Драконы никогда не забудут

В сердце Дейенерис Таргариен произрастала и крепла леденящая душу боль. Дени сидела возле небольшого прудика из ломкого розового мрамора, возведённого в самом потаённом уголке Ваэс Торолло, дальше всех любопытных глаз и суждений, свесив в бледную гладь воды босые, израненные долгим путём и горячим песком ноги. Она забрела сюда почти случайно, гонимая душевной хворью и ноющей в груди тоской — пожалуй, сейчас Дени не могла видеть никого: ни своих служанок, ни свой народ, ни даже обходительного сира Джораха. Вода искрилась и мерцала в заходящих лучах солнца, коричневатый камыш шумел и ласкался в тёплых потоках прекрасного света, однако вся эта красота постепенно угасающего дня никак не могла произвести впечатления на Дени. Мысли её были пусты и задеты; чувства натянулись, подобно струнам арфы, а грудь сковывало тисками — будто она никогда, никогда не была свободна. Дело было в Визерисе. И в отце. Поначалу, однако, ничего не предвещало за собой дурных известий: днями ранее Дени была готова пуститься в пляс от нахлынувшей на неё радости — прежде удручённая потерями и странствиями, ныне Дени смеялась и пела со своим народом, собирала спелые и лоснящиеся свежестью плоды вместе с сиром Джорахом, заплетала светлые волосы постепенно выздоравливающей Дореи в замысловатые вестеросские прически. «Наконец-то я перестала быть одной в этом жестоком мире, наконец-то снова воссоединялась со своей семьёй!» — отчаянно билось где-то внутри существа Дени, там, где прежде находился дом с красной дверью, потом возлюбленный Дрого, а теперь… а теперь семья. Такое непонятное, внушающее Дени трепет одним только своим звучанием, слово — кажется, прежде Дени и вовсе не знала его значения. Его-то и была лишена девочка, которой Дени была когда-то, юная принцесса, взошедшая на костёр в полном одиночестве. Но сейчас… сейчас же одна только мысль о родных приносила тепло, что алым маяком грело Дени сильнее любой реющей на хладном востоке кометы, было вкуснее всех заморских кушаний, когда-либо ею опробованных; оно шло от сердца и обжигающей своей сладостью широкой волной растекалось по всему её телу. Дени хотелось бы, чтобы это чувство никогда не проходило впредь. Каждый день — от восхода и захода солнца, Дени думала о своём отце, наконец пробудившегося от утомительного пятнадцатилетнего сна. Каким он будет? Сильным ли, царственным ли королём истинной драконьей крови? Полюбит ли он её, как когда-то любил её мать? Дени всё ещё вспоминала, как отец обернулся к ней в ту звёздную ночь и как с почти не шевелящихся узких губ на лице его сорвался один-единственный вопрос — вопрос, что до сих пор жёг кости Дени неразгаданной загадкой. «Кого он звал?» — размышляла Дени. Верно — Визериса, или, быть может — её старшего брата Рейегара, — он ведь совсем не знает Дени, а Дени — его… После ноги отца обессиленно подкосились, он, как и Визерис ранее, тоже потерял сознание. Два дня и три ночи он провёл в бреду, не в силах ни самостоятельно встать, ни отойти по нужде. Отец всё говорил что-то про пламя, вернувшее его к жизни, про то, что драконы не горят, — что именно, Дени так и не разобрала. Все оставшиеся дни Визерис проводил у постели отца. Он даже перекинулся с сестрой парой сухих односложных слов, когда отец резко просыпался, садился на кровати и всё твердил, как заведённый: «Где он, где он, где он…» — и просил принести ему воды. Дени сильно переживала за отца и Визериса, однако твёрдо знала: скоро должен будет очнуться и её старший брат, и они снова станут семьёй, любящей и крепкой, — и ничто более не помешает им воссоединиться вновь. Дени никогда не чувствовала себя настолько счастливой. Однако вскоре всем её мечтам было суждено рассыпаться в прах. Отец вышел на свет днём позднее, в час сокола, холодный и бледный, как мертвец — глаза его презрительно морщились, рот кривился, а весь вид выражал застывшее в нём недовольство и ярый гнев, когда он осматривал блёклые окрестности. Прежде отец всё время лежал в шатре, не подпуская к себе ни дотракийцев, которых невзлюбил сразу же, ни саму Дени. Отец называл её народ «немытыми дикарями» и другими словами, много, много грубее, страшно ругался, когда Ирри предложила наложить ему на лоб холодный компресс из собранных неподалёку целебных трав, а Чхику — расчесать волосы, спутанные дорогой. В тот самый миг Дени была несказанно рада, что не все дотракийцы понимают вестеросское наречие. «Это пройдёт, — уверяла себя Дени, однако странное беспокойство ранило её душу ветками терновника. — Он только что очнулся и не понимает, где оказался. Нужно дать ему время, чтобы прийти в себя». Но Эйерис Таргариен, кто на самом деле приходился Дени отцом, был вовсе не таким. Он ни у кого не спрашивал, где он оказался, и ни с кем не заговаривал, помимо Визериса; также в нём не было и толики того мужества, кое Дени ценила в мужчинах, напротив: была в отце какая-то женская красота и грация, почти что лисье проворство. За те краткие мгновения, когда отец выходил на пыльные дороги Ваэс Таролло и когда Дени могла получше рассмотреть его — разумеется, издалека — в первые дни отец на дух не переносил кого-либо — ни сира Джораха, происходящего с ним из одних земель, ни родную Дени, на которую он не то, чтобы не глядел совсем, а даже не говорил, — однако Дени могла заметить, что отец, тем не менее, совсем не похож на её старшего брата Рейегара — ни поведением, ни осанистой выправкой. Отец более всего напоминал ей Визериса — ну или Визерис напоминал ей отца — пусть будет так. Он также не был тем героем из сказок, что долгими летними вечерами няни рассказывают детям Великих домов Вестероса; отец её был королём, и это читалась во всех его движениях, в каждом взгляде, которым он одаривал бесплодную Красную Пустошь. Дени не знала, как он поначалу отреагировал на новость о своём пробуждении из мёртвых, знала лишь, что об этом поведал отцу Визерис. Извещающие речи брата же отец воспринял с огнём, будоражащим рассудок. «Я знал, что я воскресну, — слышала Дени тихими ночами его громкоголосые восклицания, доносящиеся из шатра и заставляющие Дени каждый раз просыпаться и в ужасе вздрагивать. Однако Дени не смела ни подойти к отцу, ни сказать не единого слова, пока он сам не пожелает увидеть её. — Эти предатели зря надеялись, что им удастся сломить кровь дракона! Мы с тобой, сын мой — последние из рода Древней Валирии, последние драконы, последние, последние…» Однако, отец всё же позвал к себе Дени на второй день после того, как окончательно пришёл в себя. — Ваш светлейший батюшка желает вас видеть, моя королева, — сказал ей тогда сир Джорах, чем-то крайне обеспокоенный и раздражённый, точно верный кастелян перед грозой. Дени, до прихода своего медведя сидевшая среди тенистых пустынных лиственниц, одинокая и спокойная, немедленно поднялась на ноги. Дени сию же минуту велела Ирри и Чхику снять всё походное масло с её волос