Драконы никогда не забудут

Она проснулась внезапно, в полной темноте, со страхом, затаившемся в сердце. Первая мысль — не шевелить ничем: ни руками, ни ногами, лежать так вечно, закрыв глаза, пока чёрная пелена не рассеется, дабы явить её Богам. Дотракийцы верили, что после смерти человек обязательно должен сесть на коня, чтобы тот вёз его в Ночных Землях, но сквозь сковывающий тело ужас Дейенерис Таргариен не слышала ничего, кроме тихого свиста своего дыхания. Она не забыла свой кхаласар, своих кровных и своего мужа, но сейчас всё это отступило, стало не важным. Осталось лишь желание сдаться и уступить. Она так устала, так устала… Время будто растворилось во мраке, спокойном и тихом, а заветное забвение так и не приходило. Выходит, она уже мертва? Чуть осмелев, Дени, щурясь, открыла глаза. Поначалу она не видела ничего, кроме тьмы: она обволакивала, тянула к ней свои туманные руки всюду, где не было света, исчезая лишь в неровных, дробящихся проблесках солнца, ложащихся на бархатные ткани светло-песочного, индигового цветов, окружавших её ложе. Хлопья пепла медленно поднимались от жаровни впереди неё, точно множество, множество мотыльков. Липкий страх сковал её изнутри. Неужели это?.. Дени пропустила скользящее полотно меж пальцев, сжала во взмокших ладонях. То был тот самый шёлк и бархат, которые кхал Дрого преподнёс ей на их свадьбу, поняла она, и волна облегчения захлестнула грудь: это её шатёр, её кхаласар и её земля, протоптанная копытами сотен лошадей. Она не видела более отголосков пламени, не чувствовала его жар, ласкающий кожу. Не было ни мейеги, ни теней, пляшущих вокруг мёртвого коня, ни погребального костра. Её солнце и звёзды жив, в этом не может быть сомнений. Дени вдруг захотелось плясать, расшалиться, точно маленькой девочке. «Это сон, всего лишь дурной сон!» — хотела было воскликнуть она, но не смогла проронить ни слова. Язык вдруг показался ей неуклюжим слизняком в собственной глотке; держась за горло, Дейнерис заворочалась, сбивая ногами простыни, и слабый хрип сорвался с её губ, тут же смешавшись со звуком ветра, бесчинствующего за её шатром. С трудом Дени постаралась приподняться на локтях — и тут же рухнула обратно на подушки. Следом за пробуждением пришла и боль: страшная судорога пронзила Дени изнутри, точно в животе её провернули кинжал. Голова ныла от непосильной тяжести, тело казалось натёртым и болело, словно она без малого преодолела десятки лиг на лошади или разом поломала все кости — но оно болело, — эта боль и возвратила её к жизни. — Кхалиси! — Дени потребовалось некоторое время, чтобы прежде устойчивый мир перестал розниться у неё перед глазами. С трудом она смогла различить хрупкую фигуру Чхику, склонившуюся над ней. — Кхалиси, ты очнулась! Спустя пару мгновений Дени услышала быстрые, лёгкие, торопливые шаги. На зов Чхику сбежались служанки. Дорея, самая старшая и статная из всех, нежно поддержала Дени под руки, помогая ей сесть. Дени ощутила мягкие волосы у себя на щеке. Почему же... почему они так смотрят на неё? — Мы так испугались за вас, кхалиси. — Заметив, что Дейенерис хочет подняться вновь, Дорея легонько толкнула её в плечи. — Не сейчас. Вам ещё вредно вставать. Вот, выпейте, — глаза Дени слипались, усталость давила на виски свинцовой тяжестью, ей хотелось спать, спать, спать… Она на силу смогла различить чашу в руках Дореи. Та отливала перламутром и виделась почти что серебряной в мягкой полутьме. В нос ударил щекочущий запах трав, оливы и тмина, Дени чихнула и отодвинула предложенную чашу. — Что?.. — Отвар из трав, только и всего, кхалиси. Пейте же. Это прибавит вам сил. На вкус снадобье было терпким и горчило, как столь любимое табунщиками перебродившее конское молоко, но Дени показалось, что прежде она не пробовала ничего слаще. Когда питьё убрало поцелуй соли с её губ, боль в теле Дени взвилась и пропала снова. — Где… где мой ребёнок? — Рука Дени привычно нашла и огладила живот — он был плоским, таким плоским. Она говорила себе, что должна вести себя, как королева, однако голос её дрогнул, выдавая испуг. — И… и где Дрого? — Дени завертела головой — быть может, слишком сильно, потому что у неё вновь помутнело перед глазами. — Где он?.. Жуткое подозрение терзало её, сомнения разрывали сердце. Она отбросила взмокшее одеяло в сторону, корчась от нестерпимой боли в животе, но служанки удержали её. Ирри ласково накрыла ладонь Дени своей. — Кхалиси, — во влажных карих глазах дотракийки Дени увидела жалость, и это ранило хуже, чем меч. Голос Ирри превратился в испуганный шёпот. — Неужели ты… ничего не помнишь? Ей не требовалось много времени, чтобы вспомнить. Выходит, это не сон, мрачно поняла Дени. Её муж был убит мейегой, а Рейего — её сын, принц, что должен был покрыть весь мир, — никогда не примкнёт к её груди. Сердце Дени заныло, будто сдавленное невидимой рукой, однако щёки оставались сухи. Нет. Не пристало ей больше плакать. Все её слёзы давно выплакала девочка, играющая в солнечном саду возле дома с красной