Love, Wei

Усоку всегда казалось, что словосочетание «звенящая тишина» не имело абсолютно никакого смысла. Она бывала давящей, оглушающей, тихой в конце концов, но никак не звенящей. И сейчас его накрыло волной именно подобной «незвенящей» тишины. Он словно оказался в коконе, сотканном из огромного мыльного пузыря, стены которого не позволяли ему нормально видеть и слышать реальность. Это было похоже на погружение под воду без маски, где все образы и звуки оказывались приглушенными и размытыми. Но этот стук. Он прорезал пространство не хуже ножа и пугал словно крик внезапно появившегося призрака. И тем не менее, добравшись до Усока за считанные мгновения, он попал словно бы по какому-то переключателю в его голове, который разом отрубил все его страхи и сомнения и прочистил его мозг до состояния стерилизованного порядка отформатированной программы. Он перестал бояться. Нет ничего более придуманного, чем страх, ему это было совершенно точно известно. Страх – это ведь насилие твоих нервов в отношении себя же. Эдакий мазохистский неврастенический онанизм. Он мысленно похвалил себя за то, что, наконец, сумел выдать ассоциацию, подходящую под его возраст, усмехнулся, словно предвкушал появление этого стука в своей жизни, развернулся на пятках, распрямил плечи и уверенной походкой направился в сторону двери. Та встретила его серией запертых замков, и он в довольно быстром темпе начал их все расстегивать, словно пуговицы на прилипшей к спине рубашке. Ни тени сомнения не возникло в его голове. Он даже не задумывался о том, что за этим хлипким барьером его может ожидать человек, желающий его убить. И это его состояние ощущалось им как высшая благодать после стольких часов существования в виде натянутой струны. И не ясно было: ослабилось ли у этой струны натяжение, либо же она просто-напросто окончательно порвалась. Открытая дверь не явила ему ничего примечательного, за исключением небольшой подарочной коробки, аккуратно расположенной чуть левее той линии, по которой дверь совершала свои ежедневные пробежки. До чего продуманно с его стороны, подумал было Усок в саркастичной манере, пока наклонялся за новым адресованным ему сюрпризом. Его распирало любопытство, которое столь неистово сильно копошилось где-то на задворках его души, что порождало тянуще-ноющую боль в груди и заставляло его улыбаться очень ярко и сумасшедше. Эта улыбка сопроводила его вплоть до кухни, где подарок приземлился на барную стойку, ожидая, пока его адресат нальет себе бокал вина. Несмотря на подобное возбужденное состояние, Усоку практически не составило труда заставить себя на мгновение отвлечься от содержимого коробки и не нестись сломя голову, чтобы открыть ее, как это было с ним раньше при виде писем. Нельзя было сказать, что в его душе теперь царил покой, но, по крайней мере, его сейчас уже точно ничего не беспокоило. Все было прекрасно, все было в порядке. Все хорошо. Он потратил пару минут на то, чтобы вспомнить, где он оставил бутылку с вином, но, когда она оказалась у него в руках, а затем ее содержимое у него в бокале, то этот прекрасный момент, как ему показалось, был достоин всех приложенных для его осуществления усилий. Как идеальное дополнение к ситуации, как аперитив перед основным блюдом. Усок встал перед барной стойкой с лежащим на ней подарком словно модель, готовая раздеться для портрета в стиле ню и одновременно для восхитительного художника: бокал в руке, расслабленные плечи, слегка наклоненный вбок корпус, хищная полуулыбка и горящий блеск в глазах. Он больше не мог ждать. Бокал был почти аккуратно поставлен практически на край деревянной поверхности перед ним, и его руки потянулись, чтобы разорвать подарочную упаковку на коробке, а затем снять с нее завесу тайны в виде очевидно наспех заклеенной скотчем крышки. Он на мгновение замер, увидев ее содержимое. Словно в ровную гладь выстроенного им спокойствия был резко выброшен камень, сеявший панику, чем-то напоминавшую круги на воде. Но это ощущение исчезло быстрее, чем Усок смог обратить на него должное внимание, целиком и полностью сосредоточенное теперь на новом подарке. В коробке лежали пирожные, которые они с Джинхеком покупали вот только что. Одного не хватало, а значит, это