***
— Ты поработаешь своей задницей, и постарайся отвлечь его настолько, чтобы он забыл о делах. Я знаю, про него ходят не слишком хорошие слухи, и он, говорят, садист, но, Дженсен, я кормлю и пою тебя вот уже столько лет. Ты должен отрабатывать свой хлеб, потерпи немного, я доберусь до него. Мы посадим его за его делишки, и я подумаю, может быть, получишь немного денег… «Если останусь жив», — договаривает про себя Дженсен, издали разглядывая Джареда. Ему нужно устроиться в его фирму и привлечь внимание. Дженсен знает: отцу плевать, если Джаред забьёт его до смерти, может, ещё и выиграет от этого, и фигня, что он заработал уже для отца чёртову прорву денег. Он не имеет ничего своего, даже автомобиля, он никто, никто и звать никак — шлюха, подстилка, которую отец использует. Его даже не зовут к общему столу — как прокажённому, приносят еду в комнату, зато не брезгуют тратить деньги, которые он заработал для них… Дженсен не пытается убежать или протестовать, он сломлен Сантаникой и последующим сексуальным рабством, на которое обрёк его отец, он давно потерял себя. И вот сейчас, внезапно, впервые почувствовав что-то, похожее на проблеск интереса к жизни — возбуждение ведь можно считать таковым? — Дженсен отчаянно цепляется за проблеск чувства. За тень чувства, за призрак, пусть так, хотя бы так — лишь бы не пустота и вечный страх. Дженсен слышит, как дверь в спальню открывается, и по телу пробегает дрожь, он судорожно сжимает кулаки и, приоткрыв рот, смотрит, как к кровати приближается Джаред. Снизу он кажется просто великаном, такой огромный, такой сильный — такой всемогущий. Впервые у Дженсена мелькает робкая мысль: этот человек вполне может справиться с Аланом Эклзом. Ведь может? С его личным врагом, с тем, кого он так смертельно боится и отчаянно ненавидит. Джаред садится на кровать и, улыбаясь, касается пробки между широко раздвинутых ног Дженсена, говоря: — Скучал, детка? Дженсен знает, что отвечать не нужно и не обязательно, и ещё болит язык от колечка. И Джаред спокойно, деловито вынимает пробку и пальцем трогает его изнутри. Дженсен вздыхает, его сотрясает дрожь, Джаред улыбается снова, почти мягко, хищный блеск глаз не виден в темноте: — Такой горячий. Такой отзывчивый. Такой мокрый… Легко касается мошонки Дженсена, потом члена. Дженсен стонет громко и жалобно — его простреливает боль от проколов пирсинга. Джаред задерживает пальцы на колечках, теребит их. Не сильно, но Дженсен снова не может удержаться от тоненького, противного звука-стона. Джаред предлагает: — Покричишь для меня? И не успевает Дженсен сообразить что-то, Джаред сильно сжимает в кулаке его припухшие яйца вместе с чёртовыми колечками. Боль простреливает позвоночник — острая, яркая, ослепительная, взрывается в голове фейерверком — и Дженсен выгибается аркой и кричит, захлёбываясь своим криком, не слыша его, слыша только боль. Когда перестаёт звенеть и трепетать всё тело от прошивающей до пяток боли, обнаруживает себя прижатым к постели, на нём лежит Джаред. Член его плотно, глубоко вогнан в Дженсена, ощущается приятной заполненностью, и губы Джареда на его шее, а от движений его члена, размеренных, сильных, ровных, всё сильнее разгорается внутри пожар, и от поцелуев кружится голова.***
Джаред прижимается к нему, от его толчков острыми уколами-звёздами вспыхивает боль в проколотых сосках, в мошонке, а от мокрых, длинных, медленных поцелуев жар расплёскивается под кожей, создавая вместе с болью безумный коктейль мучительного, терпкого удовольствия, неожиданного, нежданного. Дженсен, потрясённый столь противоречивыми чувствами, что обуревают его, сжимает кулаки, впивается короткими ногтями в ладони. Но этого недостаточно — всего — недостаточно. Он хрипит, едва ворочая языком: — Ещё… Он сам не знает, чего ещё просит, он заполнен до предела. Джаред трахает его сильно и жёстко, придавливая к кровати, ему нечем вздохнуть, но ему мало — мало — он сам не знает чего. Джаред вдруг кусает его в плечо — острые зубы впиваются в плоть, кажется, будто он вознамерился вырвать кусок мяса из тела Дженсена. Новая, ошеломляющая боль оглушает его, затмевая все другие ощущения, Дженсен открывает рот, не в силах крикнуть — спазм сковал горло, в голове мутится. И одновременно Дженсен осознает: что-то грязное, липкое, чёрное