав в Сантанике». Длинновато? Ну, тогда просто: «Методы воспитания для неправильных детей от Алана Эклза». Тоже так ничего, правда? После, уже в гостинице, Дженсена накрывает эмоциями, он запирается в ванной комнате, сползает на пол и, крепко обнимая себя, зажмурившись, пытается сдержать дрожь и бормочет как молитву: «Я смогу, я выдержу, я сильный. Я должен сделать это, чтобы добраться … добраться до него. До всех, по очереди. Сперва отец, потом Сантаника. Потом… Джаред».***
Парень оказался на удивление упорным, упрямым даже, и добился закрытия Сантаники. Джареду удалось сохранить тот скандальный ролик с Дженсеном, прежде чем его поспешно удалили, он смотрел его, наверное, уже тысячу раз. От одних воспоминаний о ролике скручивает живот и бесстыдно встает член. Дженсен там… черт. Невыносимо прекрасен в страдании. Однако ролик этот в какой-то степени и отрезвляет Джареда: одно дело его теории о джинне, которого нужно выпустить из бутылки, а другое — жестокая реальность закрытой клиники. Он ошибся — Дженсен мог и не выйти оттуда, и теперь ненавидит его наверняка еще больше. За то, что ему пришлось там пережить. Дженсен возглавил фирму отца, после того как старика прикончил удар. Алан не выдержал всеобщего бойкота и презрения, и громкого, затяжного скандала. Дженсен добился закрытия Сантаники, и Джаред ждет, когда же, наконец, дойдет очередь и до него? Дженсен вцепился в дело хваткой бульдога, и скоро Джаред теряет нескольких богатых клиентов — чертов молокосос, оказывается, учился в финансовом колледже, прежде чем его заперли в Сантанике, и учился хорошо, был одним из лучших студентов. Джаред полагает, что тупица Алан сильно облажался, не дав сыну шанса по-настоящему поработать в фирме, и находит это очень смешным, у него специфическое чувство юмора. Не то чтобы его не злит прыть молодого Эклза, он прекрасно знает, какую цель тот преследует, в общем, ту же, что и старик Эклз. Семейное дело, ха-ха — уничтожить бизнес Падалеки. Джаред и не удивляется, когда секретарша взволнованно сообщает, кто явился к нему — без всякой договоренности, без записи, взял — и явился, и требует принять, и Джаред слишком долго этого ждал, чтобы выставить наглеца вон. — Пусть заходит, — едва скрывая возбуждение, приказывает он и рычит: — Не мешать нам, не заходить, не пускать никого ни в коем случае. Уволю нахрен. Секретарша выскакивает вон, и Джаред смотрит на дверь. Наконец-то. Господи, ну наконец. И как хорош, подлец, как же хочется его, невыносимо — до ломоты в пальцах. Потрогать бы, да что там, потрогать — скрутить, завалить на диван или на стол, трахнуть, чтобы выл, вбиваться в него, скучал, как скучал — невозможно. Дженсен смотрит настороженно — ухоженный, как живая реклама, красивый, аж дух захватывает — непримиримый, и бледный, кажется, волнуется тоже? Но тщательно скрывает, даже если и волнуется. Джаред смотрит жадно, как тот подходит, небрежно бросает папку на стол, садится в кресло посетителей. Джаред втягивает носом воздух, как хищник — чтобы учуять, уловить запах, который никак не мог забыть, которого одного хватало, чтобы держаться в тонусе и трахать, и трахать податливого, стонущего, распаленного Дженсена. Не чувствует, как жаль. Доносится аромат дорогого парфюма, забивший запах Дженсена — и Джаред испытывает укол разочарования. Вот так ждешь, ждешь свидания — и сразу все не так. Не то. Дженсен начинает издалека, и начинает первым, говорит холодно и