Дженсен вздрагивает, когда на плечо ему опускается рука и его голову приподнимают за подбородок.
Он смотрит в лицо Джареда, и сердце улетает в пятки — что-то хищное, голодное, жестокое проступает в его улыбке. Дженсен сглатывает и прикрывает глаза ресницами. Он испытает страх-восторг, страх-предвкушение, обостренный загнанным подальше, как можно дальше — осознанием близкого конца.
Джаред приказывает своим тихим голосом, от которого бегут мурашки по коже:
— Открой глаза, Дженсен.
Дженсен, всегда Дженсен — иногда, очень редко, Джаред говорит
«детка» — но так редко, что Дженсен уже забыл. Он распахивает глаза и смотрит снизу вверх на Джареда, и в этот миг мир рушится.
Джаред, растягивая губы в дикой улыбке, говорит:
— Дженсен… Дженсен Эклз.
Дженсен открывает рот, резко вдыхает воздух, которого вдруг становится так мало, а Джаред продолжает, держит его лицо за подбородок, ласкает большим пальцем щеку, поглаживает и говорит — неторопливо и страшно:
— Поиграем? Игра называется очень просто: «Вопросы и ответы». Я спрашиваю, ты отвечаешь.
Становится очень холодно. Дженсен вдруг ощущает, насколько беспомощен: раздетый, в цепях, на которых вот-вот взлетит в воздух, предстоящее кажется ему теперь казнью, хотя пять минут назад он едва сдерживал возбуждение.
Джаред читает в его глазах, в его лице, усмехается жестоко, отпускает его лицо и отступает. Он идет к панели управления и нажимает кнопки, пальцы бегают уверенно. Дженсен беспомощно смотрит ему в спину и чувствует, как прорезиненные изнутри кольца: на руках, ногах, поясе — впиваются в тело, его поднимает вверх. Остается ослабленной только цепь на шее, и она провисает. И болтаться вот так, распятым в воздухе, лицом вниз, в метре от пола — страшно, так страшно, что Дженсен впервые впадает в панику: он задыхается, скулит, дергается отчаянно, бултыхается в воздухе как пойманная рыба, пока Джаред не хватает его за шею, и не целует — крепко запечатывает ему рот — дышать нечем. Он целует сильно, жадно, властно, высасывает из него остатки воздуха и разума — Дженсен почти теряет сознание, когда Джаред отпускает его. Отдышавшись, он видит, что Джаред стоит перед ним на коленях и смотрит внимательно, и без улыбки, без жалости.
Дженсен роняет голову, но Джаред хватает его за волосы и поднимает:
— Смотри на меня. Я знаю, кто ты. Я все про тебя знаю, но я буду спрашивать, а ты будешь отвечать. Если соврешь, накажу. Итак, ты — Дженсен Эклз, второе имя Росс. Ты сын Алана Эклза.
Дженсен молчит и снова опускает голову, он не видит, как Джаред ухмыляется, но зато видит в его руках пульт и чувствует, как удавка на шее затягивается. Джаред приподнимает его голову с помощью механизма, цепь, на которой закреплен ошейник, теперь короче всех других, и Дженсен вынужден выгибать спину, чтобы вдохнуть воздух, но говорить все равно не хочет. Да и не может, с такой удавкой. Джаред отпускает цепь, потом снова поднимает, несколько раз. Устав бороться за кислород, в последний раз Дженсен висит без движения, он не может сдержать судороги, пробегающие по телу, легкие рвутся от недостатка воздуха, в голове мутится, перед глазами чернеет — Дженсен упрямо, самоубийственно сопротивляется. Сам не знает почему, откуда вдруг просыпается в нем это злобное упрямство, в котором почему-то уже и не страха больше, а обиды, неизвестно на что, острой, болезненной.
Дженсен почти отключается, когда его положение в воздухе меняется. Теперь руки вытянуты вверх, цепь с шеи свободно болтается, ноги не достают до пола совсем немного и разведены, широкое кольцо на талии больно врезается под ребра.
Джаред подходит вплотную, небрежно отцепляет цепь, тянущуюся с шеи, и притягивает Дженсена к себе. Он целует, больно, снова нет воздуха, Дженсен пытается отстраниться, стонет, когда Джаред кусает его, и мнет-теребит его яйца и член, больно-больно, жарко, нетерпеливо теребит, от его поцелуев вкус крови на губах, и прямо в глотку льются слова:
— Говори. Ты Дженсен, Дженсен Эклз, и твой ненормальный папаша сделал из тебя шлюху.
Внутри рвется что-то, будто плотина прорывается, так больно, и одновременно — легко, будто лопается большой нарыв. Дженсен чувствует, что по щекам катятся слезы, и это ответ. Джаред — он видит, сукин сын знает правду, но вместо того, чтобы принять этот ответ, все так же холодно усмехается и говорит жестко:
— Отвечай, Дженсен. Я жду.
