Драконы никогда не забудут

Дени встречала холодный и бледный рассвет на своей Серебрянке, когда её кровные доложили, что на горизонте показался город. Крупистый песок, кружащийся в лихом танце, ведомому лишь ему одному, затмевал Дени взор, однако ветряные вихры не могли стать препятствием для дракона. В подрагивающем от жара воздухе, немного выше поверхности земли, ясно виднелись полуразрушенные белёсые стены, прекрасные и бледные, как речная дева, две смотрящие башни, зияющие выколотыми бойницами; за башнями расположилось великое множество других построек с осевшими крышами — совершенно не похожие ни на виденные Дени пентосийские дворцы, ни на дотракийский шатёр. Прежде город был скрыт от пытливых глаз дотракийцев изгибающимися песчаными дюнами, однако теперь явил себя в полную высь: Дени могла отчётливо различить мерцающую белизну возвышающихся колонн и куполов, представляющихся очерченными изваяниями из мёртвого раскрасившегося камня вперемешку с серыми, давно покинутыми городскими стенами. В душе Дейенерис Таргариен встрепенулась слабая надежда. — Кровь моей крови, — обратилась она к Агго, самому рослому и осанистому из её кровных. На его поясе, скованному из десятка крупных золотых медальонов, висел длинный изогнутый аракх — дар, преподнесённый Дени, когда она назвала его своим кровным всадником. — Успели ли вы побывать в этих стенах? — Нет, кхалиси, — важно отвечал ей Агго. — Мы обнаружили этот город, не знающий ни бога, ни человека, вместе с всходящим солнцем и не смели заглянуть туда, не оповестив тебя, кровь моей крови. Дейенерис в раздумьях кусала губы. Пресекая бесплодную Красную пустошь, она с кхаласаром пребывала в пути уже более недели; на седьмой день у них из запасов вышло сухое красное вино, затем — маковое молоко, вязкий напиток, дурманящий рассудок, а день назад — и обычное пшеничное просто, из которого дотракийцы делали простые сдобные лепёшки, такие же жесткие, как и выпавшее им тяжкое судебное бремя. Теперь, не имея за спиной ни воды, ни пищи, кхаласар Дени должен был идти только на восток, не останавливаясь ни на миг — следом за шиерак кийя — или их ожидала смерть. — В таком случае, Агго, возьми с собой одного моего ко и немедленно разведайте эти руины. Будьте быстрыми и ловкими, как вода. — Наконец велела Дейенерис. Неожиданное чаяние найти в стенах этого пустынного города покой и отдых захлестнуло её, словно волны в шторм. — Узнайте, есть ли там пропитание для моего кхаласара, журчит ли вода и растут ли травы, чтобы накормить лошадей. — Позвольте и мне отправиться с вашими кровными, моя королева, — обратился к Дени её медведь. С восходом солнца с запада поднялся песчаный ветер, который к полудню сделался порывистым и сильным, а потому даже раскатистый голос сира Джораха звучал в нём почти не слышно. — Вы окажете тем самым мне великую честь. — Я знаю, что рана ваша ещё слишком болезненна, добрый сир, — отказала ему Дейенерис со слабой улыбкой. Пальцами она ласково стиснула скрытый под мелкой кольчугой изгиб локтя Мормонта, будто придавая весу собственным словам. — Вы будете нужнее мне, оставаясь здесь. После Дени молча кивнула своим кровным. Ракхаро и Агго прижали раскрытые ладони к своим намасленным жилетам, и, не прекословя ей, вихрем унеслись к призрачному миражу квартийских руин. Они возвратились обратно часом позднее, на уставших, взмыленных лошадях. Ветер свободно трепал чёрные дотракийские косы, колокольчики звонко звенели на ярящемся ветру. — Этот город похож на те, что мы встречали ранее, кхалиси, — задыхаясь от бешеной скачки, прокричал Дени Агго. — Это всё такой же город-призрак, что твой пустынный ветер. — Остались ли в этом городе жители? — вопросила Дени. — Никого нет, — учтиво отвечал Ракхаро, опустив взор. — Это покинутый всеми город, кровь моей крови. Он пуст, как разорванный мешок с пшеном. На его улицах нам встретились только кровяные мухи да бронзовые монеты, рассыпанные по его улицам. — Бронзовые монеты! — ужаснулась Чхику, в