дверью, забирающаяся на колени к старому Виллему Дарри и представляющая себя принцессой лимонной рощи. Эта же девочка проливала горькие слёзы по матери, которая умерла, производя её на свет, по отважному рыцарю, вывезшему их с братом с Драконьего Камня, и по дому, который у них отобрали. Дени отстранила от себя Ирри и легла, чтобы облегчить боль. — Сколько я спала? — Два дня, моя принцесса, — это был другой голос, сира Джораха. Теперь Дени окончательно проснулась, и память по кусочкам возвращалась к ней, однако было что-то, что не давало ей покоя. Пока Дени раздумывала обо всём этом, пока отыскивала недостающее звено, которое могло бы объяснить её тревогу, до сира Джораха, верно, донеслись звуки их приглушённых голосов. Вид своего первого королевского гвардейца был отраден для Дени, однако ей не составило труда понять, что за эти две ночи Мормонт не смыкал глаз: щеки его ввалились, под глазами тёмные пролегли тени, напоминающих два бездонных колодца, но пальцы его, сжимавшие рукоять меча, по-прежнему не дрожали. Рыцарь, отворив пологи шатра, вошёл внутрь. Дени приветствовала его слабой улыбкой. — Вы выглядите усталым, сир, — следом за Мормонтом следовали и её кровные: Чхого, Агго и Ракхаро, как и были — в дорожной одежде, цветных плетёных жилетах и с намасленными волосами. Каждый из них поклонился ей. Пологи шатра трепетали на буйствующем ветру, развеваясь, как громадные крылья чудовища. — Вы вдоволь претерпели за это время, вам следует отдохнуть. Возвращайтесь к себе в шатёр; я распоряжусь, чтобы вам принесли лучшего вина и фруктов. — Не беспокойтесь обо мне, принцесса, — учтиво отвечал ей её медведь. — Разумно ли вам вставать с такой слабостью? — Я чувствую себя хорошо, — отвечала Дени с любезностью, достойной королевы, хотя между ног её болело, а сердце разрывалось от тоски. Дени помолчала, собираясь с духом, и спросила: — Расскажите мне, что случилось. После того, как… Дени не договорила, но Мормонт и без того понял её. — После того, как вы взошли на костёр, пламя бушевало ещё долго, моя принцесса, — осторожно произнёс рыцарь. — Я молил вас не идти, но вы оказались непреклонны, — добавил он, с укором глядя на неё. — Огонь был настолько велик, что превратил ту ночь в день. Долгие часы мы простояли, ожидая, когда пламя станет ослабевать, но это случилось только к рассвету. С первыми лучами солнца, посреди пепелища, мы обнаружили и вас: вы были там — среди пепла, обугленного дерева и костей. Но пламя... — Пламя не тронуло тебя, кхалиси, — сказала Чхику. — Все видели это. — Все видели, — подтвердила Ирри. Дени кусала губы, осмысляя сказанное. Она помнила, как огонь принял её в себя в ту ночь, помнила, как внимала его песне. Дени вдруг ударила крупная дрожь, точно от леденящего озноба: одна-единственная мысль не давала ей покоя. Где-то на границе сознания Дени знала, что это что-то важное, что-то, что она привнесла с собой в этот мир. Она знала это ещё с тех пор, как велела привязать к столбу мейегу, с тех пор, когда чувствовала, как смертельный холод расползается от живота по всему её телу. Только смертью можно выкупить жизнь. Видение вдруг вернулось к ней, ослепительное и яркое, точно звезда. — Нет. — Наконец заговорила Дени. — Что случилось после? — Комета указывала ей путь, и Дейенерис Таргариен усмотрела в этом предзнаменование. Не может быть, чтобы Боги просто посмеялись над ней. Не может быть, чтобы всё кончилось так просто. — Я почти ничего не помню. Всё казалось таким… спутанным. — Вы много говорили в бреду, моя принцесса, — замешкавшись, проговорил Мормонт. — Трижды вы просыпались, лихорадка мучала вас. Вам ещё нельзя волноваться. — Нет, — отрезала Дени голосом королевы. Если оглянусь назад — я пропала. — Я хочу знать сейчас. — Моя принцесса… — Визерис мёртв. — Эти слова дались ей на удивление легко. — Теперь я наследница трона. Вам следует называть меня королевой, сир. Служанки её неуверенно переглянулись. Рыцарь заговорил прежде, чем молчание затянулось. Лицо его побледнело, сам он казался меньше, чем был на самом деле. — После того, как мы нашли вас, моя королева… — сир Джорах осёкся, но Ирри оказалась сильнее его: — Ты вернулась не одна, кхалиси. — Не одна? Что это значит? — Дени впилась ногтями в пропитанные потом простыни. — Говорите же! — Когда вокруг вас перестало бушевать пламя, а земля похолодела настолько, что по ней можно было ступать, мы нашли вас в окружении трёх… трёх людей. Сначала мы решили, что это тела ведьмы и кхала, но они были не тронуты огнём, как и вы сами. Дейенерис Таргариен слушала внимательно, не двигаясь и не отрывая глаз. — Это был ваш брат, моя королева. — Продолжил сир Джорах. Дени было видно, что эти слова даются ему тяжело. — Визерис и Рейегар. И ваш отец. Не знаю, что за колдовство властвовало в ту ночь, но вам, моя королева, удалось расплатиться с самой смертью. Я не видел принца и короля с тех пор, как покинул Вестерос, но могу поклясться вам своим мечом и своей честью, что узнал бы их светлости из тысячи других. — Ты