и добела натереть тело белым песком — она не могла отправиться к отцу замарашкой. У Дени всё оставалось с собой маленькое зеркальце, принесённое ей в подарок одним лиссинейским господином на её свадьбу, и Дени поминутно смотрелась в него, приглаживая непослушные локоны и изредка улыбаясь, представляя, какой будет их первая встреча. — Кхалиси, — Чхику отвлекла Дени от её неотступных измышлений, что на какое-то время заслонили все остальные мысли, вертящиеся в голове. — В чём ты желаешь пойти? Рабыне принести твой плетёный жилет? — Ни в коем случае, — отрезала Дени уверенно. Она любила свои дотракийские одежды, которые сделали её равной Дрого, однако помнила, что отец её — человек благородных кровей и, к тому же — чужеземец, — он вряд ли примет дочь, если она явится к нему в заморском дублете и потёртых шароварах. — Осталось ещё твоё платье со свадьбы, кхалиси. — Сказала Ирри, входя следом. Ветер играл в её волосах, лёгкими прикосновениями откидывая их служанке на худые плечи. — В нём ты будешь, что твоя принцесса. — Что твоя принцесса, — согласилась Чхику. — Несите же скорее! — бодро воскликнула Дени. Она была окрылена предстоящей встречей. Наконец-то она увидит своего отца, и он впервые за столько долгих и тяжёлых лет прижмёт дочь к своей груди. Принесли платье. Рука Дени легла на шёлковую ткань. Сколько времени прошло с тех пор, когда она надевала его в последний раз? «Светло-лиловый подчеркнёт цвет твоих глаз, — говорил ей Визерис тогда, и Дени словно вновь испытала на себе его гнев. В воспоминаниях брат взял сестру за подбородок двумя пальцами. — Будь весела и приветлива со своим мужем, иначе ты рассердишь меня. Ты же не хочешь разбудить дракона?» Но не стоило думать об этом; ныне все переживания Дени остались в прошлом, ровно как и боль, ровно как и гнетущую душу одиночество, тянущееся за ней столько лет непомерной суровой карой. C помощью Ирри и Чхику Дени принялась собираться — Дорея тоже выразила желание нарядить её, однако Дени мягко отказала служанке: Дорея была всё ещё слишком слаба, чтобы прислуживать ей, и Дени не позволяла светловолосой лиссенейке из бывшего дома удовольствий ничего, кроме отдыха. — Вот и всё, кхалиси, — молвила наконец после томительных приготовлений Ирри, когда платье обходительно коснулось груди Дени под её ловкими пальцами. — Посмотри же на себя — какая ты красавица. Служанка протянула Дени зеркальце. Возбуждённо вздохнув, Дени приняла зеркальце из рук Ирри, погляделась в него, закрыла в преддверии глаза и — ахнула. Из бесцветной зеркальной глади на неё смотрела девушка, прежде виданная Дени лишь в уютном Пентосе, однако сейчас дева, представшая перед Дени, была много, много счастливее. Платье её было неброским, но очень красивым: оно покрывало плечи изысканными узорами из золотой нити, струилось к ногам бархатными лиловыми волнами, отдавало искрящимся голубым в солнечных лучах, будто девушка эта только-только вышла из бушующего океана, что твоя нимфа. Отойдя от первоначального восторженного забвения, Дени тут же бросилась благодарить служанок. Ирри и Чхику лишь смущённо улыбались и восхищались красотой Дени. «Я и в самом деле принцесса, — думала Дени меж тем, пока Ирри туго зашнуровывала корсет, а Чхику водила пальцем по её шее, рукам и ключицам, нанося на кожу духи. После служанки заплели волосы Дени в тяжёлую длинную косу, предварительно убрав из неё все колокольчики. Теперь она была готова. На выходе из шатра Дени встретил сопровождающий её сир Джорах. — Моя королева, — сир Джорах стиснул локоть Дени. Храбрый рыцарь снял свои вестеросские перчатки из-за нестерпимой жары, полновластной владелицы округи, а потому его уверенное прикосновение вышло осторожным, почти ласковым. — Отведите же меня скорее к отцу, добрый сир, — игриво пропела Дени, но угрюмая гримаса Мормонта заставила улыбку несколько поникнуть на её светящемся от блаженства лице. — Ваше величество, послушайте, — сказал её медведь. — Я не хочу отговаривать вас, однако… Ваш отец… мягко говоря, человек странный, — несмело продолжал сир Джорах. — Я не был при дворе, но слышал различные слухи о нём. Слухи были весьма… неблагочестивы, но, поверьте, почти все правдивы. — И что же говорили о моём отце при дворе? — ощетинилась Дени. — Неужели вы доверяете слухам Узурпатора и его псов, что пустили о моей семье эти лживые дурные россказни? — Никак нет, моя королева, — отвечал ей сир Джорах. Дени видела, что он силится сказать ей что-то, однако так и не находит подходящих речей. — Однако я прошу вас быть избирательной во всех своих словах, что вы скажете своему отцу. Ваш батюшка всегда отличался… на редкость вспыльчивым характером. — Я знаю, добрый сир, — сказала Дени с нежной улыбкой и подумала: «Ведь он, как и я, происходит от крови дракона». — Не забивайте себе голову тем, что говорил Узурпатор про моего сиятельного брата Рейегара и моего отца — в его словах нет и толики правды. Сир Джорах хотел было промолвить ещё что-то, но Дени, смеясь, ловко подхватила его под руку и повлекла за собой. Храбрый медведь тоже не видел её отца после того, как тот пришёл в себя, однако Дени знала, что он с помощью Ирри с полной серьёзностью обговаривал с Ракхаро время, по которому на посту будут сменяться кровные Дени у его с Визерисом шатра. «Так ли сир Джорах много знает об моём отце?» — усомнялась словам рыцаря Дени, идя ближе к нежилой части города. Несомненно, Мормонт всю свою жизнь провёл в королевстве, что у них отобрали, но так ли хорошо понимает дворцовую ложь, щедро отвешенной дому Таргариенов Узурпатором? Также ему не стоит переживать за неё, она уже не ребёнок. Неужто он и в самом деле думает, что родной отец, кем бы он ни был, как-нибудь навредит Дени, обидит недобрым словом? В городе стояло раннее утро, небо было чисто и безупречно; только на дальних его краях лениво плыли длинные перистые облака. Дотракийцы, под стать Дени, тоже высыпали на улицы Ваэс Торолло, постепенно обживая их: кое-где уже виднелись заполненные дома с расставленными на порогах корзинками с грязным бельём; в домах селилось не более, чем четверо человек, кое-где на широкой мощёной улице мужчины латали разрушенную крышу, а женщины собирали семена под лоснящимися виноградами лозами. Остальные дотракийцы — те, кто ещё не успел разместиться в новообретённые жилища, — либо по-прежнему спали в шатрах, либо прямо под открытым небом — благо, погода, что была удивительно приветлива в этом оазисе, в котором они оказались, позволяла им различные уличные приготовления. Проходя мимо расставленных во всех уголках города палаток, Дени улыбалась всему своему просыпающемуся народу и, казалось, самому солнцу; ноги её словно обратились в крылья, несущие Дейенерис Таргариен поверх песчаной земли. Отец её изъявил желание остаться в том шатре, в котором и очнулся, но приказал обустроить его по-другому: вынести все дотракийские украшения, принесённые Дени в дар у