отпускает его, уходит, смытое ослепительной, чистой болью, и ему — ему легче, легче. Непонятно как, непонятно отчего, вся кровь устремляется к паху, член встаёт как каменный, Дженсен втирается в Джареда, и нужно совсем немного, чтобы кончить, совсем чуть-чуть, дрожат ноги, и живот, и руки. Но тут Джаред приподнимается над ним на локтях, и Дженсен видит его лицо — с окровавленными губами, с дикой улыбкой и горящими чистым безумием глазами. Дженсен замирает как вор, застигнутый на месте преступления. Ему страшно, но этот страх совсем не такой, как в Сантанике. Дженсен со спрятанным в глубине души восторгом, смешанным с ужасом, понимает: он хотел бы умереть от рук этого человека. Это было бы, наверное, даже приятно. Возбуждение поёт, стонет в венах, Джаред всё не двигается, пристально изучает его, насмешливо улыбаясь, а Дженсен не решается прижаться к нему, попросить продолжать, просто подмахнуть — он как заворожённый смотрит в жёлтые, как у дьявола, глаза своего хозяина и представляет, как его сильные руки смыкаются у него на горле. Невыносимо хочется, чтобы Джаред продолжал, трахал его дальше, сильно, не жалея, но он не смеет шелохнуться, лишь непокорный член упирается Джареду в живот — нетерпеливо, требовательно, истекая естественной смазкой. — Так сильно хочешь меня? — спрашивает Джаред пугающе мягко и слизывает кровь Дженсена со своих губ. Дженсен кивает. Джаред медленно вынимает свой член, оставляя за собой тянущую пустоту, медленно-медленно, выходит почти весь — и тут же одним движением всаживает его обратно, с такой силой, что Дженсена подбрасывает. Джаред трахает его безжалостно, грубо, вбивается, как огромная, живая, страшной силы машина — неумолимо долбится в него и тихо-тихо и спокойно говорит: — Не смей кончать раньше меня, Дженсен. От шквала боли, возбуждения, наслаждения Дженсен дышит часто-часто, сотрясаясь от толчков, ездит в своих шёлковых путах по кровати туда-сюда и из последних сил пытается не кончить, не кончить прямо сейчас, «пожалуйста, нет». Но в конце концов не выдерживает — такое нельзя терпеть, никак, кажется, что он взорвётся сейчас — и от очередного сильного, длинного толчка его пробивает крупная судорога. Он, закатывая глаза, выдыхает: «Нет», — и падает, падает куда-то вниз, улетает — пустой, выжатый, лёгкий-лёгкий, без единой мысли в голове и без единой нерасплавленной косточки в теле — весь мягкий и тёплый, как желе.***
Джаред задумчиво кивает, пока его семейный доктор говорит: — Он спит, он просто спит, это не обморок. Он и сам видит, что его новый раб спит как младенец — тихо и беззвучно, а вовсе не потерял сознание, как было в Центре. Док, привычный ко всем джаредовым особенностям, советует раба оставить на время в покое, да и проколы подзаживут, утром будет как огурчик, но Джаред не верит. Он выпроваживает дока, садится на кровать и рассматривает Дженсена — пристально и холодно. Он чувствует — что-то не так. Интуиция, звериная, обострённая, пусть маньяческая, говорит Джареду, что он где-то ошибся. И что-то не так с этим парнем, не то, что он ожидал — совсем не то. Он ощущает себя обманутым — и от этого в груди зарождается злобный рык, и одновременно его преследует ощущение необыкновенной находки. Будто он купил в магазине, не глядя, на сдачу, глупую игрушку, например, смешного пупса с болтающейся головой, принёс домой, кинул дешёвый пёстрый пакетик в угол. И выкатилась из этого пакетика пластиковая голова, а из неё выпало что-то, не разобрать, тёмное, непонятное, в искорках, взял в ладонь, посмотрел — и утонул в развернувшейся перед глазами Вселенной — с мириадами звёзд, с тёмными провалами чёрных дыр, с хвостами комет и глубоким чёрным-чёрным небом — бесконечным, бескрайним. Что за хрень? Мальчик казался таким дерзким, красивым, высокомерным, таким, как многие другие — предсказуемый, понятный до скуки. Когда Джаред подставил его — ждал, что Дженсен будет огрызаться, сопротивляться, впадать в депрессию, агрессию, пытаться убить — себя или Джареда, умолять позволить связаться с семьей, предлагать выкуп. Он предвкушал короткую, такую сладкую борьбу и заранее знал, что выиграет. Ожидал, что парень ему быстро надоест, и никак не думал, что будет, скрывая растерянность, рассматривать безмятежно спящего связанного, распятого на своей кровати раба и мучительно соображать: почему он чувствует, что его обманули? Обманули жестоко, как будто украли что-то. Его грызла обида за невосполнимую потерю, и не было объяснения этому странному чувству. Джаред долго сидит раздумывая, потом идёт спать, утром уезжает в офис и всё время вспоминает, думает и не может понять, что же он потерял. Неуловимое сожаление неизвестно о чём определяется позже, когда Джаред всё ближе узнаёт своего нового раба и всё лучше понимает — в этот раз у него действительно интересный экземпляр.***
