Everyone needs AU

      Увидев ее на показе ретро-автомобилей в выставочном центре Porte de Versailles, Габриэль неприятно удивился. Маринетт не была синим чулком, и не то чтобы модельер не верил во внезапную страсть между состоятельным банкиром и красивой студенткой. Но когда Рафаэль Бертран — известный парижский сводник — властно поманил девушку, и она мгновенно покинула соучредителя La Banque Postale, Габриэль презрительно хмыкнул. Эскортница.       Подобных дамочек он ненавидел всеми фибрами души. Выходцу из консервативной семьи претила мысль о продаже тела за деньги, подарки и сомнительную славу. Школьная подруга сына внушала Габриэлю только брезгливое отвращение.       Почувствовав, что на нее смотрят, Маринетт улыбнулась легкой смущенной улыбкой. Габриэль поджал губы и демонстративно отвернулся. Не хватало только отвечать дешевке…       Дюпен-Чен и притягивала внимание, и раздражала, когда приходила на вечеринки вместе со знаменитыми толстосумами. Подумать только, прочил девушке светлое будущее в люксовом доме моды, а она… Превратилась в даму полусвета, хуже откровенной шлюхи. Они хотя бы назывались как есть, а эскортницы урывали лакомые куски, прикрываясь фиговым листочком репутации. Но долго на двух стульях не усидишь, а Габриэль не признавал полутонов. Маринетт Дюпен-Чен получила позорное клеймо и ни малейшей надежды его смыть.       Он уже не любезничал, а если знакомые отзывались о талантливой студентке второго курса Школы при Синдикате моды восторженно, – не стеснялся закатывать глаза: «Знаю я таких "талантливых". Наслушался в университете, как они сдают экзамены наедине с преподавателем». Собеседники думали, это шутка, однако модельер не шутил. Даже сотрудникам четко объяснил – Маринетт Дюпен-Чен на десять километров не подпускать к порогу модного дома. И не поскупился на аргументы, когда отсоветовал Адриану общаться с бывшей одноклассницей.       Надо признать, труды не прошли даром: в богемной среде поползли слухи. Шепотки и переглядывания ранили девушку, хоть она и прятала эмоции за напускным добродушием и фальшивой улыбкой. Но Габриэль не жалел мишень: это она выбрала грязный путь. И уповал только, что Маринетт осознает ошибку, уползет обратно в нору и больше не высунет носа в приличное общество. ***       Он избегал Дюпен-Чен, однако высшие силы все-таки устроили очную ставку. Да еще в каком месте! Вдоволь обсудив моральный облик девицы с коллегами по цеху на одной закрытой вечеринке, он направился в уборную.       Едва он умылся, дверь с грохотом отлетела к стене. Невозмутимо протерев лицо и бросив салфетку в урну, Габриэль обернулся. Каково же было его удивление, когда он обнаружил на пороге разъяренную Маринетт.       — Вижу, вы наоткровенничались с месье Этьеном. Теперь моя очередь! — она одарила Габриэля пронзительным ледяным взглядом и гордо вскинула голову. — Не объяснитесь?       От источаемой девушкой ненависти Габриэль на мгновение растерялся и напрочь позабыл, что еще секунду назад хотел отчитать нахала.       — Ну, что замолчали? Смелость кончилась?       Габриэль опешил, но уже через миг опомнился.       — Боюсь, проблема не в смелости, а в вашей наглости. Вам известны хоть какие-то приличия? Какого черта вы делаете в мужском туалете?       — Не вам спрашивать! — язвительно фыркнула Маринетт, складывая руки на груди. — Ваше поведение мерзко! Вы-то по какому праву сплетничаете? Думаете, вы Богом избранный судия, а люди кругом только и ждут одобрения? Бедняжка, как только за тяжкий труд не оказался в лике святых!       — Выбирайте выражения! — чуть повысив тон, ответил Агрест. — Сплетни — удел скучающих дамочек. То, что я говорю, и так знают.       Он презрительно оглядел Маринетт, давая понять, что одно присутствие девушки отвратительно.       — Да вы и есть скучающая дамочка! — она взъярилась окончательно. — Не видите дальше носа — самомнение мешает! Как только ваше дутое эго еще не проткнули. Кто сказал, что ваше мнение верное? Это общество дало право судить? Вы прокурор? Папа Римский? Верховный правитель вселенной?       Габриэль не успел даже задуматься — он подскочил к Маринетт, схватил за предплечье и дернул.       — Не повышай... на меня... голос, — прошипел он прямо в лицо девушки. — Что, правда глаза колет? Хоть как назовись, суть останется. Или думала, общество закроет глаза на распущенность? Я тебя расстрою: жизнь не роман Дюма-сына, а ты не Маргарита Готье!       Она судорожно вздохнула, и Габриэль уловил слабые нотки алкоголя: Маринетт, видимо, выпила для храбрости. Он отпустил девичью руку и брезгливо скривился.       — Я не позволю, чтобы гулящая девка качала тут права! Проваливай, пока я не вызвал охрану! Хотя нет, я сам уйду. Только общества шлюхи не хватало.       Габриэль посчитал разговор оконченным, однако события пошли не по плану. Маринетт, еще несколько минут назад шокированная, побагровела от злости. Мгновение, и раздался громкий хлопок. Лицо обожгло, и Габриэль понял, что ему от души дали пощечину.       — Вот она, твоя сущность! — закричала она, и глаза наполнились слезами. — С виду пуританин в белых перчатках, только натуру не спрячешь — каждый судит в меру испорченности!       Щека горела и ныла, но Габриэль был так сильно обескуражен, что не успокоил боль.       — Конечно, ты знаменитый, богатый, добился признания! Все хотят жить и пробиваться!       Маринетт прожигала его ненавидящим взглядом, показывая, что успокоится, лишь когда выплеснет боль до конца.       — Ты так уверенно назвал меня шлюхой. Я засужу тебя за клевету, у меня не то что секса, отношений нормальных толком не было! Ведь — о ужас! — свободного времени нет, как у тебя! Посмотрим, какой лай поднимется, когда я прилюдно ткну в заносчивую рожу Габриэля Агреста справкой от гинеколога!       Она судорожно вздохнула, а затем слегка прищурилась и заговорила чуть тише:       – Зови проституткой, распускай сплетни — без разницы. Я получаю деньги и связи честно, в отличие от тебя. Не о тебе ли пятнадцать лет назад шептались, что ты выбился в модельеры, потому что подставил задницу?!       Габриэль наконец очнулся от морока.       — Чушь, — он невольно окунулся в воспоминания.       Он встретил патрона еще во время учебы на факультете дизайна. Это был прекрасный человек, и Габриэль совершенно искренне обожал его. Но за покровителем тянулась дурная — по былым временам — слава. Он был открытым гомосексуалистом, и учитывая броскую внешность Габриэля, завистники так и норовили высказаться о роли «тесной дружбы» в карьере Агреста. Возможно, патрон испытывал чувства, но не показывал их и не посягал на личное пространство Габриэля. Потребовалось больше пяти лет, чтобы отмыть репутацию. Тогда он поклялся, что не осудит, пока не узнает человека получше…       — Я всегда был выше сплетен, — тихо ответил модельер, потупив взгляд и чувствуя болезненный укол совести. — Верить слухам не умнее, чем распускать их.       И заработал новый удар, теперь уже по левой щеке.       — Вы ненормальный?! Что вы тогда устроили?! Я похожа на шута?! Да вы...       Габриэль уже не слушал. Благодаря окончательно пробудившейся совести мужчину захлестывало стыдом. Кажется, он вправду сгустил краски. Маринетт права, с пьедестала легко наблюдать и оценивать. За долгие годы Габриэль научился сначала сарказму, затем равнодушию, но не свободе и невольно уподобился насмешникам, которых ненавидел с юности. «Не суди других, и не судим будешь», — зазвучал в голове голос патрона, и Габриэль едва не побагровел. Старик, наверное, в гробу крутится.       Стоило извиниться перед девушкой. Вот только примет ли Маринетт извинения? Она слишком обижена. В памяти всплывали подробности, которые мужчина упустил из-за гордыни. Как Дюпен-Чен громко осадила клиента, который её облапал; как сопротивлялась, когда её хотели споить… Слава богу, щеки уже горели, иначе пошли бы красными пятнами. Вот только Маринетт лицо было не интересно. Она напропалую поносила обидчика, вполне заслуженно. Совесть толкнула изнутри, требуя: «Извинись!»       Габриэль понимал, что в пылу истерики Маринетт не послушает объяснения, поэтому попытался успокоить её и мягко приобнял за плечи. Девушка разбушевалась. Она попыталась скинуть ладони, но не преуспела, и заколотила в грудь кулачками. Модельер не мешал, понимая, что заслужил удары. Когда силы Маринетт иссякли, а истерика достигла пика, Габриэль крепко прижал Дюпен-Чен к груди. Она сопротивлялась и вырывалась, но поступенно утихла и вместо гневного всплеска отчаянно зарыдала, уткнувшись лицом в пиджак.       — Мне… очень жаль, — осторожно заговорил Габриэль. Чувствовал он себя отвратительно. — Иногда плохой опыт толкает на необдуманные решения и слова.       — Вы проехались по мне, как асфальтовый каток! — всхлипнула Маринетт, с силой сжимая в кулачках твидовую ткань. — От меня отвернулась половина друзей! Адриан не знается! Родители общаются как с чужой! Даже в Школе намекнули, чтобы я не позорила факультет и отчислилась!       — Плохие это друзья, раз поверили наветам, — нашелся Габриэль. — Ваши родители люди не глупые, думаю, они прекрасно понимают, как вам тяжело. А с ректоратом Школы я поговорю.       — Думаете, послушают? Студенты шепчутся за моей спиной! Скоро весь город будет пальцем показывать!       — Послушают. Стены Школы многое повидали, — сказал он и мягко погладил девушку по спине.       – Не послушают! Куда уж слово студентки против имени Габриэля Агреста? Вы за вечер вылили столько грязи, что я не отмоюсь и лет через пятьдесят!       Маринетт зарыдала еще сильнее, и он почувствовал еще более виноватым.       — Сам втоптал, сам и вытащу, — уверенно заявил Габриэль.       Девушка тут же перестала всхлипывать и посмотрела недоуменно.       — Вы серьезно? Или опять насмехаетесь?       — Я похож на человека, который упивается чужой болью? — оскорбился Габриэль, но тут же утратил кураж.       — Как по мне, похожи. После вашего-то поведения.       Повисло неловкое молчание. «От этого позора ты точно не отмоешься», — зашептал внутренний голос, но Габриэль отмахнулся. Он научился выходить из затруднений с достоинством, даже если выставил себя на посмешище.       — Я не отказываюсь от слов. Когда я неправ, я признаю ошибку, — Габриэль мягко отстранил Маринетт. — Мне стыдно, что я так… несправедливо обошелся с вами.       — Вы раскаиваетесь? — спросила она и смутилась, как будто хотела сказать что-то другое.       — Да. Хотите, извинюсь публично. Как небольшая компенсация за причиненные неудобства.       — Нет! — пошла на попятную Маринетт. — Нет, достаточно с глазу на глаз. А то скажут еще, что я хочу публичного унижения.       — Признать ошибки не унижение, а показатель ума, — сказал мужчина, отпуская подбородок девушки.       — Правда? — она удивилась, а затем мягко улыбнулась. — Я запомню эти слова.       От улыбки Габриэлю полегчало, но ненадолго. Стоило вглядеться в лицо Маринетт, как сердце невольно забилось чуть быстрее. Даже заплаканное и испачканное потеками туши, оно казалось невероятно милым. Голубые глаза, блестящие от слез, были красивыми и чистыми. Габриэль снова устыдился. На языке вновь завертелись извинения, однако он не озвучил мысли: ладошка неожиданно нежно коснулась щеки.       — Сильно болит? — Маринетт осторожно провела пальчиками по раскрасневшейся коже.       — Должен признать — удар был что надо, — Габриэль чуть скривился от боли. — Еще немного, и вы бы сломали челюсть.       Мужчина хотел добавить что-то, но именно в эту секунду Маринетт вдруг поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала его.       — Теперь пройдет, — она смущенно улыбнулась. — Последую вашему примеру: сама ударила, сама и пожалею.       — Тогда и вторую тоже, — ляпнул Габриэль и тут же прикусил язык.       Еще не хватало, чтобы Маринетт думала, будто он напрашивается. Опасения развеяли еще одним, более нежным поцелуем.       — Простите, я не хотела, — виновато потупилась Маринетт. — Но я слишком разозлилась.       — Будем считать, это заслуженная расплата…       Они расстанутся на дружеской ноте. Маринетт умоется, еще раз извинится и вернется в зал, а Габриэль уедет домой. На следующий день после обеда он лично переговорит с директором Школы при Синдикате моды — как и обещал. Они разрешат недоразумения, вспомнят былые деньки, а под шумок Габриэль спросит о расписании группы, в которой учится Маринетт. А поскольку как раз закончится последнее занятие, поспешит к аудитории.       Под восхищенные взгляды и шепотки студентов он тепло пообщается с Маринетт и неожиданно — даже для себя — позовет выпить кофе. Она сильно смутится, но все же ответит согласием. Школа потом пообсуждает событие три недели кряду, но Маринетт уже успокоится насчет слухов. Она отметит, что надо бы снова поблагодарить месье Агреста. После его «школы жизни» она больше не боится.