подножия Матери Гор, пушистые ковры и парчовые ткани: оставить лишь то, что не напоминало ему о варварах с востока. У Дени были некоторые вещи, привезённые ею и Визерисом из Пентоса — красивые и изящные. Дени с готовностью отдала отцу всё. Шатёр, в котором обосновались отец и Визерис, был самым большим из тех, что находился в Ваэс Таролло; он состоял из шести шестов, являющие собой расстояния целого ярда. Шесты эти крепились на покрытия: два боковых прямоугольных полотнища и четыре треугольных в торцах, нижние концы которых были приставлены к железным или деревянным кольям, забитым в землю. Сами полотнища были украшены занимательным дотракийским орнаментом. Ранее Дени отдала этот шатёр своим спящим родным, но теперь приказала кровным отнести Рейегара к себе — Дени хотела быть первой, кто узрит его пробуждение. Визерис не осмелился спорить с сестрой, а отец и вовсе не препятствовал такому решению Дени — после своего пробуждения он сразу же сказал избавить его покои от старшего сына. Подобное поведение отца несколько насторожило Дени, однако она постаралась не придавать этому большего значения, чем требовалось бы. Весело поздоровавшись с Агго и Чхого, несущих караул подле, Дени заметила своего батюшку не сразу. Внутри шатра было очень темно, но горел очаг; Дени обнаружила отца сидящим в зябкой полутьме за низким столиком из массивного дуба, что занимал почти всё место до его спален, огороженных ширмой: нерасчёсанные волосы отца белой паутиной лежали на плечах, чело было лениво склонено на сгиб тонкой руки — казалось, отец дремал. Подле него, на ложе из мягких разноцветных подушек, разместился Визерис. — Вот она, — брат быстро тронул отца за руку, когда только заметил Дени, растерянную и вдохновлённую, застывшую возле струящихся чёрных и алых тканей, повешенных совсем недавно и прикрывающих вход в шатёр. Дени едва удержалась от того, чтобы тут же не кинуться к отцу в объятия — но здесь и он сам обернулся к Дени; хищные лиловые глаза его в предвкушении сощурились в неярком свете зажжённой на столе лампады. — Подойди сюда, дочь моя, — отец поманил Дени к себе царственным жестом холёной руки. Сердце Дени немедленно встрепенулось, подобно птице, выпущенной на волю из золочёной клетки — прежде отец и не разговаривал с дочерью, отдавая предпочтение лишь Визерису, но теперь наконец-то обратился к ней! Дени, которой тут же сделалось неловко от волнения и сковывающего её беспокойства, быстро прошла внутрь по соломенному настилу шатра в своих мягких тряпичных туфлях, сделала изящный реверанс, поклонившись и отцу, и брату. Более Дени и подумать не могла, что навыки поведения истинной леди, полученные ею сначала на Драконьем Камне от старого Виллема Дарри и верной септы, а после в богатых домах Иллирио, когда-нибудь пригодятся ей, однако в тот миг, окрылённая и осчастливленная встречей, Дени возблагодарила Богов за те уроки, что были подарены Дени, как последней принцессе угаснувшего рода Древней Валирии. — Батюшка, — вновь поприветствовала отца Дени ласково и обратилась к Визерису. — Милый брат. Отец даже не поглядел в её сторону. — Сядь, — велел он, указывая на стоящую подле кушетку, грубо сплетённую из дотракийского войлока. Заметив, что Дени всё также оцепенело стоит у порога шатра, ожидая ответного приветствия или хотя бы того момента, когда отец назовёт её по имени, батюшка её раздражённо повёл плечами и процедил: — Садись же. Дени уселась. Здесь отец пристально посмотрел на неё. — Значит, вот и она, — молвил он сладко, повернув к Дени голову. — Моя дочь, которую не тронул огонь. — Я, батюшка, — руки Дени предательски задрожали. Теперь их с отцом разделяли всего лишь какие-то несколько дюймов, а вовсе не долгие пятнадцать лет, наполненные страхом и лишениями, и это будоражило пламенную кровь, текшую в жилах. Дени подалась вперёд. — Батюшка, позвольте мне… — Что ты на себя нацепила? — оборвал её вдруг отец, вертя испитый винный бокал в изящных пальцах с нанизанными на них драгоценными перстнями и при том внимательно разглядывая наряд Дени. — Это единственное платье, что у меня осталось. — Дени смутилась. Взгляд этого человека мог означать что угодно — что угодно, но только не родительскую любовь. — Я не могла прийти к вам ни в чём другом. Отец смерил Дени оценивающим взором с головы и до пят. — С виду редчайшая дешёвка. Голос у него был резким, неприветливым, отдающим лёгкими нотками презрениями. От этого холода, враз сковавшего её чресла, Дени боязливо поёжилась, хотя в шатре, как и в Ваэс Таролло, было очень тепло. Визерис в стороне нервно захихикал. — Это платье с её свадьбы с тем табунщиком, о котором я вам рассказывал, батюшка, — поведал брат отцу. — И вправду редкостная дешёвка, но что ещё нужно кобыле, которой только и нужно-то, чтобы её покрыл конь? — Я… — Дени, ошарашенная их внезапным недружелюбным напором, на мгновение замялась. Сейчас ей хотелось изорвать своё красивое лиловое платье и выбросить его прочь. — Право, я не понимаю… — Тебе и не зачем понимать, женщина, — оборвал её отец сухо. Затем он насмешливо фыркнул, будто бы раздражённым неподобающим поведением дочери, закинул одну ногу на другую и продолжил: — Да и я позвал тебя не тем, чтобы обсуждать здесь ваше бабское тряпьё. Дени вдруг дёрнулась всем телом в отторгающем гневе, переполняющем её, как вода — чашу, но сдержала свой необдуманный порыв. «Он мой отец, — пришлось напомнить Дени себе, — и я должна уважать его». Однако в душе Дейенерис Таргариен тем временем всё зрело и силилось странное, до тошноты непонятное душевное волнение. «Где же ласковая улыбка, где же его радость, искрящаяся в столь родных глазах? Неужели отец совсем не расположен к нашей встрече?» — думала Дени, разглаживая смявшуюся фиолетовую ткань у себя на коленях. Он ведь даже не обнял её, хотя видел собственную дочь впервые в жизни. Не раз проговариваемые в голове слова вдруг пропали с языка Дени, будто там не было их и вовсе. Отец её был точно таким же, каким и предстал Дени в видении ранее: осанистым и статным, с чисто-белыми волосами цвета молочного жемчуга, небрежно раскинувшимися по его сведённым плечам. Отец был красив; однако всю его породистую красоту враз обесценивали спешные, нервные беспорядочные движения и злой, въедливый прищур тёмно-лиловых глаз. Только теперь Дени смогла заметить, что отец так и не сменил свои одежды, несмотря на жару и сухой воздух, витающий над весело потрескивающим очагом; пламя гарцевало возле его рук, точно игривая пони, высвечивало множественные потёртости на длинной чёрно-алой мантии короля. Отец её меж тем с трепетом вздохнул, чем-то крайне взбудораженный, отставил бокал на посеребрённое блюдо, ближе к остальным — Дени смогла рассмотреть ещё две чаши, опустошённые им ранее. «Он пьян, — промелькнуло в голове Дени, — и собирается пить ещё. Может, это вино, а не правда играет в его словах?» Батюшка её степенно налил в бокалы ещё