Джаред непозволительно увлекается. Сам понимает, что нехорошо это, но так интересно разгадывать ребус. Понимает, что затягивает его как в болото и появляются какие-то непривычные, собственнические мысли: спрятать сокровище, спрятать от всех, любоваться только самому, трахать только самому — что за глупые фантазии? Джаред доказывает себе, всему миру, насколько смешны эти фантазии: таскает Дженсена на поводке в офис, трахает на столе, как хотел когда-то, заставляет прислуживать и отсасывать во время обеда себе и друзьям. Он устраивает вечеринку, на которой главным украшением в центре залы является обнажённый, вымазанный с головы до ног блёстками Дженсен, тот сидит на большом круглом стеклянном столе, основанием которому служит огромный хрустальный член, подсвеченный изнутри огнями. Посреди стола ножка-член выступает над столешницей, на него Дженсена насаживают, связав руки за спиной и закрепив ноги так, чтобы он не мог их сдвинуть. Его собственный пенис в хитром устройстве-капкане, золотой клетке, всё тело увито тонкими золотыми цепочками, проходящими через кольца в сосках, в члене, голова запрокинута, и прямо в горло воткнут свисающий с потолка сотворённый из такого же хитрого, небьющегося стекла фаллос, сверкающий, как люстра, разноцветными огоньками. Высвободиться из стеклянного плена и разогнуться Дженсен не может, единственным послаблением для него является вливающееся время от времени в горло крепкое пойло с намешанными в нём волшебными каплями. Джаред и некоторые гости подходят к красивой живой статуе, теребят цепочки, фотографируются на его фоне. Джаред ловит себя на том, что всё время возвращается взглядом к Дженсену, одёргивает себя и уходит в бильярдную. Возвращается в главный зал много позже и сдерживает вздох облегчения — Дженсен всё ещё держится и, кажется, пьян. Он приказывает двум слугам снять Дженсена со стола и представляет, как его анус растянут, как легко войдёт в мокрое от смазки, растянутое отверстие его член, и не выдерживает — наплевав на гостей, идёт следом за слугами. Он не даёт смыть краску с раба, прогоняет слуг рыком и трахает пьяного мычащего Дженсена, бросив его лицом в кровать, пока тёмная пелена ярости-страсти не сходит с глаз, оставляя его угрюмым и задумчивым. До него, наконец, доходит, что он потерял — озарение снисходит — и как его внутренний маньяк не понял этого раньше? Джаред переворачивает Дженсена на спину, смотрит в размазанное бессмысленное лицо и читает на нём то, что так долго не видел раньше — сломанная игрушка. Сломанная жестоко, намеренно, хладнокровно — отсюда и покорность, и бесстрашие перед ним. И да, Джаред называет это бесстрашием, пусть сам Дженсен считает иначе. Дженсен думает — он боится Джареда, но Джаред — он очень опытен в играх со страхом и болью. Он видит теперь очень хорошо: есть другой страх, даже не страх — ужас, и этот ужас — как тёмные глубины, второе дно, прошлое, подсознание, он перевешивает всё. И по сравнению с тем застарелым животным ужасом страх перед Джаредом — это лёгкая возбуждающая игра, как флер, прячущий истину. Как щит перед настоящим страхом. И да, Джаред в ярости — он готов убить того, кто успел раньше него. Он не знает, как бы действовал, окажись первым — может быть, точно так же, может быть — по-другому, скорее всего — по другому, потому что даже сейчас, изломанный, Дженсен тёмен, неизведан, далёк, загадочен и страшен как космос. Он кажется сильным настолько, что вызывает в Джареде — впервые — ревность к тому, первому. Кому досталось всё самое лучшее, то, что никогда не получит Джаред.***