оживила этих людей из пепла, кхалиси, — голос Ирри стал тих — настолько, что Дени слышала, как тёплый ветер трепет траву за пологами её шатра. — Это великое чудо. Чхого опустился на колени перед её ложем. — Кровь моей крови, — произнёс он, кладя свой аракх у ног Дени. «Не дело это, кхалиси. Мне стыдно быть кровным женщине». — Кровь моей крови, — отозвался Ракхаро. — Кровь моей крови, — сказал Агго. Колокольчики переливчато забренчали в его намасленной косе. Этого не может быть, решила про себя Дени. Ей было известно, что Цареубийца подло убил её отца ещё до её рождения, нарушив свои обеты Королевского гвардейца. Её отважный брат Рейегар погиб, сражённый узурпатором в бурных водах Трезубца, а Визерис… В памяти Дени ещё было живо его лицо, когда кхал Дрого подарил ему корону. «Ты получишь то, чего хотел», — сказала она ему тогда, и брат улыбнулся — так чисто и открыто, как не улыбался много лет. Сгнетаемый в вечных бегах и изгнании, не удивительно, что он обезумел; однако Визерис был глупцом, а потому и он покинул её. Все они покинули её так давно. Дейенерис подняла голову. — Я хочу увидеть их, — произнесла она с силой, о которой и помыслить не могла. Пожалуй, девочка, которой Дени была раньше, и вовсе не знала о её существовании. В этот раз никто не осмелился перечить ей. С помощью Ирри и Чхику Дени облачилась в просторные шаровары песочного цвета и подпоясалась широким кожаным поясом с изображением двух коней, встающих на дыбы и соединяющихся передними копытами, как гигантские конные ворота, ведущие в Вейес Дотрак. Поверх Дени накинула шкуру белого льва, что преподнёс ей Дрого в подарок в тот день, когда узнал, что она носит ребёнка. Зверь этот был огромен: голова льва покрывала голову Дени, точно капюшон, мощные лапы свисали двумя широкими меховыми лентами вдоль плеч, прикрывая всё то, что следовало прикрыть. После мрака шатра свет снаружи показался Дени ослепительным. Солнце светило на удивление ярко, хотя уже было в зените, и его кроваво-красные лучи стелились по выжженной земле, точно длинные рубиновые змеи. Поначалу Дени щурилась, но, когда привыкла к свету, обнаружила перед собой зрелище скупое и безрадостное: на том месте, где прежде стояло около тысячи шатров, теперь оставалось лишь около полусотни. То были шатры дотракийцев, оставленных Дени новоявленными кхалами после того, как сорокатысячный кхаласар Дрого разбрёлся по бескрайним травяным степям. Стоило этим людям увидеть её, как все они — женщины, занимающиеся работой, беззубые старики, сетующие на солнце, юноши, ещё не заплетшие свою первую косу, — оторвались от своих занятий и устремили на Дейенерис взгляды настороженных миндалевидных глаз. «Они боятся меня, — печально поняла Дени. — Боятся, но никогда не предадут. Они знают, что я от крови дракона». Проходя по разбитому лагерю, Дени, повинуясь внутреннему чутью, повернула голову на восток. Там, где прежде возвышался погребальный костёр её солнца и звёзд, теперь остался только пепел, но комета всё также отчётливо алела на чистом алебастровом небосклоне. Дени ощутила отстранённое спокойствие, увидев её. Круглые шатры, установленные на юг, располагались незамкнутым кругом. Вокруг лагеря в качестве защиты установили повозки, но теперь они не были наполнены провизией: всё забрал с собой кхал Чхако и другие, оставив их умирать на этой бесплодной равнине. Кони бродили по ржавой, высохшей земле в поисках травы. Кровные вели её к шатру, стоявшему обособлено ото всех. Здесь Дени приказала всем оставить её... всем, кроме сира Джораха. Чувствуя на себе пристальные взгляды всего кхаласара, Дейенерис вошла в шатёр. Его установили совсем недавно, о чём могло свидетельствовать довольно скромное убранство: пол был покрыт войлоком, на который на скорую руку уложили солому и сухую траву, в центре располагалась жаровня, дрова тихо потрескивали в зыбком мороке. Каждый следующий шаг Дени сопровождался нестерпимой мукой. — Где?.. — вопросила она одними губами. Её медведь только кивнул вперёд. Предложив опереться о сгиб его локтя, рыцарь провёл Дени дальше: за очагом в дотракийских шатрах обычно располагалась лежанка, это жилище не было исключением. Очаг между тем палил немилосердно, воздух, словно горячий жир, стекал густыми струями на землю, но Дейенерис Таргариен не обращала ни на дым, от которого раскраснелись щёки, ни на духоту никакого внимания. Может, им нравится огонь. Теперь она понимала, куда надо идти: посередине шатра была установлена ширма, разделяющая северную часть от южной и скрывающая всё тайное от посторонних глаз. От волнения её затошнило, но Дени заставила себя собраться с силами. «Дракон не боится», — упрекнула саму себя Дейенерис Таргариен. Отпустив руку сира Джораха, она пустилась бегом. Дени отдёрнула ширму резко и решительно, точно буря, ломающая мачты кораблей в грозовую пору, замерла на месте, ища перед собой глазами — и остолбенела. Перед ней, на широком ложе среди мягких подушек, лежало трое людей; свечи в высоких позолоченных