вина; один взял себе, другой подал Визерису. — Выходит, это ты воскресила меня? — спросил он наконец у дочери. — Да, батюшка, — отвечала Дени, нисколько не расслабившись. — Вас… и моих братьев. Я… я не знаю, как это удалось мне в ту ночь. Огонь вёл меня, и я последовала его зову. Я и не полагала, что у меня получится вернуть вас всех — вас, батюшка, тебя, Визерис, и моего брата Рейегара… Но вы и вправду вернулись ко мне, все трое — как будто бы не из плоти, как будто не из крови. Отец, я… я так скучала по вам! — Поднявшись, Дени уже хотела было дать волю чувствам и броситься к нему в объятия, но отец резко отстранил её. — Нас воскресил огонь, а не ты, дочь моя, — сказал он со злой усмешкой на узких, почти бескровных губах. — Женщины — сосуд порока, и уж кому, как не мне, знать это. Все вы созданы от греха — что ты, что твоя мать. Дени сидела, словно привязанная к своему месту. — Что моя… — Мать, — снисходительно подсказал отец. — Она была плохой королевой и женой мне. Твоя мать, Рейелла… — Батюшка её в раздумьях нахмурил лоб, морщинясь и, видимо, вспоминая лицо матери Дени. — За столько лет она так и не смогла дать мне ещё одного сына… но дала дочь. Чудесная новость после пятнадцатилетнего ухода от дел, не так ли? — Отец заливисто рассмеялся. — Неужели… — Проговорила Дени на выдохе. — Неужели вы ничуть не удивлены… — Разумеется, нет, — губы отца скривились. — Огонь не может убить дракона. Я знал о своём кровном происхождении с тех пор, как рос в окружении ланнистерской и баратеонской швали, с тех пор, как меня венчали на царство. Твоя мать не была истинным драконом — поэтому она и не воскресла. «Как же он может так говорить о своей любви?» — изумилась Дени. Ведь отец с матерью были вместе столько лет, да и Визерис говорил, что прекраснее их матери не было никого на свете… Дени в удивлении посмотрела на брата. Желчные речи отца, несомненно, доставили боль и ему тоже, однако Визерис сидел молча, только изредка пригубляя сладкое карминовое вино, и не смел сказать и слова поперёк отцовского. — Когда силы поганых Ланнистеров дошли до Красного Замка, я знал, что нужно делать, — продолжал отец вдохновенно. Руки его затряслись, глаза засверкали. — Видя, как проклятые львы столпились у моих стен, я велел с потрохами начинить город диким огнём — только так мы могли очиститься, только так могли изничтожить войска предателей, бунтовщиков, осмелившихся посягнуть на мою законную власть! Я знал, что дикий огонь не тронет меня, что я перерожусь в его пламени — может, сразу, может, годы спустя. Но правды это не меняет. Только истинный дракон может воскреснуть в бушующем огне! Ты понимаешь меня, дочь моя? — Понимаю, отец, — ответила Дени. Только сейчас она осознала, что не дышала всё это время. Отец откинулся на мягкие подушки, выпил ещё вина. — Сколько же лет тебе? — спросил он у Дени. — Шестнадцать, — ответила Дени. Огонь, полыхающий в очаге, тянул к ней свои горячие руки. — Шестнадцать, — просмаковал отец. — Шестнадцать лет, дочь моя, и ты уже преодолела столь далёкий путь вместе со своим наследным кронпринцем братом. И, как мне рассказал Визерис, ты уже стала женщиной. Этот вопрос не понравился Дени. — Да, отец, — отвечала тем не менее Дени с учтивостью, достойной настоящей принцессы. Лиловые глаза отца вперились в лицо Дени. — Почему же умер твой муж? — Он умер из-за меня. — Дени было больно говорить о смерти Дрого, однако она заставила себя повиноваться воле отца. — Я глупо доверилась мейеге, колдунье, которая обманом вынудила меня позволить ей вылечить опасную рану моего мужа. Поэтому я потеряла своё солнце и звёзды… а также своего ребёнка. — Но ты ведь ещё способна к деторождению? «Нет», — хотела было ответить Дени холодно, но вместо этого вдруг вспылила: — К чему вы спрашиваете, лорд-отец? Батюшка её недовольно нахмурился. — Ты смеешь не отвечать на вопросы, дочь моя? Теперь я всё больше убеждаюсь, что крови Рейеллы в тебе больше, чем моей. Дени вся съёжилась на своей кушетке, спрятала вспотевшие ладони за спину — она всегда так делала, когда волновалась. «Я обидела его, — с режущем ужасом поняла Дейенерис Таргариен. — А ведь не пристало мне так говорить с родным отцом. Неужели я хочу вызвать его гнев, его неудовольствие моими словами и мной?» — Я спрашиваю об этом потому, дочь моя, что тебя необходимо снова выдать замуж, — заключил отец. — Твой долг, как женщины — нарожать ещё маленьких дракончиков ради продолжения нашего великого рода. Семья — превыше всего, дочь моя, — отец наклонился вперёд, заглянул Дени в глаза, и, казалось, в саму её душу. — Только такой наивный идиот, как твой старший брат, мой недалёкий сын, может не понимать этой истины. Дени не нашлась со словами. — Рейегар… — Идиот, — милостиво докончил за неё отец. Здесь милость на его лице сменилась очередным приступом раздражения: настроение отца менялось так же стремительно, как осенний дождь орошает сырую землю. — Отчего ты вынуждаешь меня всё время повторять, дочь моя? Неужели ты так же глупа, как и твоя мать? — Я не глупа, отец, — прошептала Дени. Захихикав, точно ребёнок, отец её картинно взмахнул руками, будто собираясь взлететь. Взгляд его, нехороший и прожигающий, словно огненная стрела, упал на ссутулившуюся перед его гневом дочь. — И, если уж мы заговорили о семье…Твой брат тут шепнул мне на ухо, что во время вашего путешествия по дотракийским степям твой муженёк-варвар убил его. Да и ты тоже рядом не стояла. — Отец наконец устремил на Дени взор испепеляющих тёмно-лиловых глаз и молвил с притворной нежностью: — Это правда? Визерис снова ядовито хихикнул. — Это правда, — сказала Дени. Голос её будто растворился среди пологов шатра, неуверенный и тихий. Отец её вдруг в страшном гневе поднялся со своего места и больно вцепился в запястье Дени. — И как же ты осмелилась поднять руку на своего брата, девка? — прошипел он в лицо дочери обозлённо, что твоя собака. Дени не осмелилась вырваться из его цепких рук, хотя внезапная боль пронзила её запястье — ногти у отца были длинные, острые, давно не знающие лезвия ножа. Они ранили кожу и несли грусть сердцу. — Отпустите, — взмолилась Дени, надеясь вооззвать к его совести, — батюшка, пожалуйста, вы делаете мне больно. — Боль — это благо для непокорных, дочь моя. От чего же ты нанесла её своему родному брату? «Он хотел убить меня и ребёнка во мне», — хотела было ответить Дени, но промолчала, не в силах вымолвить и слова: страшное осознание вдруг явилось к ней. Если бы в тот миг Дрого не убил Визериса, она бы могла вернуть мать. Эта мысль, ударившая в самую душу, заставила Дени похолодеть. Если бы она тогда остановила своего солнце и звёзды, её мать была сейчас вместе с ней, с отцом, мужем, с обоими сыновьями… Во всём этом виновата лишь она одна — Дени. Она не смогла сдержать свой необдуманный гнев, она убила своего брата. Если бы она могла изменить неумолимое время, если бы могла отговорить Дрого! Если