страхе закрывая рот рукой. — Их кладут на глаза мертвецов, провожая их в последний путь, кхалиси. Все знают это. — Все знают это, — подтвердила Ирри. — Дракона не испугать призраками. — (А она, Дейенерис, храбрее многих). — Бронзовые монеты же сослужат добрую службу нам живым, нежели им мёртвым. Мы остановимся здесь. — Возвестила Дени властно и тронула поводья. Дени устала: от непрерывной езды у неё болели ноги, и остановить Серебрянку ей не позволяла только собственная гордость. Ворот здесь не было, только руины: Дени ехала впереди всех по разрушенной центральной улице, за ней следовали сир Джорах и трое кровных. Дейенерис видела, что когда-то главная дорога была вымощена бледным мрамором, вокруг колонн вились всевозможные лозы и растения, но теперь руины выглядели пугающе пустынными. Все обступающие их возвышения из крепкого, гладко отёсанного камня, мостовой кирпич, стены домов, — всё в округе было овеяно белоснежной дымкой, точно Дени с кхаласаром оказались на дне зеркала, ровного и прозрачного. Белый — цвет чистоты и невинности, однако здесь он виделся Дени слепящим глаза цветом печали, точно у этого давно забытого людьми города разом украли все краски мира. Дени пришпорила Серебрянку и въехала на холм, окружённый широким полукругом взращённых в светло-голубое небо колонн, уродливо сплюснутых в пологую грязно-белую полосу. У опустошённого постамента, через узкий проём, несомненно пробитый в камне рукой человека, сочилась свежая вода. Ручей вытекал из небольшого фонтана, изображающего голову сфинкса. — Мы остановимся здесь, — сказала Дени, обращаясь не только к кровным, но и ко всему кхаласару, что окружал её тугой, колыхающейся цепью людей, и уверенный голос её всколыхнул уверенность и в их сердцах. — Скажите мужчинам раскопать ручей. Потребовалось совсем немного времени, чтобы сильными руками дотракийцев сделать ручей широким настолько, чтобы из него можно было свободно напиться и человеку, и коню. «Даже если в этом неприветливом крае не найдётся пищи, вода — драгоценнейшее из богатств, выпавшее нам на долю», — заключила Дени. У отдающего свежестью родника она велела соблюдать строгую очередь: первее всего пили больные, женщины и дети, здоровых мужчин и своих кровных же Дени послала исследовать город. Они послушались её неохотно... но вернулись с пригоршнями спелых фиг получасом позднее, все перемазанные сладким соком, и радости её кхаласара не было предела. Здесь, под заволоченным пегими облаками руинами, Дейенерис наконец-то вздохнула полной грудью, улыбнувшись радушно и открыто: Боги во спасение послали им на пути этот город, что много лет назад разорили дотракийцы, похитив древнего квартийского каменного Бога. Быть может, Дени сотню раз проезжала мимо него на своей Серебрянке в Вайес Дотраке, даже не взглянув мельком на это изваяние: впрочем, теперь это было неважно. Видя неподдельный восторг, захлестнувший дотракийцев, точно порыв хлёсткого ветра, на осунувшемся от болезни лице Дореи тоже расцвела улыбка, и, пусть даже и такая слабая, она показалась Дени ярче слепящего глаз пустынного солнца. Дени помогла Дореи разместиться на ложе из мягких шкур и гладила белокурую служанку по руке, пока она не уснула. Только после этого Дейенерис напилась сама: в хрустальной чаше ключа вода показалась ей беспокойной — она бурлила и кипела, ударяясь об камни, и из-под расходящихся по воде кругов точно выбивался наружу кто-то замкнутый в недрах земли. Вскоре к разбитому лагерю возвратился и её свирепый медведь; сир Джорах вышел к Дени навстречу из-за дома с раскрошившемся от времени фасадом, за котором теснился небольшой палисадник, да к тому же с отнюдь не пустыми руками — в больших и крепких руках Мормонта уместилось бессчётное множество плодов: винные вытянутые фиги, розовощёкие персики, рассыпчатые гроздья винограда. Дени с улыбкой приняла их все. — В стране, откуда я родом, неизведанные доселе места принято называть так, как пожелает человек, их открывший, — проговорил её