были те самые пирожные, их пирожные, значит Вэй забрал их у Джинхека… И Усоку оставалось только надеяться, что Джинхек просто оставил их на скамейке, когда уходил, а Вэй, воспользовавшись моментом, решил устроить ему дополнительный, внеплановый сюрприз. Ему хотелось и одновременно очень не хотелось думать о Джинхеке, об их поцелуе, который был ничем иным, кроме как одной большой ошибкой. Надо было, конечно, умудриться, поцеловать парня на глазах своего собственного сталкера… Усок надрывно рассмеялся, осознавая, в какой же фарс превратилась его жизнь, и не то, чтобы когда-то у него это было иначе. Он определенно был каким-то образом сломан или же проклят. Вид пирожных вызывал у него одновременно тошноту и то сладкое, тянущее чувство внизу живота от воспоминаний о сегодняшнем вечере, о том, как он ощутил прикосновение к своим губам, слегка грубое и обветренное, царапающее, но при этом предельно нежное. Усок попытался воссоздать то чувство, прикоснувшись к себе кончиками пальцев. Он закрыл глаза и будто заново увидел всю сцену, но уже от третьего лица. Вот он сидит на скамье в опасной близости от Джинхека, тот протягивает ему раскрытую коробку, он берет одно пирожное на пробу, закрывает глаза, и в следующий момент парень наклоняется и целует его. Спустя какое-то время их поцелуй становится все глубже и развратнее, и Усок смущается, понимая, что… … именно так, должно быть, их видел Вэй. Это осознание в одно мгновение пробивает его волной столь ярких эмоций, которые централизуются чуть ниже живота, и Усок понимает, что именно сейчас ему нужно остановиться, пока не стало слишком поздно. Он срывается с места и бежит в ванну, практически на ходу сбрасывая с себя одежду, словно боясь не успеть, словно в него заложили бомбу с часовым механизмом, которая своим противным тиканьем отсчитывает последние секунды его нормальной жизни. Оказавшись в душе, он выкручивает кран с холодной водой на полную мощность и вскрикивает от резкого бьющего по всем нервным окончаниям перепада температур, но он держится до конца, заставляя себя привыкнуть к ощущению всепоглощающего ледяного прикосновения. Он позволяет себе остановиться лишь в тот момент, когда понимает, что все его тело дрожит, и он возвращает оба крана в свое стандартное положение, пытаясь при этом прийти в себя после такого бесконечно долгого и напичканного событиями дня. Он был уверен, что Вэй его сегодня больше не побеспокоит, а это означало, что ему можно было потихоньку готовиться ко сну. Стоя под выбивающими из него весь дух струями, он догадывался, что с большой вероятностью сегодняшняя ночь будет богата на… интересные сны. Но, несмотря на непреодолимое желание увидеть такой сон, Усок сошелся сам с собой во мнении, что отдых был бы ему сейчас куда как более полезен. Впрочем, выбора у него все равно особо не было, так что придется довольствоваться (или же наслаждаться) тем, что выдаст ему его воспалившееся от недавних событий воображение. А завтра… Завтра предстоял тяжелый день, так как он начнет свою собственную борьбу против Вэя. Если это, конечно, можно так назвать. Выйдя из душа и наспех вытеревшись первым попавшимся под руку полотенцем, он направился к кровати и упал лицом прямиком в ее мягкую поверхность, а затем резким движением руки накинул на себя плед, даже не удосужившись принять при этом нормальную позу сна. Он знал, что будет ненавидеть себя за это утром, но прямо сейчас из него словно выкачали все силы, и его тело стало тяжелым будто в его суставы залили цемент, который с каждой секундой становился все тверже и тверже. Он провалился в сон, но вместо заслуженного покоя и отдыха, и даже вместо болезненно-приятной разрядки он принес ему лишь еще больше удушающего и царапающего напряжения. Я устал… Джинхек… В этом нет смысла… Кто же ты? Вэй… Чонсу, ты… Джинхек, все ли…

Вэй… Вэй… С любовью, Вэй…