Дженсен старательно не думает, не думает ни о чём, он выключает мозг и превращается в покорную шлюху, и ему нравится не имитировать удовольствие, а кончать по-настоящему, он почти благодарен Джареду за это. За грубый секс, за боль, перетекающую в наслаждение, за ненасытность, за умение заставить забыть обо всём, за то, что Дженсен начинает чувствовать ещё что-то, кроме изматывающего страха. Например, стыд. И стыд этот вдруг становится острой приправой к сексу. От него жарко щекам, пока Дженсен идёт голый по офису враскорячку из-за металлического намордника на член, из-за пробки в заднице. Идёт на поводке с кляпом во рту — и горит от стыда, когда он добирается до кабинета, от возбуждения стоит колом член и горит-полыхает от жаркого стыда всё тело, но Джаред — его не просто так называют садистом — на Дженсена внимания не обращает. Он небрежно цепляет поводок за изящную дизайнерскую вешалку, идёт к креслу и занимается своими делами так долго, что Дженсен приходит в отчаяние. Ему так хочется, чтобы Джаред посадил его на стол и снял железку с члена, уронил его спиной на бумаги и трахнул, и позволил кончить. Но Джаред — садист, пусть никогда не бьёт его, всё равно садист, работает как ни в чём не бывало, и только когда Дженсен теряет последнюю надежду, вдруг поднимает взгляд на него, усмехается и приказывает негромко: — Подойди, Дженсен. Вздрагивая от нетерпения, Дженсен подходит, встаёт на колени. Джаред снимает с него кляп и так же тихо говорит, откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза: — Возьми его в рот. Дженсен старается, вылизывает и заглатывает, с подбородка капает слюна от усердия, и если в этот момент кто-то заходит в кабинет, стыд вспыхивает с новой силой, жаркий стыд, от которого теплеет в паху. Джаред иногда делится им с друзьями. Его раскладывают на низком столике, трахают с двух сторон — в рот и в растянутый от постоянного ношения пробки зад. Пока Джаред, возбуждённо и резко смеясь, рассказывает что-то одному из них, другие не теряют времени, и Дженсену снова страшно, и сладко, и мучительно стыдно, и он находит какое-то мазохистское удовольствие в том, как его используют — как вещь, бессловесную куклу, глупую шлюху. Он точно знает, что львиная доля его удовольствия — от этого резкого, нервного смеха Джареда, от его опаляющих, плавящих кожу взглядов, как там — в Центре, когда Джейми трахал его фиолетовым хуем. На самом деле это был Джаред — это были его фантазии, воплощённые в реальность. Это был всё равно Джаред — и там, и тут тоже. Когда его раскладывают на столике, и он ёрзает по нему на спине, и его член стоит как каменный, он ждёт одной команды, просит-умоляет про себя: «Пожалуйста, ну пожалуйста, Джаред, я не могу больше, можно, можно-можно-можно?» Доходит до самой грани, до пика, содрогаясь от подступающего оргазма, и всё равно терпит, пока Джаред не говорит, как обычно, негромко: — Теперь можешь кончить, Дженсен. Дженсен отпускает себя, сразу же, со стоном, со слезами, которых не может удержать, почти теряя сознание, кончает, и, чёрт, это снова стыдно. Грязно, стыдно — восхитительно. Дженсен отдаётся эмоциям с такой страстью, так старательно гонит из памяти инструкции отца, что почти уверяет себя — он забыл, но страх — хитрая штука. На самом деле, в глубине души, он знает — это всё ненадолго. Очень скоро отец заберёт его отсюда, и снова будет новый клиент. Почему совесть Алана не входит в противоречие с его ханжеской моралью, Дженсен предпочитает не задумываться. Он знает от Марка, того первого, после клиники — отец на самом деле хотел его излечить. Но потом случилась большая неприятность, пока Дженсен был в Сантанике. Бизнес отца после нескольких неудачных операций оказался на грани банкротства, а потом лучший друг Алана — Марк — предложил ему за Дженсена огромную сумму и всяческую помощь. Алан, надо признать, сперва выгнал Марка взашей и долго кричал в спальне перед женой о падении нравов, но через месяц дела стали совсем плохи. Марк снова появился в доме и говорил мрачному Алану, что вылечить гомосексуализм нельзя, это врождённое, он не говорил упёртому ханже, что это не болезнь, он внушал, что это — неизлечимо, в этом потом себя убедил и сам Алан, это было единственным для него спасением. Почему Алан не остановился на Марке? Дженсен никогда не спрашивал. Официально, для всех: Дженсен находится в дорогой швейцарской клинике, лечит какую-то редкую неизлечимую болезнь, а молодой человек по имени Дженсен Ривер, проживающий