медведь, склонив голову. Сир Джорах дождался, пока Дени проглотит кусочек от переспелого плода фиги первой, и только потом принялся есть сам. — Как вы назовёте этот город, моя королева? Глядя на красный хвост кометы, Дени — не видя — видела дом, овеянный запахом лимонной рощи. — Ваэс Толорро, — отвечала Дейенерис на дотракийском. — Город Костей. Городом Костей этому месту и положено было быть: невзрачные, сияющие белизной руины, в которых они нашли своё пристанище, представляли собой лабиринт узких кривых переулков, пересекающиеся друг с дружкой, точно громадная паутина. Широких улиц было всего шесть, они вели к пустующему постаменту; все здания жались друг к другу, точно сиротки в ненастную пору, кое-где на месте домов остались только груды рассыпчатого щебня, в других местах виднелись следы пожара. Всё здесь пришло в запустение много лет назад — на обдуваемой ветром площади располагались останки королевского дворца квартийских господ, меж растрескавшихся плит пробивалась бурая призрак-трава. Когда начало смеркаться и звёзды рассыпались по небу сотней искрящихся мириад, разожгли костры: их красновато-оранжевые столпы сплетались в один голубоватый виток под самым небесным куполом, и Дени виделось, будто кто-то ехидный и насмешливый дразнит её из-за этой огненной завесы. В пустыне темнеет рано, однако её людям отдыхать не приходилось: впереди ещё было множество, множество приготовлений. Первее всего требовалось разбить лагерь — для этого выбрали площадь у постамента, заставив её, по обыкновению повозками, теснившимися друг к другу узким полукругом. А повозку с родными Дени велела… Эта бегущая мысль впервые за день напомнила ей о Визерисе, и Дени устыдилась собственной забывчивости. За дни их долгого, изнуряющего путешествия по Красной пустоши, Дени всерьёз начала опасаться за рассудок брата: Визерис ел мало, почти ни с кем не разговаривал и предпочитал держаться в стороне от людей, точно загнанный в сети зверь. Дени распорядилась не давать ему более макового молока; она боялась, как бы сумасбродные мысли не захватили воображение её брата, а потому приставила к нему Ракхаро и Агго, хотя оба они выразили молчаливое недовольство её приказом. Спустя день после их последнего — первого — разговора, Дени, через сира Джораха, предложила брату место в повозке, и Визерис согласился. — Где мой брат, добрый сир? — Дени устала, но мысли её были бодры. Шепча, шелестел ветер среди развалин, встревоженный волной нагретого воздуха. — Он… он спускался сегодня с повозки? — Да, моя королева. — Сир Джорах и она провели целый день, исследуя этот заброшенный квартийский город, в котором они оказались. Дени отпустила своего медведя совсем ненадолго — вечером Ирри и Чхику принесли в шатёр к Дени два ведра с чистым белым песком, чтобы оттереть её дочиста. — Он отправился навестить вашего отца и брата, если мне не изменяет память. — Где он сейчас? Он разделил с вами вечернюю трапезу? — Ваш брат выразил нежелание разговаривать со мной или кем-либо. — Сир Джорах вперил тяжёлый взгляд в сандалии Дени — если бы не их плотная кожа, её бы сегодня укусил скорпион. — Моя королева, если вы изволите… Дени трепетно накрыла ладонь сира Джораха своей. От этого прикосновения её рослый рыцарь вздрогнул, точно осиновый лист. — Я уже не ребёнок, сир, я не нуждаюсь в вашей постоянной опеке. — Дени сжала большую руку рыцаря в своей и кротко улыбнулась. — Кроме того, я приставила к Визерису кровь моей крови — он не позволит случиться со мной ничего дурному. — Эти её слова как будто бы успокоили Мормонта, сглаживая отзвук его бесчисленных тревог, перенесённых за день. Дени нашла брата сидящим на одном из множества угловатых выступов стылого камня, что вырастали из золотистого песка, точно стога сена на пшеничном поле. Визерис по обыкновению расположился в стороне ото всех; он прислонился спиной к обшарпанной белой колонне, и, казалось, отдыхал, запрокинув назад голову и вытянув длинные ноги. За всё время их пути Визерис