канделябрах, словно вторя их глубокому, ровному дыханию, бросали слабые блики на их лица. Казалось, они просто спали. Страшная пустота разом растворила собой все чувства, что прежде поднимались в душе Дени исполинской волной, а вместе с тем пришёл десяток вопросов. Почему они спят? Как долго? И почему они так напоминают ей... «Слишком много вопросов. Ты ещё дитя и невежественна, как младенец, — Дени зажмурилась и замерла, но призрак мейеги следовал за ней вездесущем духом, его ядовитый голос резал слух. — Что бы ты ни задумала, у тебя ничего не получится. Крови коня слишком мало, и ты знала это, знала». Пытаясь не слушать, Дени набрала воздуха в грудь, и, сжав похолодевшими пальцами грубую ткань шаровар, перевела взгляд на лицо человека, лежавшего прямо перед ней. И едва удержалась от крика. В нём она узнала Визериса. Это и в правду был он: тот же нос, то же сухое, жёсткое лицо, выглядевшее на редкость приятным в мягком забытье, те же злые, узкие губы, так часто змеящиеся в недовольной гримасе, вызванной его неудовлетворением — ей или кем-нибудь другим. Ноги Дени подкосились от внезапно нахлынувшей слабости, и Мормонту пришлось поддержать её под руки, чтобы она не упала. Но ведь он был мёртв… Она сама видела это. Дени помнила, как капли расправленного золота стекали по щекам её брата, стекали на грудь, воспламеняя алый шёлк. Помнила, как затвердевший металл ударился о землю, когда жизнь покинула его тело, но сейчас... Сейчас её брат был невредим: ни следа, ни ожога на спокойном бледном лице. Визерис казался таким живым, как будто они расстались только вчера. Дени не знала, хватит ли у неё сил, чтобы вернуться к себе в шатёр сегодня ночью. Оправившись от первого потрясения, Дейенерис заставила себя посмотреть снова. Двух других людей, делящих ложе с Визерисом, прежде она не знала. Дени даже испугалась, что сейчас они снова начнут таять, превращаться в тени и покинут её, как покинули много лет назад. Но этого не произошло. Её старший брат — ей не потребовалось много времени, чтобы понять, кто это, — был дивно строен и хорош собой. Он был высок; пожалуй, уступал в росте Джораху Мормонту, но его длинные серебристо-белые волосы, широкие плечи и тонкие, точёные черты лица придавали ему сходство с древними королями, что были героями баллад о Древней Валирии. «Последний дракон, — слова эти отозвались теплотой в сердце, — последний, последний». Она представила, как он улыбается, как смеётся, как лихо скачет на лошади, как перебирает струны арфы длинными, изящными пальцами. Всё ещё не веря своим глазам, Дени провела тыльной стороной руки по лицу брата, тронутого духом умиротворённости, ощутив приятную атласность кожи. Его наряд, при всей своей роскоши, мало чем отличался от наряда просто солдата: высокие чёрные сапоги были стоптаны и пропитаны солью, дублет из чёрной кожи с багровыми вставками потёрся от времени и носки. На её царственном брате не было украшений, хватало и того, что в облике его с первого взгляда читалась мудрость и покой; лишь простой серебряный обруч венчал его голову. — Сразу после битвы на Трезубце тело вашего брата сожгли, моя королева, как и полагалось принцу его чина, — разъяснил Дени сир Джорах. — Но прежде сняли все украшения и доспехи. Роберт Баратеон, однако, препятствовал этому. Говорили, что он хотел скормить тело вашего брата свиньям, но Эддард Старк, — это имя Мормонт проговорил с особенной неприязнью, — отговорил его. «Они сожгли тело моего брата много лет назад, а я вернула его к жизни». Дени с трудом могла удерживаться на ногах. Столько лет она провела в изгнании, скитаясь из города в город, стаптывая ноги, чтобы не угодить под кинжалы предателей, столько лет провела, мечтая, чтобы её родные вернулись к ней. Но она никогда — ни во сне, ни наяву, — и помыслить не могла, что когда-нибудь — вот так увидит их. На отца Дени осмелилась взглянуть не сразу. По правде говоря, поначалу она и вовсе не узнала его. Это был человек, явившейся к ней в её видении, но её отец… Дейенерис представляла его себе совсем не таким. В её детских мечтах он с матерью виделись ей королём Джейхерисом, широкоплечим и властным, и доброй королевой Алисанной, прекрасной и грациозной. Однако человек, который на самом деле был её отцом, не был похож ни на Джейхериса, ни на Эйегона-Завоевателя, ни на других героев песен, сложенных о её роде. Он оказался гораздо моложе, чем она думала, и был красив, в этом не было сомнений: в правильных чертах угадывалось высокомерие и спесь, волосы были белые, точно первый снег. Его великолепное одеяние из тёмно-красного бархата с горностаевым воротником скрывало фигуру не человека никак не блещущего физической силой, но, напротив, худого и невысокого роста. Кисти рук были бледные и тонкие, точно у женщины, и свидетельствовали о том, что он никогда прежде не брал в них меч. Глаза их были закрыты. — Кто-нибудь из них приходил в сознание, пока я спала? — вопросила Дени в надежде. Сердце её пропустило глухой удар. — Нет, — молвил Джорах Мормонт