вместе с Эклзами в их новом загородном особняке, — мистер Никто. О нём мало кто знает и ещё меньше — спрашивает. Старых слуг разогнали, соседи новые, новый дом, и никому нет дела до Дженсена. Дженсен и рад бы забыть всё, что связывает его с роднёй, но не может. Он просыпается ночью и смотрит на часы, и набирается сил. Они ему нужны — чтобы исполнить ненавистные обязанности. Он встаёт посреди ночи и идёт в туалет, там он включает украденный у прислуги планшет и заходит в свою почту. Он видит письмо от отца среди кучи рекламных конвертиков сразу — и читает его, потом механически включает воду и суёт планшет под струю. Он смотрит на себя в зеркало — и не видит. Он видит отца, как он презрительно щурится и говорит: — Дженсен, я жду от тебя кое-что. Хочу подстраховаться. Ты должен разозлить его, хорошенько, будет отлично, если он сломает тебе что-нибудь. Когда мы придём, ты должен быть избит, и не бойся, мы не допустим твоей смерти, ты же знаешь, датчик вшит под кожу, он сработает, и этот извращенец не успеет тебя убить. Дженсен, я рассчитываю на тебя. Когда выяснится, что он обманом сделал тебя рабом, его упекут в тюрьму, а если он тебя покалечит, его не выпустят под залог, признают опасным, и пока будут разбираться, я успею за это время прибрать его компанию к рукам. Дженсен, ты обязан мне, ты стольким мне обязан! Ты предаёшься греху, я терплю, но терпение мое не бесконечно. Ты ведь помнишь, куда я могу тебя отправить. Дженсен, я жду… Нет спасения, круг сужается и некуда бежать.***
На вечеринке, где его насаживают на стеклянный фаллос, Дженсен впервые за долгое время напивается. Пока гости толкутся вокруг него, теребя за обвивающие его тело цепочки, Джаред наклоняется к его уху и спрашивает нарочито-бесстрастно: — Выдержишь? Дженсен выгнут, ноги широко расставлены, голова запрокинута, руки крепко связаны за спиной, и в горло упирается хреновина из оргстекла, переливающаяся всеми цветами радуги, зад немилосердно, до предела растянут фаллосом. Дженсен чувствует себя распятым и занят тем, чтобы удержаться в неудобной позе, и это отвлекает его от страшного уныния, от тоски, от страха — от ощущения близкого конца. Он пытается удержаться здесь, в центре роскошной залы, его захлёстывают и переполняют чужие эмоции толпы — волнение, удивление, возбуждение, интерес, похоть — он живёт сейчас, он жив, пока здесь. Дженсен взглядом даёт понять — всё хорошо. Джаред улыбается, целует его, слегка прикусывает мочку — больно, остро, сладко — и говорит: — Когда пересохнет в горле, пососи этот разноцветный хрен. Только не переусердствуй, в вине намешано кое-что. Джаред отходит, и Дженсен немедленно делает судорожные движения глоткой и губами, отчаянные, будто умирает от жажды. Ему нравится вкус напитка, и скоро ему становится почти хорошо. В крови просыпается огонь, тянет внизу живота, ноет, наливается член, и Дженсен стонет — чёртов Джаред, подсыпал что-то возбуждающее в вино. Теперь невыносимы становятся прикосновения гостей, от них искрами рассыпается по телу вожделение, пульсирует задница, хочется поёрзать, хотя бы насадиться сильнее, выпустить из себя и сесть глубже — но он не может, зафиксирован плотно. Он жалобно мычит, член истекает смазкой, градом течёт пот, пьяные гости дёргают за цепочки и оглаживают по спине, по бокам, между ног, невыносимо — не-вы-но-си-мо. Но главное, мысли об отце, о неминуемом предстоящем кошмаре — стекают в горящий пах, в член. Дженсен весь превращается в продолжение изнывающего, запертого в золотой клетке члена, и нет спасения от острого, яркого, отчаянного желания, как будто организм знает, что скоро, скоро уже — всё, и нужно ухватить, урвать ещё немного радости, пусть даже и такой, странной и больной. И не при чём тут, на самом деле, возбуждающее, или что там подмешал в вино Джаред — может быть, это всего лишь расслабляющее мышцы средство — потому что Дженсен не чувствует боли в изогнутом, связанном теле. Он чувствует, что плывёт куда-то, растворяется — его нет. Дженсен смутно чувствует, как его несут, снимают ненавистную дрянную клетку с распухшего члена, наконец-то! Развязать руки не успевают — «Как жаль, не подрочить», но тут появляется Джаред и нетерпеливо, жёстко трахает его, и ему даже удаётся кончить, а потом он незаметно для себя отключается.