более не перемолвился с Дени ни единым словом, даже не глядел на неё; его молчание безмерно огорчало Дени, но, ведя за собой целый кхаласар, пусть даже и такой маленький, она не могла позволить себе уступить и уронить достоинство. — Ты ничего не съел, — обратилась Дени меж тем к брату тихо. В заволочённом и дрожащем, точно от марева в летний день, воздухе его имя прозвучало едва слышно, но вполне различимо. — Мне не нужны подачки от твоих дотракийских варваров, — брат не говорил — шипел, точно ядовитая змея, побеспокоенная дневным светом, но Дени была рада этой перемене в нём. — И от тебя тоже. Дейенерис заколебалась, подавляя гнев: впредь она обещала себе быть терпеливой. Она ведь уже сказала, что не держит на него зла, а значит, должна поддерживать и защищать его, как сестра защищает брата. Дени робко опустилась на соседний от Визериса камень, не осмелившись, однако, придвинуться к брату ближе. Здесь, у самых их ног, вился ещё один узкий ручеёк, разрезая песок, как бумагу разрезает острая сталь. Он не журчал более — только шептал. — Эта пустыня бесконечна, — проговорил вдруг Визерис резко. Он смотрел не на сестру, но на свои руки, однако Дени знала, что глаза его переполнены ядом и ненавистью к ней. — Ты уморишь нас. — На востоке отсюда лежат богатые земли, — молвила Дейенерис с достоинством. — Кварт, Йи Ти, Асшай. Этих городов может быть десяток или сотня. Когда мы доберёмся до них… — Доберётесь? — Лицо брата исказила злоба, рот некрасиво дёрнулся. — Кто сказал это тебе? Твои варвары, не понимающие язык благородных народов, или Мормонт? Этого изменника давным-давно пора лишить его болтливого языка. Да даже если так, — Визерис нервно облизнул губы. — Даже если вы выберетесь из этой пустыни. Хотел бы я взглянуть на город, что пустит за свои стены тебя и эту поганую толпу оборванцев. — Дотракийцы — не дикари, — отвечала Дейенерис спокойно, но спокойствие её в этот раз было только напускным — любое спокойствие треснет под напором поднимающегося в драконе гнева. — Я не позволю никому насмехаться над своим народом, будь то короли или великие эссоские господа. Если потребуется, я выжгу из них эту уверенность, как выжгу из сердца Узурпатора — пламенем и кровью. Было что-то в её голосе, что как будто бы испугало его. — Считай как хочешь. — Визерис отмахнулся от Дени, точно от назойливой мухи. — И можешь сжигать кого тебе вздумается — только подальше отсюда. Я не желаю видеть никого из вас — ни твоих лошадников, ни Мормонта, ни тебя. Тебя-то — в особенности, милая сестрица. Сколько раз прикажешь ещё тебе повторять? Визерис отвернулся от неё и озлобленно забормотал себе что-то под нос — слишком быстро, чтобы Дени смола разобрать слова, и слишком зло, чтобы не догадаться, какие речи вертелись на его языке. Некогда богатые одежды Визериса, чёрные с алым, в цветах их семьи, в которых Дени видела брата в последний раз, теперь выцвели на солнце и теперь мало чем отличались от одежды простого бродяги. Кожа высоких сапог пересохла и растрескалась от жары, длинные серебристые волосы свалялись, патлами свисая на лоб и осунувшиеся плечи. Несмотря на то, что Визерис не желал не то что видеть, а даже знать её, сердце Дейенерис тоскливо заныло, будто пронзённое иглой: ей стало жаль его. Кем бы ни был этот человек, он был и остаётся её братом. И он заслуживает лучшего, после того… после того, что случилось с ним. Воззвав ко всей своей смелости, Дени, зашуршав грубой полотняной тканью шаровар, поднялась и несмело пересела на холодный камень, что вырастал в трёх дюймах от неё — на тот, на котором ютился её брат. — Тебе холодно, — заметила Дени ласково. — Ты весь продрог. Если хочешь, я велю принести одежду. Поверь, в ней тебе будет гораздо удобнее, чем… — Не утруждай себя, сестра, — огрызнулся Визерис, отодвигаясь от Дени. — Я не надену твои дотракийские тряпки даже при смерти. Эти его слова обидели её. — От чего ты так жесток? — воскликнула Дени поражённо. — Право, это ведь такая малость, брат. Отужинай