Дженсен испытывает невероятное горе, не объяснить, как же ему сейчас плохо, плохо — и хорошо, с плеч сваливается огромная тяжесть, и нарастает обида и ярость, да-да, откуда-то — от обиды? — вырастает ярость, и Дженсен, не сдерживая рыданий, кричит своему мучителю-освободителю в лицо:
— Да, да! Он сделал это! Сделал это со мной. Сделал…
Дженсен плачет, и ему все равно, что Джаред исчезает из поля зрения, он весь в своем горе. Но Джаред не оставляет его надолго — он подходит сзади, прижимается вплотную, его член упирается Дженсену между ягодиц, и руки ласкают живот, теребят соски с колечками, опускаются — горячие, большие — вниз и обхватывают член. Дженсен откидывает голову назад, на плечо Джареду, он все еще всхлипывает, и его лицо мокрое от слез, но он прерывисто вздыхает, и принимает его, когда Джаред медленно и властно входит в него. Входит сразу, на всю длину своего члена, и сразу же начинает движения, трахает его, и удерживая за бедра, спрашивает снова, слегка приглушенным голосом:
— Ты согласился не сразу. Ты сопротивлялся. Почему ты согласился?
После опустошающего признания Дженсен совсем не возбужден, но Джаред наполняет его собой, своим желанием, делится своей сдерживаемой страстью, и теперь не так страшно отвечать. После первого, самого трудного признания — остальное легче рассказать. Дженсен вздыхает прерывисто, когда Джаред касается внутри него нужной точки, и возбуждение теплыми волнами, снимая судороги и напряжение, распространяется по телу, он плывет, качается на волнах терпкого-болезненного удовольствия — удовольствия от крепких рук, обнимающих его, держащих на поверхности, от заполненности, от толчков, от своей полной, абсолютной беспомощности — и отвечает как во сне, слово с губ слетает само:
— Сантаника…
Он не верит, что сказал это страшное слово вслух, по телу пробегает волна, судорога, Джаред восхитительно сильно сжимает его член и приказывает:
— Кончи со мной, Дженсен.
Дженсен истекает спермой, выплескивает ее из себя с тихим вздохом, и слово, страшное слово «Сантаника» теряет свою прежнюю значимость. Его еще потряхивает слегка, когда Джаред говорит задумчиво:
— Я слышал про это место. Давно ходят про него интересные слухи. И что там с тобою было, Дженсен?
Дженсен чувствует себя одиноким и покинутым, когда Джаред отходит куда-то, и нет, он не в силах рассказывать, он хочет, он готов, но когда Джаред возникает перед ним и стоит, вытирая руки платком, и смотрит на него исподлобья, Дженсен мотает головой, и говорит с отчаянием:
— Не надо. Я не… не могу.
— Можешь.
Джаред говорит так уверенно, что Дженсен собирается с силами, и просит:
— Лучше убей меня сразу. Ты ведь все равно не выпустишь меня.
— Не выпущу, — соглашается после паузы Джаред и долго-долго разглядывает его со странной усмешкой. Хмыкает и бросает равнодушно:
— Я знаю все. Я просто хотел, чтобы ты сказал это вслух.
— Зачем?
Джаред подходит снова вплотную, его руки скользят по бокам, от них распространяется жар по телу, он произносит Дженсену в губы — почти неслышно и почти нежно:
— Для тебя. Иногда полезно вытащить свои страхи наружу — посмотреть на них — на свету. Они… становятся такими маленькими. Такими смешными.
Дженсен отклоняет голову назад, чтобы заглянуть Джареду в глаза, он растерян и не понимает, что происходит. Он слышит шум: кто-то бежит к дверям спальни, стучит — а Джаред широко улыбается и будто не замечает шума. Он смотрит внутрь Дженсена своими желтыми дикими глазами, будто видит его насквозь, и спрашивает прямо, спрашивает главное:
— Чего ты боишься, Дженсен?
Дженсен со страхом смотрит на дверь, сотрясаемую под ударами, на Джареда, снова на дверь, он понимает, что сейчас происходит нечто важное. Очень-очень важное.
И вдруг выпаливает, его прорывает, он словно боится не успеть, он и правда боится, он путано и торопливо объясняет:
— Нет, это не может быть так просто, не может. Это неправда. Сантаника. Там страшно, там… они убили меня! Вытряхнули наизнанку и оставили мешок с костями, это не просто смешные, глупые страхи!
Джаред хмыкает и спрашивает, пугающе веселый и невозмутимый:
— Что именно, Дженсен? Что они сделали с тобой такого, что ты никак не выберешься из ямы? Тебя насиловал там жирный страшный санитар?