голосом, полным печали. — Ни один из них. Теперь Дейенерис наконец-то поняла причину его скорби: то была чёрная магия, воскресившая её родных, но не вернувшая к жизни. Слёзы появились в глазах Дени, но она спешно смахнула их рукой. На миг она снова увидела перед собой мужа — глаза его были открыты, но он был слеп. Дени помнила, как шептала его имя, но Дрого не слышал её. «Цена уплачена, — сказала ей Мирри Маз Дуур. — Ты просила, чтобы он жил, и заплатила за это. Глаза его следуют за солнцем, хотя он его не видит. Он может даже ходить. Он идёт туда, куда ты ведёшь его, но не больше. Он ест, когда кладёшь ему пищу в рот, пьёт, если лить ему воду в губы». Три жизни отдала я, три получила. «Теперь ты поняла, что значит жизнь, если из неё ушло всё остальное?» — Моя королева, — сир Джорах устремил на Дени холодный, тяжёлый взгляд. — Не сочтите за дерзость, но… Вы помните, что случилось после колдовства ведьмы с вашим мужем, — она знала, о, знала, но так не желала допускать и мысли об этом. — Что прикажете делать, если ваши родные… Если они не очнутся? — Они очнутся, — яростно отрезала Дейенерис. — Я знаю, что очнутся. Но, возвращаясь к себе, Дени чувствовала, что вот-вот разрыдается. Она говорила себе, что кровь дракона не должна бояться, но рот её вновь ощущал столь знакомый металлический привкус страха. Однако теперь Дени приходилось бояться не столько за себя, сколько за людей, которых она привела с собой в этот мир. Дени провела возле постели своих родных всё время до заката и возвратилась к себе, только когда собственные ресницы показались ей непосильно тяжёлыми. Ирри и Чхику предлагали Дени натереть её тело ароматными маслами, но она отказалась. Ждать — вот что самое ужасное. Ей оставалось только ждать и молиться, чтобы жестокие Боги услышали её. Закрыв лицо руками и уткнувшись в подушку, Дени дала волю чувствам и плакала, пока не уснула. Однако с её слезами шло и время, а значит, требовалось идти и им. Дотракийские степи не благожелательны к маленьким кхаласарам — если их найдёт любой из бывших ко Дрого, половину её кхаласара убьют, а остальных угонят в рабство, в далёкие земли Залива Работорговцев. Дени не могла допустить этого. Комету, явившеюся к ней в день похорон Дрого, дотракийцы прозвали кровавой звездой и говорили, что она сулит собой только беды и неудачи. Но Дени доверяла своему чутью, а не пустым разговорам. Эта комета явилась к ней в день, когда она вернула своих родных в пламени. Это боги послали её ко мне, чтобы указать путь. А её рубиновый хвост изгибался на восток — в те земли, на просторах которых раскинулись бескрайние красные пески. На следующий день, когда слабость окончательно оставила её, Дейенерис Таргариен собрала совет. Она велела убрать стоптанную траву возле своего шатра и вместо неё расчертила на песке карту, что начиналась от Матери Гор и кончалась далеко на востоке — у тех границ, где, по приданиям, располагался полный тайн Край Теней. Дени спросила своих кровных: что лежит там, за Красной Пустошью, но оказалось, что никто из дотракийцев прежде не ходил так далеко на восток. Но другой дороги у нас нет, горько понимала Дени. У неё с советниками ушло полдня на то, чтобы обсудить каждую мелочь. Отныне север для них был закрыт: туда, по слухам, отправился кхал Чхако и кхал Поно. На востоке располагались несколько поселений ягнячьих людей, но кхаласар Дени был слишком мал и слаб, чтобы захватить их, а, тем более удержать. Кроме того, на равнине возрастали риски встретиться с другими дотракийцами, а они бы не оставили людей Дени в живых. Южнее, в более плодородных местах, раскинулись города народов Земель Долгого Лета, но этим народам не за что было любить их — дотракийцы много раз грабили и уводили в рабство их людей, забирали в Вейес Дотрак их каменных богов. Потому Дени велела грузить повозки и следовать на восток — туда, куда указывала комета. Они тронулись в путь — спустя пять лун после того, как Дейенерис Таргариен расплатилась со смертью. Те дни для неё мало чем отличались ото сна: красная пустыня тянулась и тянулась, и каждая пройденная ими миля была похожа на другую. Они двигались медленно, большей частью пересекая местность по ночам: днями солнце палило нещадно. Края вокруг лежали безжизненные и не вселяли в Дейенерис никаких радостных надежд. Провизии и пресной воды им хватит ещё на месяц-два, уверил её сир Джорах, но где пополнить запасы пищи и воды, когда они подойдут к концу? Поначалу Дени чувствовала удовлетворение, что оставила за собой опасные дотракийские степи, но вскоре довольство её исчезло. Первые дни пути были самыми тяжёлыми: прокладывать путь без тропы по одному только песку и лошадям, и людям было нелегко; чем дальше, тем чаще им попадались широкие высохшие устья рек, исполосовавшие этот край, точно борозды от кнута на спине у раба. То здесь, то там на скалистых гребнях глаз замечал остатки древних каменных стен и развалины башен. Руины имели вид зловещий и настораживающий. Дени была уверена, что сюда прежде не