Срабатывает будильник, который взрывается диким визгом, словно свинья, которую наживую разделывают мясницким ножом, и Усок подскакивает на кровати так, будто в доме пожар, и ему срочно нужно бежать на улицу и заодно спасать от огня весь свой годовой запас дорогущего алкоголя. Он стоит, с него градом льет пот, будто он только что пробежал марафон, дыхание рвет в клочья, ноги подкашиваются, и он аккуратно, стараясь не уронить самого себя, присаживается обратно на край кровати. На пару мгновений его взгляд устремляется в пол, но попадает в пустоту: он не видит перед собой ничего и не может ни о чем думать, оказываясь в некоем параллельном измерении, которое волей случая в этот самый момент соприкоснулось с его реальностью. Но оно постепенно отступает, возвращая запыхавшегося и уставшего парня обратно в его мир, определенно не спрашивая, хочет ли он туда вообще возвращаться. Усок вздыхает, и уже далеко не мысленно отвешивает себе звонкую пощечину, которая запускает его стандартный процесс утренних собирательств. Душ, навевающий воспоминания о его вчерашнем моменте слабости, кофе на кухне, где на барной стойке продолжают лежать пирожные, шкаф с одеждой, около которого он устраивал довольно знатное представление не так давно, черт пойми где оставленная сумка и, наконец, дверь. Слишком много присутствия Вэя в его жизни. Осознав все это, Усок замирает прямо перед тем, как надеть левый кроссовок (сегодня ему уже точно не до высокой моды), и он отходит на пару шагов назад, словно пытаясь получить более полное представление о пространстве, находящемся перед ним. Идея появляется в его голове быстрее, чем он успевает толком ее для себя оформить, и он бросает свою сумку на пол, падает вслед за ней на колени и судорожно пытается извлечь из нее ручку и листок бумаги. И только когда в его руках оказывается все необходимое, его внезапная идейная лихорадка проходит, и он замирает в попытке до конца осознать, что же именно он сейчас собирается сделать. Спустя буквально пару секунд, Усок начинает дрожащей рукой выводить заветные линии на белом полотне, не давая себе времени на излишние размышления, которые могут быть чреваты ненужными сейчас сомнениями. Справившись с задачей, он, даже не смотря на конечный результат, бежит обратно в комнату, чтобы взять скотч, а затем возвращается в коридор в том же темпе, как будто выполняя эстафету, но самом деле всего лишь пытаясь обогнать свои же собственные мысли. Выйдя за пределы его разрушенной крепости, он прикрепляет листок прямо посреди двери, уже не стесняясь ничего и делая тем самым официальное заявление. Он отвечает Вэю. Но он совершенно не готов к тому, какие последствия это может за собой понести, и поэтому он просто сбегает на работу, надеясь, что в итоге все как-нибудь само собой разрешится. . Дверь остается стоять на месте, заявляя… . «Давай встретимся» . Усок не то, чтобы опаздывал на работу, но времени у него не хватало, впрочем, как обычно. Мысль о потенциально возможном очередном выговоре от начальства немного заняла его размышления и поволновала его в той манере, в которой это было приемлемо для его нервной системы в данный момент. На фоне всех остальных переживаний это выглядело как приятный повод слегка подогреть застывшую от холодного безразличия окружающего мира кровь. И все же, когда он проходил мимо кофейни, то что-то на мгновение сжалось внутри него, но он быстро себя одернул, решая, что с этой проблемой он будет разбираться позже. Если вообще будет. Но ему очень хотелось надеяться, что будет. Ему очень хотелось пообещать себе, что он это сделает, и он пообещал, честно при этом признаваясь себе в том, что это обещание не стоит и выеденного яйца. Поток людей, несущий его сегодня вдоль улиц, хаотично продолжал течь дальше, даже не подозревая, какие моральные дилеммы рождались и умирали в головах его составляющих. Усок продвигался вперед вместе с ним по направлению к школе, по очереди переключая свои мысли на сегодняшнюю работу. Смесь из наполовину солидных и наполовину угрюмых взрослых начала постепенно смещаться в сторону более молодой, расхлябанной массы, в которой было гораздо меньше системы, но гораздо больше жизни. Это была, на самом деле, одна из причин, по которой Усок любил свою работу, ведь здесь можно было зарядиться энергией более молодого поколения. Бывшие друзья много шутили на тему того, что с его низким порогом раздражительности идти в учителя было самоубийством, и в какой-то момент на последнем курсе Усок и сам начал так думать. Но все эти волнения ушли в тот момент, когда он действительно начал работать. Он не мог злиться