официально, сообщает, что, как мистеру Падалеки уже, наверное, известно, теперь он возглавляет фирму Эклзов, и у них есть кое-какие нерешенные вопросы. — Да, мистер Эклз, — обнимая-раздевая взглядом Дженсена, соглашается Джаред, — есть. Но, я надеюсь, мы сможем их сообща… разрешить. Пока говорит, встает, обходит стол, двигаясь мягко и быстро, садится на стол перед Дженсеном, наклоняется и улавливает, наконец, его запах — чистый, тонкий, самый лучший, самый возбуждающий. Чуть не стонет от наслаждения, вдыхая его. У Дженсена темнеют глаза, он поднимается, кресло откатывается, отступает на шаг. Джаред ловит его за руку, притягивает назад. Дженсен не вырывается, но напрягается весь, дышит быстро, щеки розовеют. Джаред не может наглядеться на него, такого растерянного, злого, такого, будто он от ярости не мог вымолвить ни слова. Джаред, воспользовавшись заминкой, притягивает его к себе, не сильно, за плечи, и касается губами губ — почти целомудренно, но встряхивает Джареда мощно, он задыхается — и тут Дженсен вырвается, отступает назад, говорит сдавленно: — Нет. — Что — нет? — Джаред облизывается, не сводя глаз с горящих алым пятном губ Дженсена. Поцеловать. Поцеловать сейчас, немедленно, по-настоящему, вмять их, искусать, высосать всю их сладость, выпить, всего выпить — до донышка, насладиться стонами с этих губ. — Никаких сообща, — нетвердо говорит Дженсен, яростно сверкая глазами. — Я пришел сказать… я специально пришел, чтобы сказать: я уничтожу вас, мистер Падалеки. — Почему? — Джаред все еще рассчитывает поцеловать эти губы, восхитительные, гневно изогнутые, выплевывающие угрозы. Сладкие. Он так соскучился. Так устал ждать. Дженсена, кажется, приводит в бешенство раздевающий взгляд Джареда, он вспыхивает и срывающимся голосом кричит: — Потому что я ненавижу вас! Ненавижу тебя. Ненавижу! Джаред встает, улыбаясь и качая головой, мягко двигается к дрожащему от ярости Дженсену, говорит мягко, будто успокаивая встревоженную лошадь: — Дженсен, Дженсен… Наконец на «ты»? Помнишь, я говорил тебе — не смешивай чувства и секс? — Помню, — не сдержавшись, выплевывает Дженсен, отступает на полшага, но Джаред все надвигается: — Ты снова делаешь это. Ты смешиваешь работу и чувства. Так нельзя, Джен. Ты можешь проиграть, поддаться чувствам и проиграть, принять неверное решение. В бизнесе должен быть холодный расчет, никаких «ненавижу». Дженсен не успевает отступить или не хочет все время пятиться, Джаред нагоняет его — окружает собой, берет в плен объятий, притягивает к себе, прижимается лицом к сгибу шеи и, вдыхая, стонет: — Дженсен… Дженсен недолго позволяет держать себя. Вырывается отчаянно, так, будто от этого зависит его жизнь, рычит: — Отпусти! Сука, отпусти, ненавижу! Джаред делает обманный маневр, позволяет вырваться, разворачивает к себе спиной и тут же скручивает ему руки, прижимает к себе, говорит: — Знаю, что ненавидишь. Дженсен на секунду перестает вырываться, дышит часто-часто, потом снова начинает, так, что Джареду приходится уложить его лицом в стол, придавить сверху. От всей этой возни, полудраки, Джаред возбуждается так сильно, что едва уже контролирует себя, лижет Дженсена в ухо и спрашивает: — Дженсен? Ты ведь за этим пришел, правда? Дженсен стонет от отчаяния, когда джаредова бесцеремонная рука расстегивает ему брюки, нащупывает твердый, стоящий член и начинает ему дрочить, сильно и властно, а Джаред, задыхаясь, бормочет ему в ухо: — Скажи, скажи, Дженсен, что