заглядывал и самый сильный дотракиец. — Кто жил здесь? — как-то раз слабым голосом спросила Дени у Агго, когда они проезжали мимо очередной разрушенной постройки. Дени терпела тяготы пути наравне со всеми: она голодала и страдала от жажды, помогала слабым разместиться на ночлег, проводила время с детьми, не понимающими, когда закончится их путешествие. Прекрасные волосы её потускнели, молоко исчезло из грудей. — Чьи это башни? — Это не башни, — степенно отвечал Агго. — Это древние города, кхалиси. — Город… В пустыне? — недоумевала Дейенерис. — Это разрушенные города квартийцев, моя королева, — отозвался сир Джорах. — Дотракийцы разрушили их много веков назад. — Поговаривают, что здесь обитают призраки, — проговорила Чхику. — Это они воют по ночам. — Это всего лишь ветер стонет, глупая ты рабыня, — сердито оборвала её Ирри, сильнее щуря глаза, чтобы в них не попадал песок. — А здесь никто уже не живёт. «Хотела бы я, чтобы здесь обитал хоть кто-нибудь», — мрачно подумала Дени. Шёл шестой день их пути, но ни дороги, ни рек по-прежнему не было видно. Красные холмы с частыми скалами и руинами обступали со всех сторон. Кхаласар Дени между тем редел на глазах: самые слабые из дотракийцев умерли, не в силах более продолжать путь: беззубые старики, грудные младенцы и их матери, не знающие себя от горя. Дорея тоже заболела: её лихорадило, она истощала и едва могла держаться в седле. Дени больно было смотреть на её страдания, но она не могла позволить себе повернуть назад. Если они развернутся сейчас — точно погибнут, навечно сгинут в этой пустыне. Шли только на восток. Спустя ещё день местность стала заметно понижаться, и вскоре впереди открылась обширная равнина, сильно заросшая бурой травой. Здесь они впервые нашли и воду: то было убогое озеро, не скрытое от палящего солнца ни деревьями, ни какими-либо другими высокими растениями, обещающими отдых в своей тени. От воды здесь пахло серой, но всё же это была вода. Кони ржали и ржали, пока им не дали напиться, дотракийцы студили воду и пили её совсем теплой. Вместе со остальными напилась и Дени: ладони её были сложены лодочкой, с них капала вода. Дени позволила воде пролиться на сухой песок и медленно вытерла ладони о шаровары. Очередной ночлег устроили здесь же, на неширокой площадке возле скал, дав вытоптать и уложить песок лошадям. Ночи в пустыне стояли холодные, а потому шатры расставили кругом, дабы уберечься от порывов пробиравшего до самых костей ветра. Люди, напоившие вдоволь и себя, и лошадей, немного развеселились, но Дейенерис чувствовала себя плохо. Роды слишком разорвали её изнутри для таких долгих поездок на лошади, но она по-прежнему сохраняла достоинство. Ныне эти люди принадлежали ей так, как никогда не принадлежали Дрого; они прозвали её Неопалимой и готовы последовать за ней по любому пути, который она уготовит для них. Так кому же быть сильным, как не ей? Ветер тихонько выл в расщелинах, шелестели шаги людей, откуда-то далеко доносились обрывки слов и тихого смеха, однако Дейенерис чудилось, что отовсюду подкрадываются чёрные фигуры, подосланные Узурпатором, желающие задушить её. Каждый раз она поднималась, рывком садилась, но не видела ничего, кроме темноты, огней костра и песка. Восточный ветер гнал по небу длинные перистые облака, но ночь казалась такой сладкой и тихой — ни движения, ни шороха на бескрайних красных равнинах. В эту ночь Дени впервые чувствовала себя спокойной за тех людей, что повела за собой — быть может, впервые за несколько недель. В час волка её разбудил крик. Дени тем временем уже задремала, но этот звук разом вывел её из короткого, беспокойного сна. За всю свою жизнь Дейенерис Таргариен много раз была свидетельницей того, как люди кричат от боли, гнева или злобы. Но этот крик… Он не походил собой ни на один из тех, что она слышала прежде. Это был не тот крик, коим пугают друг друга мужчины, дерясь на аракхах, и даже не крик умирающего, страдающего от смертельной раны. Так обычно визжат женщины, увидевшие мышь, пробегающую у подола платья, это был отчаянный вопль труса, столкнувшегося лицом к лицу со своей гибелью. Мысли роились, путались у Дени в голове, точно кровяные мухи. Неужели на них напали? До рассвета ведь ещё так далеко. В темноте она поймала Чхику за запястье. — Что случилось? Кто кричал? — Твой брат, кхалиси, — в тишине ночи эти слова прозвучали неожиданно громко. — Он очнулся. ...