на учеников. Ведь как можно злиться на жизнь во всем ее цветущем проявлении? Единственной и, пожалуй, главной проблемой оставалось то, что среди детей попадалось очень много замаскированных жестоких взрослых. Конечно, они становились такими не от хорошей жизни, и, вспоминая в очередной раз Чонсу, он понимал, что это действительно была проблема скорее общества в целом, нежели чем отдельных его представителей. А, впрочем, ему уже давно пора было прекращать оправдывать этого нахального мальчишку, так как он был виноват во всей ситуации не меньше, чем Усок, а то и больше, но в итоге именно его объявили жертвой, а Усоку досталась роль злодея, как в настоящей театральной постановке, либо же в как в азартной карточной игре, на кону которой была его спокойная дальнейшая жизнь. Но теперь Усоку представилась возможность примерить на себя другую роль. И он вынужден был признать, что, возможно, для Чонсу это было не менее болезненно… . . . Нет! Он резко оборвал поток своих мыслей, будучи уже на пороге школы и плавно пытаясь вклиниться в ее естественно возникший строй. Такими темпами, начав оправдывать причину своей поломанной жизни, ему останется совсем немного до того, как он начнет оправдывать и Вэя. Этого нельзя было допускать ни в коем случае, ведь, судя по горькому опыту его прошлого, он очень падок на манипуляторов, делающих вид, что они влюблены в него по уши. Усок глубоко вздохнул, продолжая продвигаться по коридорам в сторону учительской, пытаясь здраво оценить свое недавнее поведение. Почему он вообще начал думать об этом? Почему его мозг проводит такие странные параллели и делает это в таком несуразном и хаотичном виде? Его мыслям полагалось быть структурированными, отточенными и четкими, как и его поведению, но все то, что он делал в последнее время, лишь с натяжкой можно назвать адекватными действиями. Ему пора исправляться. Ему пора приходить в себя. Вот только… - А я вам говорю, что это невозможно! Внутреннее помещение для торжественных ежедневных сборов его коллег встретило его довольно громким возгласом учительницы по химии. Усок не был уверен на сто процентов, но, кажется, ее звали Чон Сунхи. - Что же вы это так рьяно его защищаете, мисс Чон? – посмеялся над ней еще один преподаватель химии, имени которого Усок уж точно не помнил. Он, практически не выдавая своего присутствия, поприветствовал всех одним тихим и неприметным «здравствуйте» и прошел на свое место почти на цыпочках. Уж во что, а в споры учителей лезть было нельзя. Причем не только ученикам, но и остальным сознательным учителям, переживающим за свою жизнь, тоже. Его раздражающий сонбэ, сидевший на своем стандартном месте по соседству с Усоком, что-то мило напевал себе под нос и при этом увлеченно печатал на своем мини-ноутбуке, который выглядел на фоне этого довольно высокого человека крайне комично. - Сонбэ, - осторожно начал он, наклоняясь немного вправо, - в чем весь сыр-бор? Тот мгновенно отвлекся от своего занятия, чем бы там оно ни было, и повернулся в сторону Усока, одаривая его лучезарной улыбкой. Затем он также наклонился в сторону вопрошающего, и Усоку мгновенно начало казаться, что расстояние между ними оказалось все же чуть меньше, чем положено благочестивым и вежливым людям. - Все из-за вчерашнего собрания, мой дорогой коллега. Видите ли, высказывания и просьбы директора натолкнули всех на мысль, небезосновательно причем, что кто-то из наших учителей начал встречаться с его или ее учеником или ученицей. Усок смог выдать только слегка ошеломленное «оу» и отодвинуться, чтобы вновь погрузиться в пучины своих болотных размышлений. Его крайне позабавил тот факт, что подобные ситуации были, по всей видимости, не таким уж и редким явлением в их кругах. Он очень сильно постарался, чтобы скрыть улыбку, лезущую на его лицо как надоедливое насекомое, но не был уверен в том, насколько хорошо у него это получилось. Тем временем обсуждение, которое постепенно накалялось до такой степени, что его можно было назвать спором, разрасталось по комнате словно облако ядовитого пара, и Усоку крайне не хотелось, чтобы его зацепило этими химикатами. С другой стороны, если вот так взять и ретироваться посреди переговоров о том, кто из учителей спит со своими