бы она могла... Здесь пологи шатра вновь распахнулись, и перед Дени предстал сир Джорах. Отец не отпустил руку дочери. — Как ты смел потревожить нас? — возопил он в ярости. — Немедленно убирайся, идиот, осёл ты этакий! — Это мой первый рыцарь нашей королевской гвардии, отец, он не желал ничего дурного, — спешно объяснила Дени. Она не хотела, чтобы сир Джорах видел сию недомолвку с отцом, а ведь её медведь и без того пришёл к ним, обеспокоенный громкими голосами и тем шумом, что царил в их шатре. Сир Джорах смерил отца Дени пристальным взглядом, прежде чем учтиво склонить перед ним чело, однако взгляд её свирепого медведя не понравился Дени. Было в нём что-то отторгающее, что-то, что он так и не осмелился сказать Дени, что-то, что хотело вырваться из сердца, но отчаянно приглушаемое разумом. — Ваше величество, — сказал сир Джорах, обращаясь к отцу Дени. — Моя королева… Отец вскинул кверху тонкие, почти что белёсые брови. — Королева? — переспросил он c затаённой внутри злобой. Сир Джорах хотел было вступиться за неё, однако Дени властным жестом велела ему замолчать. — Я была королевой, — честно призналась перед отцом Дени. Несмотря на то, что этот человек был её семьёй, он бесконечно пугал Дейенерис Таргариен. — До того, как в сознание пришли вы, лорд-отец, и мои благородные братья. Теперь и они, и мой народ, и я сама подчиняюсь только вашей воле. — Она объявила себя королевой дотракийцев, когда её муженёк-варвар отбросил копыта и себе, и своему любимому коню, — мерзким голоском преданного доносчика поведал Визерис, высунувшись из-за плеча отца. Довольный произведённым на Дени эффектом, брат помолчал с мгновение, а потом с ехидством добавил: — А ещё она трахалась с его конём. Дени в растерянности поглядела на отца, ища в нём хоть какой-то поддержки — но отец вдруг засмеялся, позабыв прошлую свою вспышку ярости. Смех у него был неприятным, колючим, точно дикий вьюн, и впивался острыми зазубринами прямо в распахнутое сердце Дени. — Что ж, хорошо, если так, — наконец отец ослабил хватку на запястье Дени и брезгливо отряхнул руку, словно запачкав её в грязи. — Надеюсь, его член пришёлся тебе по душе, дорогая дочь. Отец медленно вернулся на своё место. — Вели своему дуболому оставить нас одних, — приказал он. — Каких ещё неотёсанных болванов ты набрала в мою личную гвардию? Скажи ему уходить, — с презрением бросил отец, видя, что сир Джорах и не думает трогаться с места. — Сейчас же. — Всё хорошо, добрый сир, — Дени ободрила своего рыцаря слабой улыбкой. — Оставьте нас наедине. Сир Джорах повиновался Дени с явной неохотой, всё время держа пальцы на рукояти клинка и беспрестанно оглядываясь на них троих. Уходя, её свирепый медведь попытался поймать взгляд Дени, но она только благосклонно кивнула ему. Дени была поражена. Неужели её храбрый рыцарь был готов обнажить оружие против своего короля? Когда сир Джорах вышел, шумно гремя доспехами, отец снова поманил Дени к себе. — Я хотел спросить тебя ещё кое о чём, — сказал он. — Когда на небе появилась эта звезда? — Когда я взошла на костёр, батюшка, — отвечала Дени. Руку её всё ещё жгло, но душе было больнее. — Зачем ты повела нас за этой кометой? — вопросил вдруг Визерис. Всё это время он сидел в тишине, нарушаемой лишь мерный потрескиванием дров в пылающем очаге, а теперь вдруг заговорил. Пьяная пелена застилала глаза брата — оттого он, верно, и осмелился обратиться к сестре. — Мы еле нашли этот полуразрушенный город с твоими немытыми животными. Куда прикажешь нам отправиться теперь? — Звезда появилась неслучайно, — осмелилась вставить Дени. — Она указывает нам путь. — И куда же она указывает? — поинтересовался отец, склонив голову на бок. Залпом осушив свой бокал, он с нарочной неосторожностью уронил хрупкий хрусталь на толстую гладь столика, ничуть не заботясь об его сохранности — у дочери было ещё. Дени осунулась ещё сильнее. — Право отец, я… я не знаю. — Выходит, ты ничего не знаешь. И как же ты могла объявить себя королевой этих варваров? Дени промолчала. — Эта комета явилась на небе, чтобы предсказать возвеличивание дома Таргариенов, — обронил тем временем отец. — Наше возвращение. Ты правильно поступила, дочь моя, что последовала за этим знаком свыше, но останавливаться на этом нельзя. — Чего же вы хотите, батюшка? — спросила Дени с тревогой. — Завтра мы тронемся в путь за кометой, — возвестил отец. — Прикажи своим варварам собираться в путь. — Мы не можем отправиться в путь, пока не проснётся Рейегар! — воскликнула Дейенерис. Едва ли это можно было бы назвать настоящим возмущением. — Никто из нас не знает, что таится в Красной Пустыне дальше, да и дорога обещает быть длинной. Мой брат ещё слишком слаб. Как же мы можем… — Я — король, — напомнил ей отец со злобой в голосе. — Прикажешь мне повторить тебе ещё? Лучина на столе заливала шатёр призрачным светом, и Дени увидела, как пальцы отца с силой впились в твёрдые подлокотники кресла, с противным звуком заскребли по твёрдому дереву. «Ему больно, — подумала Дени с жалостью. — Стоит обратиться к Ирри и Чхику, чтобы они наложили повязки, если он позволит…» Дени хотела было сказать отцу об этом, но передумала, опасаясь его гнева: — Нет, батюшка. Всё будет так, как вы скажете. — Славно, — сказал отец. — А теперь оставь меня наедине с моим сыном, дочь моя. Дени решилась сказать ещё что-то, но здесь отец резко развернулся к Визерису, более не обращая внимания на дочь, снова рассмеялся — раскатисто, голосисто. Дени оцепенело поднялась с кушетки, ноги её на мгновение показались одеревенелыми, не способными к ходьбе. Отец меж тем даже не попрощался с ней; только налил себе вина из стоящего подле штофа — те запасы, что оставались у Дени, — и тут же опрокинул его, что твой запивший лавочник — видимо, более он не желал тратить на дочь и капли своего времени. Под руку с сиром Джорахом Дени добралась до своего шатра. Её храбрый медведь выказал Дени уважение, не настаивая и не расспрашивая о том, что произошло там — за пологами жилища отца и Визериса, и Дени была благодарна ему за это. Весь оставшийся день Дени провела у себя, коля пальцы непокорной иглой за пяльцами, привезёнными ею из далёкого плодородного Пентоса. Дени прилежно вышивала чёрной и красной нитью трёхглавого дракона, исторгающего пламя, вместе с Ирри и Чхику, представляя, как это гордое знамя будет реять на знамёнах Вестероса по ту сторону океана, когда она с братьями и отцом наконец-то вернутся домой. Вечером Дени отослала служанок и навестила Дорею, которой одной из первых позволила поселиться в давно брошенном квартийцами доме. «Вы прекрасней самого солнца, кхалиси», — шептала белокурая лиссенейка, разглядывая наряд Дени, который она так и не успела снять, боясь вызвать неудовольствие отца. «Ему и без того не понравилось это платье, а как же он посмотрит на меня, увидев в моих дотракийских одеждах?» — думала Дени, располагаясь ко сну. Сон вскоре упал