Щёки Дени раскраснелись, когда она широким движением раздвинула лёгкие ткани, закрывающие вход в шатёр, где лежал её брат. Теперь, когда глаза её привыкли к темноте, даже сумрачного света багрового, обложенного тучами неба оказалось достаточно, чтобы смутные тени внутри приняли форму. Визерис бился в руках сира Джораха — её свирепый медведь удерживал брата за обе руки, всеми силами стараясь уберечь от него правый бок, изувеченный в поединке с Квото. Рана рыцаря была глубока, и Дени знала, что она до сих пор доставляет ему неудобства: сир Джорах каждый раз гримасничал и корчился, забираясь в седло. Чхого и Ракхаро стояли чуть позади, бранясь и ругаясь, но ближе не подходили. На щеке Визериса виднелся тёмный кровоподтёк, в остальном же он был бледен, точно мел. Увидев её, он побледнел ещё больше. — Ты… — глаза Визериса раскрылись настолько широко, что напоминали блюдца. Брат и сестра — две стороны одной монеты — встретились взглядами — впервые с тех пор, как Визерис получил свою корону. Дени ощутила, как сжимаются её внутренности. — Ты… — бессвязно моргая и хватая ртом воздух, с трудом выдавил Визерис. И без чувств обмяк на руках сира Джораха. Ей сообщили, что Визерис пришёл в себя на утро следующего дня. Трижды Дени посылала Ирри проверить старшего брата и отца — не пришли в сознание и они тоже, — но каждый раз, возвращаясь, Ирри приносила с собой дурные вести. Только под утро, когда рассветное солнце окрасило небосвод в цвет золота, сир Джорах уговорил Дени уйти к себе, но она так и не смогла успокоиться. Всю ночь Дени ходила взад-вперёд по шатру, и руки её отчаянно дрожали. Потом она вышла наружу и долго смотрела на комету, чьей хвост теперь странно напоминал зарницы, но откуда же им взяться здесь? Когда сир Джорах ввалился к ней в шатёр с первыми лучами солнца, усталый и в дурном расположении духа, похожий на большого, разбуженного медведя, первым делом Дени спросила о Визерисе. — Вашего брата не под силу изменить даже самой смерти, — угрюмо стиснул рот рыцарь. — Он очнулся посреди ночи, когда вы уже спали, и, едва придя в себя, начал истошно вопить. Мы даже не поняли, кто это кричал — человек или какая-то пустынная птица. Я пытался объяснить ему, что нужды беспокоиться нет, но ваш брат и слушать не желал, только проклинал всех, не переставая — и ещё перепугал без малого десяток людей. Чтобы угомонить его, нам пришлось едва ли не силой вливать маковое молоко ему в глотку. Сейчас он проснулся, но, думается мне, не собирается буйствовать, как при первом своём пробуждении. — Вы оставили его одного? — ужаснулась Дени. — Нет, что вы, моя королева. С вашим братом сейчас Ракхаро и Агго. Дотракийцы — народ суеверный. Внутрь они зайти отказались, но возле шатра караул несли всю ночь. Они доложили бы, произойди что. Дени одобрительно кивнула. Она доверяла кровным, как себе самой. Дени зашевелилась, и, пошатываясь, приняла сидячее положение. Она знала, каков будет ответ, судя по багровым отметинам на сильных руках рыцаря, где кожа не была скрыта полотняной сорочкой, но всё равно спросила: — Он… вспомнил? Мормонт явно не хотел об этом говорить. — Да, моя королева. Он вспомнил. — По его тону Дени поняла, что лучше бы этого не случалось. Ожидание выжгло из неё горе и страх — сейчас, по крайней мере. Дени почувствовала, как в ней поднимается волна уверенности. Она снова вздохнула, плотнее запахнулась в львиную шкуру, с которой так и не расставалась целую ночь, и вздёрнула острый подбородок. Колокольчик в её косе звонко брякнул. — Я немедленно отправлюсь к нему. — Моя королева, прошу, не торопитесь с решением, — предостерёг её Мормонт. — Ваш брат, он… рассудок его несколько помутился. Случившееся слишком потрясло его. — Он может быть глупцом или безумцем, — а может, теперь и тем, и другим, подумала Дени, — но он по-прежнему мой брат, сир. Не беспокойся обо мне. — Сказала Дейенерис, целуя рыцаря в небритую щёку. Сир Джорах повиновался, но настоял, чтобы она позволила ему остаться снаружи, сменив Ракхаро и Агго на посту. Её кровные не посмели сказать этого, но Дени видела, что они были рады отправиться к себе. Было ещё очень рано, кхаласар её не проснулся, и кругом было пусто, но от водоёма поднимался туман, а западная часть горизонта была обложена зловещими тучами. Они угрожающе надвигались, издали похожие на исполинскую стену мрака, будто готовые поглотить всё. Это не понравилось Дени. Визериса она нашла там же, где и оставила день назад: он лежал на куче тряпья, свернувшись в клубок, точно побитая собака, спиной к ней; плечи его постепенно поднимались и опускались в такт его сбивчивому дыханию. Не говоря ни слова, Дени несмело вошла внутрь шатра, ощущая неловкость за измятую одежду и общую неухоженность, но Визерис даже не поглядел в её сторону. Видимо, решил, что она не стоит его внимания. Дейенерис отчаянно трясло от волнения, она сжала зубы, чтобы они не стучали. Ей требовалось некоторое время, чтобы собрать всё своё мужество и разорвать вязкую, как трясину, тишину: — Визерис, — ласково позвала она брата. Визерис ответил не сразу. Когда слова Дени разрезали спёртый воздух, он поднял голову, вздрогнув всем телом, и повернулся к сестре медленно, точно в полудрёме. Встретившись с братом взглядами, Дени почувствовала, как в душе у неё смешивается неловкость и стыд. Визерис выглядел удивительно жалко: волосы его липли к щекам, словно застёгнутый у подбородка шлем, на нездорово-белом лице особенно заметной деталью выделялись глаза — влажные и раскрасневшиеся, — судя по всему, он плакал многие часы, прежде чем сон пересилил его. Брат часто причинял ей