с нами, раздели трапезу — это всё, о чём я могу просить тебя. Она попыталась взять его за руку, но Визерис грубо отпихнул её. — От чего я так жесток? — На этот раз он взглянул ей прямо в лицо, и Дени вздрогнула. — Ты и в правду так глупа, девка, или только строишь из себя круглую идиотку? Как прикажешь мне вести себя с тобой — с тобой, предавшей меня, бросившей на растерзание своим вшивым дикарям?! Ты… ты позволила мне умереть! — Я спасла тебя. — Отрезала Дени яростно. Щёки её вспыхнули, словно распустившиеся маки. — Спасла?! — Визерис враз сделался багровым от гнева. — Ты убила меня! Твой поганый табунщик вылил мне на голову чан с расплавленным золотом! А ты смотрела! Ты стояла и смотрела! — он плюнул ей под ноги. — Скажи же мне, милая сестрица, отчего ты предпочла мне своего лошадника?! — Ты обнажил сталь в священном городе. — Возразила Дени брату с прежней сдержанностью. Как будто здесь требовалось хоть что-то возражать. — Я пыталась остановить тебя. Мы все пытались остановить тебя — я, сир Джорах, даже мои служанки. Ты помнишь… Я знаю, ты помнишь, что Чхику не хотела переводить твои слова, обращённые к Дрого, к моему солнцу и звёздам, а сир Джорах убеждал тебя в безрассудности твоих намерений. Я… Я просила тебя остановиться, Визерис. Я была готова отдать всё, только бы образумить тебя. Однако моих слов оказалась недостаточно, чтобы заглушить проросшие в твоём сердце ядовитые мысли. Все наши слова унесло ветром: ты не желал слушать никого — только голос своей собственной гордыни. — Я молил тебя! — взвился Визерис, не дослушав, да при том настолько тонко, что Дени невольно закрыла уши руками. — А ты… А что сделала ты, ты, поганая шлюха… Она отвесила ему пощёчину. Визерис охнул — скорее от неожиданности, чем от боли, — и отступил назад, держась за правую щёку. Голова его развернулась, брат зашатался. Мгновение он и Дени стояли молча, разделённые лишь собственной неприязнью. — Наша мать умерла из-за тебя! — Дыхание со свитом вырывалось из груди брата. Набрав в ладонь горсть песка, Визерис со злобой швырнул её в сестру. Дени уклонилась. — Лучше бы вместо неё умерла ты!.. Лицо брата побелело ещё сильнее. Он опустился на колени — и зарыдал, содрогаясь всем телом. Дени видела, что он плачет, бранится и плачет, но была не в силах двинуть даже рукой — закрыть предательски задрожавшие губы. Слёзы текли по лицу её брата, капали живительной влагой на остывший песок. «Жаль, что в этих слезах так много соли, — надорвано заключила про себя Дени, — так бы они смогли оживить всю пустыню». Видя, как страдает её брат, она хотела подойти к нему, обнять, утешить, как делала много лет назад, до того, как сердце его зачерствело, а разум поглотили мысли о троне, однако так и не смогла заставить себя пошевелиться. «Он и в правду ненавидит меня, — горько поняла Дени. — За то, что предала его. За то, что убила его». Глупо было предполагать, что он когда-нибудь простит её. Глупо было предполагать, что всё станет таким, как прежде. Из затягивающей пучины мыслей Дейенерис Таргариен вырвал глухой звук. Со стороны размещённых повозок раздался дробный перестук, будто от железа, соприкасавшегося с камнем. Человеческая тень упала на песок и возникла снова — кто-то шёл к ним, неловко ступая по сгустившемуся песку, и шаги его растворялись в тишине, продавливающей безглазую тьму острыми клиньями. Визерис стремительно поднялся, обернулся на звук и замер. Он недоуменно прищурился, словно не доверяя своим глазам, рот его приоткрылся от изумления. Теперь Дейенерис тоже видела его. Это был человек из её сна. Он стоял неровно, пошатываясь, точно пьяный. Будто отлитое из платины, безжизненное лицо его медленно, недоверчиво оглядело Визериса, будто припоминая что-то. Единственной яркой особенностью на этом его лице были глаза — тёмно-лиловые, удивительно живые и готовые в любую минуту вспыхнуть огнём. Эйерис Таргариен с натугой повернулся к Дени и произнёс высоким, дрожащим от гнева голосом: — Где… он?