на неё, и Дени с удовольствием нырнула в вязкую пучину сладкого забвения, мечтая избавиться от всех терзающих её мыслей и сомнений. На следующий день очнулся её старший брат. Случилось это в жаркий, не располагающий к себе полдень, когда яркий диск солнца уже стоял в зените, а Дени в кротком, в последнее время отчего-то радующем её одиночестве разместилась у себя в небольшом шатре, обедая сочными плодами манго, что поднесли ей Ракхаро и Чхого, да пшённой кашей c молоком. Дени млела от неги нового наступающего дня и сладко потягивалась, когда вдруг увидела, что брат её пошевелился. Дейенерис Таргариен не удержалась от крика. На зов Дени в шатёр немедленно вбежали Ирри и Чхику. Обе они были отчего-то до смерти бледны, словно прокисшее молоко, но, увидев Дени, склонившуюся над ложем брата, вмиг потеряли лица ещё сильнее. С мгновение Рейегар лежал без движений, но потом неуверенно двинул рукой, пальцами схватился за подол тёплого покрывала. Он распрямил спину на своём одиноком ложе, живой вдох сорвался с его дрогнувших губ. Когда брат её раскрыл глаза, Дени закрыла рот руками — иначе бы она закричала снова. Рейегар попытался было подняться, точно не было тех пятнадцати лет, разделивших их, точно он только-только отошёл от непродолжительного дневного сна; однако Дени не позволила ему сделать этого. Она подоткнула голову Рейегара подушкой и порывисто обняла пришедшего в себя брата, не в силах сдержать нахлынувшие чувства. — Рейегар! — Сердце Дейенерис Таргариен разрывалось на части. Раненая душа её исцелилась, и сейчас Дени хотелось, чтобы долгое лето царствовало и в Вестеросе, и в Эсоссе вечно. Ирри и Чхику стояли чуть в стороне; никто из них обеих не отважился подойти к брату и сестре, что воссоединились после пройденного ими пути, полного бедствиями и кровью. Дени подняла голову, негромко всхлипнула и упокоила лоб на широкой груди брата, покрытой грубой тканью простого дорожного дублета. — Я видел тебя в огне, — тихо произнёс её царственный брат, гладя Дени по спутавшимся волосам. От нежного и глухого звука его голоса Дени вздрогнула: голос у её брата был бархатистым и певучим, точно он совсем недавно играл на арфе, перебирая непокорные струны своими ловкими длинными пальцами. Дени поразилось той силе, что сквозила в его ласковых прикосновениях. — Тебя, возлюбленная сестра моя. Дени обессиленно опустилась на колени перед его ложем. Слёзы показались на её глазах, и Дени спешно смахнула их рукой. Во рту Дени пересохло, она сглотнула. Рейегар молча смотрел на неё, более не произнося ни слова, будто бы знал сестру всё это время. Дени утонула в его фиалковых глазах. Глаза у её старшего брата были цвета яркого индиго — не такие, как у отца или у Визериса, а много, много светлее. Чёрные дыры зрачков отца же были опоясаны тёмно-лиловыми кольцами, скрывающие за собой дикую ярость и ненависть к непокорным, а осколки неба в светлых очах брата несли тепло и ясную живость, готовность посмотреть в лицо судьбе. Это были глаза их матери. Нежные объятия Рейегара меж тем начали несколько ослабевать; слабо вздохнув, он в бессилии откинулся на мягкие подставленные подушки, словно крестьянин после утомительного дня на пшеничном поле. Дейенерис сильнее стиснула руку брата — так, что у неё самой заболели костяшки. Одна часть души Дени отчаянно рвалась встряхнуть его за плечи и не дать потеряться в забвении вновь, в то время как другая молила дать её старшему брату заслуженный покой и отдых. Он обязательно проснётся вновь — как и Визерис, как и отец. «Нужно немедленно сказать отцу и брату!» — Душа Дени трепетала в крайнем волнении. Она не понимала, чего хочет сейчас больше — изойтись в рыданиях или смеяться; горячие чувства, невиданные Дени прежде, переполняли её. Всё ещё держа брата за руку, чьи чёрные ресницы чуть подрагивали в такт быстрому биению её сердца, Дени поднялась со счастливой улыбкой, стремительно обернулась к Ирри и Чхику, застывших поодаль, чтобы позвать в свой шатёр всех — отца, брата, сира Джораха, её кровных и весь дотракийский народ — всех дышащих и живущих, чтобы разнести новость о пробуждении её старшего брата по всему миру. Но улице вдруг раздались приглушённые голоса, мешающиеся ещё с одним, дерзким и громким, — теперь Дени узнала бы этот голос из сотен других. Всё существо Дейенерис Таргариен вздрогнуло в страшном осознании. Она так и не отдала необходимые распоряжения. — Твой отец, кхалиси, — пискнула меж тем Чхику. — Он требует, чтобы мы немедленно тронулись в путь. Дени опустила руку своего царственного брата, осторожно, чтобы не потревожить его, положила её на ложе. — Чхику, проследи за тем, чтобы мой брат ни в чём не нуждался, — велела Дени спешно и оглянулась на Рейегара. Ей отнюдь не хотелось оставлять своего брата, но другого выхода не было. Необходимо было унять бурю, зреющую в стенах Ваэс Таролло. — Если он захочет подняться — не позволяй ему этого. Чхику кивнула. Дени жестом приказала Ирри следовать за ней. Картина, что предстала перед Дейенерис Таргариен, была удручающей: отец её стоял под открытым небом в своих богатых ало-чёрных одеждах и о чём-то бурно спорил с сиром Джорахом. Возле бурно толпились дотракийцы, окружающие вокруг отца ровными рядами, точно пентосийском храме. Дени сгорбилась. Королевой ей более никогда не стать, ей можно только стоять и смотреть. Дени желала чего-то иного, но не знала, чего именно. Она снова оглянулась на Ирри, по пятам следующую за ней, и заметила, что та печально потупилась, боязливо поглядывая на дотракийцев. За спиной у Дени кто-то пробормотал: «Безумец». — Что происходит, батюшка? — вопросила Дени, подходя ближе и стискивая руку Ирри. Отец обернулся. На раскрасневшемся лице его промелькнула ненависть, и глаза Дени защипало. Батюшка её двинулся к Дени. — Ты, — отец ткнул в дочь костлявым пальцем. — Скажи своим вонючим дикарям следовать моему приказу. — Ваше королевское величество, — произнёс вдруг сир Джорах твёрдо. — Мы не смеем тронуться в путь, пока не дождёмся приказа кхалиси. Отец ахнул, замерев на полпути. Дотракийцы сузились вокруг него, смыкая кольцо коричнево-зелёных одежд. — Что это значит?! — резко и прямо спросил отец. Сир Джорах распрямил спину. И, вскинув голову, уверенным голосом сказал: — Я не могу последовать вашему приказу, пока не дождусь его одобрения нашей королевы. Её отец двинулся вперёд, на ходу вскинув бледную руку для пощёчины. — Ты смеешь мне перечить?! Сир Джорах, высокий и рослый, как колокольня, не отступил, будто сами Семеро стояли у него за плечом. «Глупец, — подумала Дени. — Мой милый глупец». Сир Джорах склонил перед отцом её голову и сказал: — Я последовал за вашей дочерью, но не за вами, ваше величество. Дейенерис Таргариен — моя королева и госпожа. Мы тронемся в путь, только когда она сама пожелает этого. — Я твой король! — закричал отец. Какая бы то ни была радость покинула его черты. Его голос разнёсся по Ваэс