боль, когда она будила дракона, но тот Визерис никогда не пугал её так сильно, как этот человек. — Ты, — снова прошептал он. От звука его голоса сердце у Дени в груди подскочило куда-то вверх и осталось там; она чувствовала, как оно бьётся, словно хочет вырваться наружу. Некоторое время они смотрели друг на друга молча. — Как ты спал? — наконец спросила Дени твёрдо и ровно, будто бы брат её всё ещё был ребёнком, которого требовалось успокоить. — Мы… Я очень испугалась за тебя. Ты пришёл в себя посреди ночи и долго ещё не мог успокоиться. Сиру Джораху пришлось поить тебя маковым молоком, — то было всё маковое молоко, что оставалось у них, но Дени была готова отдать все его запасы, лишь бы они пошли на пользу брату. — Я проснулась сразу же, как ты очнулся, чтобы навестить тебя. Как ты себя чувствуешь? — переспросила она, подходя ближе. Дени поняла, что память действительно возвратилась к нему — судя по тому, как резко он отстранился от неё. — Не смей произносить имя Мормонта, этого изменника. — Озлобленным голосом прошипел Визерис. — И не подходи ко мне. Стой там. Я не разрешаю тебе приближаться. — Затравленно озираясь, Визерис с ногами забился в толстое одеяло, точно она, Дейенерис, была чудовищем, и кусок ткани мог защитить его от неё. — Тебе не нужно бояться, — всё также ласково проговорила Дени. Она ещё не теряла надежды пробудить тёплые чувства в Визерисе, потому, послушавшись, остановилась. Сир Джорах говорил ей, что находиться рядом с Визерисом опасно, что он ещё не пришёл в себя, но он был её братом: кому он может довериться, как не ей? — Тебя никто не тронет. Если хочешь, я прикажу принести тебе… — Это правда, — вдруг грубо перебил он её. — Я умер, да. Она думала, что он начнёт кричать, проклинать её, но он молчал, ожидая ответа — это было хуже всего. — Да, — честно отозвалась Дейенерис Таргариен. Она облизала обсохшие губы и продолжить говорить торопливо, словно стараясь выбросить из себя эти слова раньше, чем они вопьются в сердце: — Это правда. Визерис издал странный звук, наполненный ненавистью, отвращением и страхом. — Правда!.. — воскликнул её брат. Она не сразу поняла, что он смеётся. На лице его застыла плаксивая гримаса. — Правда. Да. Я… Я помню всё. Когда это случилось, ты точно также стояла прямо передо мной. Сначала ты… а потом твой табунщик… Я помню, как он, как он… — она услышала, что голос его пересекается, и поняла, что тот снова душит себя, пытаясь сдержать слёзы. — Это ты, — во всём его существе ясно читались затаённая боль и унижение. — Это всё ты! Всё из-за тебя! Визерис вытер нос рукавом и вздохнул так, будто вместе с воздухом из него выходила жизнь: — Ты и твой поганый дотракийский крикун убили меня!.. Если бы он употребил другое слово, Дейенерис Таргариен испытала бы печаль, а не ярость. Любое другое слово, и, возможно, она ответила бы иначе, разумно и спокойно. — Ты не смеешь так разговаривать со мной. — Ноздри Дени гневно раздулись. — И про мой народ тоже не смеешь так говорить. Ты ешь еду этих дикарей, пьёшь их воду и едешь на их конях. Если тебе так угодно — можешь отправляться назад. Я велю распорядиться, чтобы тебе дали провизию и лошадь. — Вот как? — Визериса передёрнуло от отвращения. — Так ты прикажешь своим дикарям удавить меня? Бросишь посреди пустыни? Может, прикажешь плестись за вами пешком, заберёшь коня? О, у тебя есть столько способов покончить со мной, дорогая сестрица!.. Убирайся, — наконец выплюнул он так явственно, что можно было и не переспрашивать. — УБИРАЙСЯ! Лицо её исказил гнев, но тут же ему на смену пришло достоинство. — Я не собираюсь делать с тобой ничего из того, что ты напридумывал себе. — Проговорила Дени сердитым тоном. — Рассудок твой ещё слишком слаб. Я прикажу принести вина, чтобы ты успокоился, и… — Ты, Дейенерис. Я обращаюсь к тебе, чёртова ты сука. Убирайся. Лицо Дени окаменело от потрясения. На мгновение она вновь стала испуганной одиннадцатилетней девочкой, и отчаянно пожалела о том, что сказала. В словах брата была слышна некая окончательность, нечто гораздо более страшное, чем вопли тысячи мейег, танцующих с тенями и воющую свою проклятую песнь. Дейенерис Таргариен чувствовала, как у неё внутри всё холодеет. — Мы тронемся в путь на рассвете. — Дени сделала вид, что ничего не расслышала. Она всё ещё пыталась обнадёжить себя, когда Визерис вдруг завыл и попятился, отмахиваясь руками, бормоча что-то и всхлипывая. — Я велю, чтобы тебе выдали лошадь. Если тебе что-нибудь будет нужно, скажи только — тебе ни в чём не откажут. Но он более не слушал: слегка приоткрыв рот, Визерис снова свернулся на тряпье и закрыл глаза. Дени поднялась, поражённая его ненавистью — сейчас она была не в силах смотреть на него. Если останется — непременно покажет свою слабость, и он прочтёт её, точно открытую книгу. Или проявит мягкость. Или, заливаясь слезами, станет молить о прощении. Она не понимала более, что правильно, а что — нет. Уходя, Дени обернулась. Она надеялась, что брат посмотрит на неё — но он не посмотрел.