Дженсен замирает. Сжимается весь, но произносит с трудом:
— Да. И не только это.
Джаред снова близко, на расстоянии ладони. Его глаза светятся безумным весельем, губы растягивает страшная улыбка:
— И что? А что, по-твоему, я делаю с тобой сейчас? Каждый день? Что делаешь ты сам со своей жизнью? То же самое. Ты это делаешь с собой, в своей памяти. Я это делаю. Я трахаю тебя, когда захочу, и ты живешь в этом, и даже кончаешь подо мной. Не только насиловали, говоришь? Тебе промывали мозги — а ты разве не это делаешь, сам с собой? Чего ты можешь бояться — объясни мне. Ты уже все пережил, и переживаешь. Снова и снова. Ты — сам себе палач. Ад — в твоей голове.
Дженсен, широко раскрыв глаза, слушает и не находит, что сказать: он не согласен, у него толкутся тысячи слов оправданий и опровержений в голове, но он цепляется за самое первое, что отдалось в душе обидой, и отвечает тихо:
— Не так. С тобой — не так. Совсем нет.
Дверь трещит под напором тел, но Джаред все еще спокоен, от его слов он смеется и констатирует:
— Я нравлюсь тебе.
Дженсен молчит, он проклинает себя за вырвавшиеся необдуманно слова и краснеет, он еще умеет краснеть.
Джаред ласково проводит рукой по его щеке и, в противовес ласке, говорит равнодушно, холодно, жестоко:
— Ты научился получать удовольствие от вещей, которые не всякий выдержит. Ты… умеешь приспосабливаться там, где слабаки дохнут. Осталось дело за малым — научись еще отделять секс от любви, и все станет на свои места.
Дженсен словно удар под дых получает. Так больно, что он задерживает дыхание и на глаза наворачиваются слезы. Джаред беззлобно смеется, и дверь под напором тел ломается — спальня заполняется людьми в форме. Несколько человек окружают Джареда, но он все еще смотрит только на Дженсена — и Дженсен смотрит — сквозь туман, смотрит на Джареда, он все еще надеется, что Джаред — хотя бы сейчас — скажет что-то, ну хоть одно ласковое слово. Джаред качает головой, будто читает его мысли. Протягивает руки офицеру с наручниками и небрежно бросает через плечо, когда его уводят:
— Сантаника, Дженсен. Тебе нужно вернуться туда.
Джаред не говорит больше ничего. Его уводят, но Дженсен слышит:
«Вернись туда, чтобы победить свой страх».
Он знает, что это невозможно, он не сможет, и плачет. Пока его снимают с цепей и говорят что-то, объясняют, он беззвучно плачет, и неизвестно, сколько в этом плаче от обиды, разъедающей его, от того, как Джаред равнодушно с ним попрощался.
***
В одноместной камере Джаред отпускает себя и со всей дури колотит кулаком в стену — разбивает костяшки в кровь, и боль отрезвляет его. Он садится на узкую кровать и снова вспоминает взгляд, каким провожал его Дженсен.
Усмехается, потирая руку, и закрывает глаза, чтобы лучше вспомнить: всего Дженсена, такого красивого, такого открытого и обиженного и, кажется, еще не понимающего, что на самом деле произошло.
Демон вырвался наружу, по крайней мере, ему показали врата ада и даже приоткрыли их — теперь все будет зависеть только от Дженсена. Даже его, Джареда, свобода.
Не сказать, что Джаред доволен собой: ему пришлось растоптать то нежное, что испытывал к нему Дженсен. Он люто возненавидел Алана за это, и за то, что сейчас ему пришлось по его милости расстаться с Дженсеном. Он хочет назад, к Дженсену, которого так жестко отрезал от себя, хочет снова быть в нем, трахать его, слушать, как тот стонет, смотреть в его глаза, узнавать не только тело — и душу, и теплом в паху отдаются слова Дженсена, тихие и решительные: «С тобой было не так»…
Это признание, самое настоящее, от него грустно, и досадно, и немного больно, совсем чуть-чуть. Джаред ложится на кровать, ноги как всегда не помещаются, он недовольно морщится и рассеянно думает, как быстро Алан узнает, что все счета фирмы пусты и что до денег ему не добраться, даже с помощью шпиона, — но это знание его не утешает. Он снова потерял что-то слишком важное, чтобы его утешили какие-то деньги. И в этот раз налажал он сам, пусть и не было другого выхода.
***
Дженсен не сразу понимает, что с ним что-то не так. Он рассеян и задумчив, и вполуха слушает настойчивые требования отца:
— Дженсен, ты должен написать заявление на него. Падалеки продержат до самого суда в тюрьме, мне нужно это время. Дженсен, ты слышишь меня? Это усугубит его положение. Мало того, что он обманом сделал тебя рабом, он жестоко с тобой обращался. Он извращенец, урод, он должен понести наказание, пока Крис ищет его секреты, мне нужна твоя помощь.