Таролло сметающей всё на своём пути бурей. Но никто из дотракийцев не шевельнулся по его приказу, никто не произнёс и слова. — Это королевство, все оборванцы из дотракийских степей, вы все — МОИ! Не бывать здесь ничей другой власти! Слышать не хочу ничего про мою шлюху-дочь, немедленно склонитесь передо мной и покоритесь во всём — или я искореню все ваши жизни, выжгу диким огнём неповиновение! Дени торопливо подбежала к отцу, моля его остановиться, но её наполненные отчаянием слова остались без внимания. Сир Джорах всё также стоял рядом с отцом, казалось, ничуть не боясь его, отец же сжимал кулаки настолько крепко, что под длинными острыми ногтями его проступили влажные пятнышки свежей крови. — Батюшка… Сир Джорах, дайте нам поговорить одним… — Дени, подобрав юбки, хотела было сделать ещё шаг вперёд, но тут отец её резко развернулся на месте и едва ли не сбил дочь с ног тыльной стороной ладони. — Не суйся, девка! Дейенерис подпрыгнула на месте. Отец чуть было не ударил её! Агго взревел, точно буйвол, потянулся к своему позолоченному аракху, висящему у него на поясе. Дени всё ещё держала Ирри за руку, но теперь она испуганно, что твоя мышь, скользнула госпоже за спину. Ничего — сама Дени не нуждалась в переводе. — Нет! — вскричала Дени на дотракийском, но не смогла приглушить своим голосом с сотню галдящих наперебой глоток. Толпа разразилась воплями, кто-то крикнул: «Мы не примем ничьего властвования, кроме Неопалимой!», кто-то засвистел, и пустынная степь Ваэс Таролло ожила человеческим неудовольствием. Визерис бросился к отцу; Ирри снова попятилась и обняла Дени за пояс, а Дени обняла служанку в ответ. Сир Джорах же не шелохнулся. Он ни на миг не оторвал глаз от отца Дени. — Я вверил свою жизнь в руки вашей дочери, — сказал он. — И не могу позволить вам смыть с себя этот долг. Отец Дени взревел с такой невероятной силой голоса и духа, что было удивительно для такого хрупкого человека: — Я — король, идиот! — заорал он. — И никто, кроме меня! Вы все обязаны подчиняться мне! Мне, а не моей шлюхе-дочери! — Ваша дочь стоит сейчас рядом с вами, ваше величество, — рот сира Джораха сжался в одну линию. Казалось, за одно только оскорбление, нанесённое ей, Дени, он был готов убить любого. — Постыдились бы вы демонстрировать перед ней свои манеры, которые мало чем отличаются от манер сапожника. — Я не собираюсь терпеть унижений! — истошно завизжал отец. Визерис положил руку на плечо её батюшки и тихо сказал что-то, но отец развернулся и стряхнул его протянутую ладонь. — Склонитесь передо мной, и передо мной одним! Всякий, кто будет противиться моей воле, отныне будет считаться предателем! Взрыв его гнева заставил толпу отшатнуться; дотракийцы зашептались. Ракхаро и Чхого ступили вперёд, защищая Дени. Визерис застыл на месте, всем телом наклонившись вперёд и выпятив челюсть, словно рыба. — ПРЕКРАТИТЕ! — Дени топнула ногой так, словно собиралась разбить землю, и вдруг закричала, громко и отчаянно: — ПРЕКРАТИТЕ ЖЕ! Все взгляды вмиг обратились к ней. Дени словно растворилась в толпе, одна-одинёшенька посреди пустыни, одна всём мире. — Мы тронемся в путь завтра на рассвете! — проговорила Дени громко: так, чтобы каждый мог слышать её. Дотракийцы поутихли, услышав родное наречие, но отец и брат и не думали двинуться с места. Дени оглядела всех собравшихся суровым взглядом и продолжала: — Человек, которому вы не повинуетесь — мой отец и ваш король! Вы все обязаны подчиняться ему, так, как подчиняетесь мне! Дотракийцы зашевелились, точно большой потревоженный осиный улей, смущённые её напором. Дени отвернулась от них и подалась к отцу со слезами на глазах, но тот лишь жестоко отстранил её руки. — Я сполна убедился в твоей верности, — выплюнул он с презрением. Лицо у него было ярко-красное, цвета сырого мяса. От его дыхания Дени едва не стошнило. — Уйди прочь с глаз моих, пока я не убил тебя. Дени желала провалиться на месте — только бы не видеть этой страшной ненависти, пронизывающий его взгляд. Отец тем временем облизнул губы, стёр выступившую испарину на лбу и поглядел на Визериса: — А что насчёт тебя? Будешь ли и ты не уважать меня, как моя шлюха-дочь и её тупоголовые варвары? — Нет, лорд-отец, — выдал Визерис, не думая ни мгновения. — Вы — король. Отец усмехнулся; морщины сошли с его лица, а голос его зазвучал мягче, спокойнее: — Что ж, по крайней мере, один из вас мне верен. Отец отвернулся и пошёл прочь, на ходу подняв руку, показывая дотракийцам до ужаса неприличный жест. Визерис быстрыми шагами посеменил за отцом. Стоило им удалиться, сир Джорах бегом бросился к Дени. — Моя королева! — страстно зашептал он. — Моя королева, всё ли с вами в порядке? — Желаешь ли ты смерти этих людей, кхалиси? — вопросил Агго, наполовину вынимая из ножен свой аракх. — Нет… — прошептала Дени едва слышно, но её кровные и без того поняли её, склонив пред ней головы. Сир Джорах хотел укутать Дени своим плащом и отвести её обратно в её шатёр, однако Дени отстранилась. Единственное, что ей хотелось сделать теперь — последовать за своим отцом. Всепоглощающая обида остро колола её щёки. Дени отшатнулась от своего народа, ожидающего её приказов и распоряжений, выставив вперёд худые, израненные отцовскими ногтями руки — точно была окружена не людьми, навеки преданными ей, а дикими зверями, желающими разорвать её на части. Она не хотела, чтобы кто-то из них шёл за ней, заговаривал. Дени лишь мечтала раствориться в толпе, стать частью этого людского скопища, неживой и хладной. И Дени убежала — прочь от дотракийцев, прочь от своей семьи. Только-только она была драконом — и вот снова обратилась в маленькую девочку, ищущую спасения от гнева своего жестокого брата, а ныне — родного отца. На шее её был словно повешен камень, тянущий Дени вниз, затягивающий в болотную трясину боли и неуважения. Она столько лет отчаянно желала обрести семью, которую лишилась так давно, но все её стенания оказались напрасными. Визерис вот всегда говорил, что она дура. Быть может, так оно и есть? Пара слезинок ударилась о неживую и безразличную к её страданиям гладь воды прудика. Дени не утёрла их — не перед кем ей больше оставаться сильной. Она сама напридумывала себе то, что когда-нибудь станет королевой, желанной и величественной, но все её пустые надежды и мечты обратились в труху под отцовскими ногами. На глазах Дени стыли горячие слёзы, готовые вот-вот ливнем хлынуть из раскрасневшихся распухших глаз. Может, это всё — справедливая плата за то, что она убила собственного брата? Но что она могла сделать? Как могла остановить Дрого? «Ты могла бы, — сказал внутренний голос, и Дени сделалось ещё хуже прежнего. — Могла бы, но не пожелала. Ты лишь хотела увидеть страдания Визериса, такие же, как и он наносил тебе. Во всём произошедшем виновна лишь ты, Дейенерис, и тебе не уйти от своей судьбы». Здесь за спиной Дени внезапно раздался тихий шелест веток, отодвигаемых