тебе это не нравится. Скажи: «Остановись». Ну же. Джаред сам дрочит, прижимается всем телом к Дженсену, распятому на столе, и яростно дрочит об него, трется, Дженсен, весь дрожа, делает слабые попытки вырваться и стонет глухо, однотонно: — Как же я тебя ненавижу, сууука… Ох… — Знаю, ненавидишь, я рад. Это лучше, чем равнодушие. Я надеюсь, ты будешь ненавидеть меня вечно, Дженсен, что же ты молчишь? Мне остановиться? Скажи, чтобы я прекратил, я перестану. Дженсен стонет, дергается в жестком захвате и не говорит ничего. Джаред останавливается, держит руку на его члене и все — и Дженсен двигается сам, потом, опомнившись, нечеловеческим усилием скидывает с себя Джареда, разворачивается к нему, встрепанный, с покрасневшим лицом, с расстегнутой ширинкой и, не размахиваясь, бьет Джареда в челюсть так, что тот, покачнувшись, отступает на два шага. Джаред, потирая щеку, смотрит, как Дженсен заправляется, у него дрожат, ходят ходуном руки, он бросает на Джареда взгляды, полные такой чистой, незамутненной ненависти, что у Джареда ноет, еще сильнее ноет непереносимо член, он так возбужден, что еле дышит. Нельзя быть таким прекрасным в гневе, Дженсен как самая опасная отрава в мире — чем больше смотришь на него — тем больше хочется. Джаред, как зомби, шагает к нему, его тянет к Дженсену со страшной силой, но тот настороже — отскакивает на метр, выставляет перед собой руку и шипит как змея: — Только прикоснись ко мне, сволочь. Джаред возражает: — Ты же не сказал мне остановиться. И у тебя все еще стоит. Ты хочешь меня. Дженсен орет: — Не смей втирать мне про чувства и секс, сука! Я не буду трахаться с тобой, мне плевать, что стоит, я не буду! Потому что ненавижу тебя! Ты, ты считаешь меня пустыми местом, ты всерьез не принимаешь, я докажу тебе, я покажу, я… Джаред настолько увлечен своей жертвой, что не видит и не слышит ничего вокруг. Он занят Дженсеном, убегающим от него, доказывающим кому-то — вероятно себе? — что ненавидит, он так часто это повторяет — ненавижу, что смысл слова теряется. Джаред снова шагает к Дженсену и вдруг видит, как тот округляет глаза и кидается к нему, обнимает — что за черт? А потом он чувствует толчок, сильный, его ни с чем не спутаешь. Джаред смаргивает наваждение и на него наваливаются звуки, оглушают его — звук выстрела, визг секретарши Амелии, крик отчаяния — знакомый голос, Тай? Это он стрелял, и целился в Джареда, но Дженсен, который так громко кричал о своей ненависти — закрыл его собой и теперь, слабо хватаясь за его одежду, сползает вниз, и этого не должно быть — это неправильно. Джаред подхватывает Дженсена и бережно кладет на пол, он ощупывает его и видит, как под ним растет темное пятно, и Дженсен бледнеет, все сильнее, и пытается что-то сказать. В кабинете становится тесно от набежавшей охраны, Тая давно скрутили, Джаред орет: «Все вон! И скорую!» Он стоит на коленях и держит Дженсена за руку, и зовет его, он собран, и напряжен до звона — и знает, что должен удержать Дженсена и зовет, он внешне спокоен и мягок, и уговаривает: — Дженсен. Джен, посмотри на меня. Дженсен облизывается и сглатывает, и даже складывает губы в подобие улыбки, и Джареда накрывает огромным, непереносимым ужасом — он вдруг понимает, что сейчас Дженсена не станет. Не будет его, совсем. Джаред забывает, что недавно думал только о том, как бы трахнуть его, оно вдруг становится так глупоневажно, даже стыдно, главное — пусть он живет. Пусть никогда