Дженсен с удивлением смотрит на отца и едва не переспрашивает:
«Извращенец? Урод? Это ты о себе?» — но вовремя останавливается, кивает. И пока успокоенный отец болтает что-то о деньгах, Дженсен пристально рассматривает его морщины, седые волосы, его очки, и не находит в душе ничего к этому чужому человеку.
Ни-че-го, нет ничего, даже страха.
Если к Джареду он сейчас чувствует ненависть, обиду, злобу, то к отцу — ничего, и это так странно, что Дженсен пропускает болтовню Алана мимо ушей. Он ловит себя на том, что даже мысленно называет его «Алан», а не «отец», и размышляет, что бы это значило, а потом получает взбучку за то, что не слушал. Соглашается, внешне покорно, встретиться с юристом и написать заявление, и настолько вял и пассивен снаружи, что Алан безбоязненно его отпускает одного — и Дженсен едет, правда, совсем в другую сторону. Не к личному юристу Эклзов.
От обиды Дженсен не может дышать, почему-то все эмоции его сконцентрированы на Джареде — все они со знаком минус, и, движимый ненавистью, Дженсен, тем не менее, делает странные вещи.
Он пишет заявление, совсем другое, о том, что не имеет никаких претензий к мистеру Падалеки, потом еще одно: пишет, что находился у Джареда в роли сексуальной игрушки добровольно и с радостью готов продолжить их сотрудничество, которое ему обещали щедро оплатить.
Он уезжает от юриста поздним вечером, ночует в гостинице, на следующее утро узнает, что Джаред на свободе, и нет, он не ждет, что Джаред явится за ним. Откуда бы ему знать, где Дженсен? Он раздумывает, зачем сделал это — ведь Джаред ясно дал понять, кто Дженсен для него — игрушка для секса.
«Не смешивай чувства с простым трахом, Дженсен».
Дженсен выжидает еще день в гостинице, Джаред не приходит, и он едет домой. Дома — начинается ад с порога, Алан даже влепляет ему пощечину, он неистовствует, и грозится, и бесится, и снова требует, чтобы он написал что-то и отозвал прежние заявления, и Дженсен говорит:
— Нет.
Алан оскаливается злобно и шипит:
— Ты сам напросился, щенок, чертово отродье.
Он машет рукой слуге, и в гостиную входят двое крупных мужчин.
Дженсен видит знакомые нашивки «Сантаники» на рукавах синей формы и на миг прикрывает глаза, старый страх плещется в нем, и пока отец напыщенно говорит что-то о грехе, пустившем в нем корни, и который надо уничтожить, с горечью думает:
«Ну вот, Джаред. Ты этого хотел? Все, как ты хочешь. Все для тебя, пусть ты и отказался от меня».
Дженсен не думает, что когда-нибудь сможет покинуть стены Сантаники, но ему сейчас на это наплевать.
***
В Сантанике все по-прежнему, все такие же серые стены и потолки, и даже санитары те же, с масляными глазами, сильные, здоровые. Джаред назвал их жирными — нет, скорее, плотные, и трахают они его с прежним энтузиазмом, пока Дженсен, накачанный по уши отупляющими препаратами, безразлично смотрит вверх и время от времени облизывает пересыхающие губы.
От препаратов он сперва впадает в нечто вроде комы: он сидит, и смотрит, и ест, механически толкает ложку в рот, когда прикажут, и тупо смотрит в экран телевизора, на котором проповедник рассказывает про грехи, и геенну огненную, но в голове — вата, и нет мыслей, нет ничего.
Дженсен не знает, сколько это продолжается, но однажды он просыпается от спячки. Смотрит в зарешеченное окно и слушает птиц, и почему-то вспоминает слова Джареда, в тот последний день. Сейчас они звучат как-то иначе, он видит все словно с другой стороны — и очень ярко вспоминает, как Джаред гладил его по щеке, будто хотел уменьшить жестокость слов. Он говорил, чтобы Дженсен научился разделять любовь и секс, Дженсен тогда услышал:
«Я не люблю тебя. Ты для меня — секс». Сейчас он слышит другое:
«Дженсен, научись управлять своими чувствами». И еще что-то важное. Пока не доходило, что именно, но вовсе не равнодушие двигало тогда Джаредом, а желание выдернуть, вытащить Дженсена из того ада, в который он сам себя загнал.
Дженсен — осознав это, проводит дрожащей рукой по щеке, которую когда-то давно гладил Джаред, и шепчет, смаргивая слезы:
— Сукин сын… сукин ты сын, Джаред.