человеческой рукой. Дени вскочила, точно ошпаренная, и начала нервно перебирать пальцами запачканные песком юбки. Никто не должен увидеть её слёз — ни её служанки, ни даже сир Джорах! Дени растерянно заозиралась по сторонам, глазами ища человека, что побеспокоил её недолговечный покой. И тут вздрогнула, точно её окатили ледяной водой из ведра. Поначалу Дени не узнала этого мужчину. Он стоял в отдалении, спокойный и умиротворённый, и молча смотрел на неё, не решаясь подойти ближе. Глаза его казались аметистами, а лицо, лицо — таким знакомым. — Рейегар… — упавшим голосом произнесла Дени, когда смогла рассмотреть его застывшую неподалёку статную фигуру поближе, и встала прямо. Дени не знала, как вести себя с братом, чего ждать от него. Будет ли он смотреть на неё с такой же ненавистью, с которой смотрит отец, или же погонит прочь, как Визерис? Но Рейегар только улыбнулся ей — красивый и любезный, точно настоящий король. — Милая сестрица, — сказал он ласково. — Отчего ты плачешь? «Я не плачу», — требовалось бы сказать Дени. Она в самом деле не плакала, но плакало её сердце, плакала её потревоженная душа. Дени стыдливо утерла слёзы рукавом измятого лилового платья, которое так и не снимала целую ночь. Рейегар отодвинул ветви низких нечастых кустиков, обрамляющих этот пруд, почти как древенсные лабиринты в роскошных садах Хайгардена, и ступил на продавливающийся под его шагами песок мыском сапога. — Я… — При его приближении Дени замялась. Она хотела отшатнуться в неожиданно сковавшем её страхе, но заставила себя быть сильной. — Прости меня, любимый брат, я не должна была бросать тебя. — Ты не бросала меня. — Рейегар засмеялся. — Вели свои служанкам лишь быть более расторопней. Глаза Дени снова предательски заслезились. — Как ты нашёл меня?.. — Я очнулся на закате, когда твои служанки уже спали. Ничто не гложило меня, никто не останавливал, кроме того, что тебя, первую живую душу, которую я увидел при своём пробуждении, не было рядом. Ты громко плакала, сестра моя, — проговорил Рейегар, протягивая к ней свои белые руки. — Разве я мог оставить тебя? Слова не шли с губ Дени. — Я даже не знаю тебя, — язык её заплетался, буря, схожая с той, что принесла Дени с собой в этот мир, рвалась наружу. Дени сделала шаг вперёд, не зная, пойдёт ли Рейегар ей навстречу. — Я не знаю, каким человеком ты был и что совершал. Я знаю лишь, что ты всегда был и будешь оставаться моим братом. Я… Рейегар, не дав ей договорить, одним быстрым движением сократил расстояние, разделяющее его с сестрой, и спрятал лицо Дени у себя в ладонях. — Я тоже скучал по тебе, милая сестрица, — проговорил её сиятельный брат, сильнее прижимая хрупкую Дени к своей крепкой груди. До Дени донёсся запах брата, лёгкий и ненавязчивый. Рейегар пах потёртой кожей, ароматными цветами, что собирают весной. Он пах надеждой и домом, домом, домом… Прижимаясь к телу своего брата, Дени доверчиво уткнулась носом в его шею, шмыгнула носом, дала волю чувствам — и разрыдалась. Дени не помнила, сколько плакала — много ли, долго ли. Помнила лишь, что всё это время Рейегар заботливо прижимал её к себе, не выпуская из обвивающего кольца рук, и что шептал Дени о том, насколько любит её, свою младшую сестру. На лице его играла улыбка, глаза щурились, одежда была измята, светлые волосы — серебряные с золотом, — взлохмачены. В глазах Дени старший брат её выглядел, словно взаправдашний драконий владыка, дикий и неистовый, увенчанный чёрными крыльями и серебряным венцом на его челе. — Я так счастлива, — сказала Дени наконец трепетно. Дени всхлипнула в последний раз и вздёрнула подбородок кверху. — Я так счастлива, что воссоединилась с тобой! Визерис так много рассказывал о тебе!.. — И что же он рассказывал обо мне, сестра? — вопросил Рейегар, смеясь. Он тронул Дени за руку, желая закружить её вокруг себя, и тут Дени непроизвольно поморщилась от резкой боли, тронувшей её кожу под его обходительными пальцами, отдёрнула кисть от брата. Закусила губу — зря она это сделала. Рейегар прожёг запястье Дени тяжелым взглядом, лицо его застыло от сдерживаемого гнева. Дени провела языком по нижней губе. Внутри всё горело, словно щипалась тысяча колючек и заусенцев. Рейегар внимательно осмотрел её правое запястье, хотя Дени и пыталась стыдливо отстраниться. Лицо её брата, прежде искрящееся радостью, внезапно вдруг потемнело, словно на него наложили тень. — Это он сделал? — Рейегар заглянул Дени в глаза. Дени не требовались ещё слова, чтобы понять, о ком говорит её брат. — Нет, — сказала Дени и облизнула губы, выдавая свою ложь. — Не лги мне, возлюбленная сестра моя, — Рейегар легонько отпустил руку Дени, стараясь не задевать её содранную и неприятно зудящую кожу на запястье. — Я не помню, но знаю, что он мог наговорить тебе, что мог сделать. Наш отец ответит за то, что обидел тебя. — Нет! — воскликнула Дени, не мешкая ни секунды, будто от речей её сейчас зависела вся её жизнь. Она не выдержала бы ещё одной ссоры между своими родными, развязанной из-за неё. — Прошу, милый брат, не навещай его сейчас. Отец сейчас вместе с Визерисом, он не может принять нас. На лице её доброго брата проскользнуло беспокойство. — С Визерисом? — С Визерисом, — подтвердила Дени. — Отец и брат тоже очнулись совсем недавно. Не стоит тревожить их. Рейегар посмотрел на больное запястье Дени, не скрытое короткими рукавами платья, а потом снова в лицо сестре. — Ты оправдываешь его после того, что он сделал, как повёл себя с тобой? — Он мой отец, — сказала Дени. Рейегар помолчал некоторое время. — Наш отец безумен, Дени, — её имя слетело с его губ вместе с ветром, но ударило точнее отравленного кинжала. — Не стоит оправдывать его и быть с ним ласковой. Я знаю, тебе больно слышать это, но отец будет делать тебе много больнее, нежели правда, которую ты узнаешь сейчас. Болезнь нашего отца велика, она помутняет его разум. Отец наш жаден до власти, алчен до почестей и убьёт любого, в ком заподозрит предательство. Тебе не приходилось жить с ним, делить с ним пищу и кров, и пока всё, что он оставил тебе — это порезы на руках. Рука брата теперь покоилась у неё на коленях, и Дени поймала себя на том, как резким движением разглаживает юбку — снова и снова, напряженными, застывшими пальцами. — Я много лет пытался оградить Визериса от его пагубного влияния, — брат её усмехнулся с печалью, — много лет провёл, защищая от него нашу мать. Боль исказила черты её сиятельного брата; он пристально поглядел на Дени, будто ища ответ на её лице. — Но видимо этого оказалось недостаточно. Прошу, возлюбленная сестра моя, не слушай его ложь, не исполняй его волю — иначе мне придётся защищать от нашего отца и тебя, — сказал Рейегар наконец — и замолчал. Дени торопливо накрыла его руку. — Неужели… — произнесла Дейенерис Таргариен одними только губами. — Неужели ничего нельзя исправить? Рейегар только грустно улыбнулся ей — улыбка его жгла сильнее огня.