в жизни ему не дотронуться больше до него, но пусть живет. Джаред улыбается Дженсену: — Как ты? Его голос так же спокоен, и Дженсен удивленно морщится и еле слышно говорит: — Я, кажется… Холодно. Он попал в меня? — Бойскаут? Немного задел, ничего страшного. Скорая уже едет. Дженсен снова складывает губы, будто хочет улыбнуться. Шепчет: — Он хотел… освободить меня. Джаред понимающе улыбается, ему хватает на это сил. Это потом он порвет идиота Тая на куски, но сейчас он спокоен, нельзя пугать Дженсена. Освободить — Джаред догадывается сразу — от него, от Джареда. Какой глупец, самоуверенный, наверняка ревнивый, думает, как отец Дженсена — я знаю, как лучше для тебя. Почему Дженсену так везет на таких? Принимающих решения за него. Дженсен закрывает глаза, и Джареду страшно, он наклоняется и говорит мягко: –Ты и так свободен, Джен. Ты многого добился за такое короткое время. Ты победил всех своих демонов. Тебе осталось совсем немного. Ты ведь знаешь, ты не все еще сделал. Тебе нельзя уходить. Джен, слышишь меня? Дженсен с усилием отрывает глаза — они светлые-светлые, из них будто ушла вся краска, он явно не видит Джареда, смотрит вверх, улыбается, и говорит: — Да. В кабинет вваливаются врачи с носилками, Джареда оттесняют, он отступает и смотрит, смотрит издалека на Дженсена, и прощается. Сегодня что-то изменилось, он еще не знает, как это назвать, но вдруг оказываются неважными многие вещи, без которых жизнь казалась пустой. И вдруг обретает ценность совсем неожиданное — слова, взгляды — поступки.***
Джаред собирает вещи, билет куплен на жаркий курорт — ему нужно побыть вдали от всего. Он почти убрался из страны, когда его ловят в аэропорту. В любое другое время Джаред, не раздумывая, отключился бы и занялся своими делами, но сейчас кивает. Сухо говорит, что будет через двадцать минут, и едет в больницу. Плевать на пропавший билет, он улетит другим рейсом. Дженсен — белый, как подушка, но смотрит ясно и твердо, и застенчиво улыбается. От его вида перехватывает дыхание, и что-то ноет внутри как засевшая заноза. Джаред говорит искренне: — Рад, что ты в порядке. Дженсен опускает глаза, потом упрямо задирает подбородок. Говорит: — Тай. Джаред морщится и садится на стул. Почему они понимают друг друга без многих слов, он не анализирует, но знает точно, о чем просит его Дженсен. Подумав, Джаред вздыхает и говорит недовольно: — Хорошо. Отложу отпуск, думаю, смогу его вытащить. — Спасибо, — тихо благодарит Дженсен и тут же спрашивает: — Ты уезжаешь? — Уже нет. Дженсен прикрывает глаза и, кажется, впадает в дрему. Джаред собирается встать и на цыпочках выйти из палаты, но Дженсен открывает глаза и пришпиливает его к месту. — Я выберусь, — говорит он, — выйду отсюда и сделаю тебя, Джаред. Джаред улыбается. Его волшебным образом отпускает тянущая в груди боль, он соглашается весело: — А как же. Я помню, ты меня ненавидишь. — Да, ненавижу, — серьезно говорит Дженсен, и глаза его сияют, — доберусь до тебя, сукин ты сын. Размажу тебя по стенке. Уничтожу. Джаред не может удержаться от смеха. Дженсен в этот раз не кричит, что Джаред не воспринимает его всерьез, он просто засыпает с чувством выполненного долга, а Джаред выходит из больницы в приподнятом настроении. Даже перспектива возни с Таем не может испортить его настроения, он в предвкушении. Все еще не закончилось, и все еще может быть, и даже не слишком плохо. Конец. __________________________________ 2013 г.