учениками, то это будет выглядеть… как минимум странно. Нужен был план, которого не было. Нужен был повод, который все не появлялся и не появлялся. Облако уже зацепило передние и соседние с ним столы, и это грозило отравлением ему самому уже в ближайшую минуту. Он абсолютно не был готов к этому, но сложившаяся обстановка, к его огромнейшему сожалению, не оставляла ему никакого выбора. - Ну а вы что молчите, господа преподаватели начальных классов за последней партой? – стрела, обернутая в иронию, прилета, как показалось Усоку, прямо промеж его глаз. Он глубоко вздохнул и уже мысленно подготовился к тому, чтобы начать оправдываться, но, слава всем существующим и несуществующим богам, на этот раз сонбэ отвел от него удар. - Ну а что мы можем думать, уважаемые коллеги, наше дело - маленькое, собственно, как и наши ученики. Будь они хотя бы на десять лет постарше, то тогда можно было бы и вступать в дискуссию, а так, только слухи разводить, а к чему это? Правильно, совершенно ни к чему, да и не подобает приличным людям. Усоку нечего было добавить к подобному великолепнейшему ответу, и он лишь слабо улыбнулся и одобрительно кивнул, демонстрируя, что во всем согласен с предыдущим оратором. После этого спор плавно сошел на нет, но в воздухе продолжало витать волнение от неудовлетворенного любопытства. Это до боли напоминало все то, что происходило с ним в тот раз. Ситуации были до того похожими, что в его душу начали прокрадываться мелкие, словно вошь, сомнения о природе возникающих в его школе явлений. Ведь если существовала вероятность того, что Вэй работал вместе с ним (а она существовала), то он вполне мог устроить что-то подобное специально… Но нет. У Усока не было абсолютно никаких поводов думать, что Вэй может знать о том случае. Конечно, он всем своим видом (точнее манерой своего письма) показывал, что он знает об Усоке все, но так ли это было на самом деле? Ему хотелось и одновременно не хотелось знать ответ на этот вопрос. Путь до своего кабинета он проделывал почти на автомате, пока все возможные варианты развития событий перекатывались по его мыслям, словно слегка подтаявшее масло по блюдцу. И, подобно этому же самому маслу, они оставляли за собой вязкий, мешающий ему спокойно существовать след из ощущения некоего постоянного постороннего присутствия. … День проходил напряженно, он то и дело отвлекался от занятий, ловя очередной удар от своего же собственного подсознания, и к концу последнего урока он стал замечать косые и взволнованные взгляды практически ото всех учеников. Это было плохо, категорически нельзя было позволять личным проблемам проникать в его работу и беспокоить его детей. Он стойко дотерпел до конца, распустил всех в свободное послеурочное плаванье, забыв дать домашнее задание, и поспешил обратно в учительскую в поисках поддержки, как бы странно это ни звучало, от своего раздражающего сонбэ. Ему просто нужно было ненадолго отвлечься, влиться в свою естественную среду, в которой на заднем фоне его коллеги обсуждают успеваемость или неуспеваемость своих учеников, а Чонвон-сонбэ продолжает увлеченно рассказывать о совершенно неважных вещах. Он вошел в учительскую практически на автомате, будучи затерянным где-то в своих мыслях, но, уже оказавшись за своим столом, он понял, что справа нет того привычного присутствия самого болтливого человека на свете, а перед ним, на его рабочем столе снова лежит конверт. Конверт… обернутый зеленой лентой, которая была изящно завязана в бант, чьи края ниспадали кудряшками на белую поверхность приятной бархатной бумаги. Выглядело до боли потрясающе. И все же… Он не стал церемониться. В два движения, за которые он развязал бант и открыл края конверта, Усок заполучил в свои руки послание, которое было настолько лаконичным, насколько это вообще возможно: «Буду ждать на центральной площади. С любовью, Вэй» Он уже в который раз за последнее время глубоко вздохнул и отложил записку в максимально отстраненной манере. Ему казалось, что он целиком и полностью контролировал ситуацию, что он нисколько не напуган, да он и не мог позволить себе испугаться сейчас. Только не на работе. Но, тем не менее, когда он поднял взгляд, который до этого был словно приклеен к неровной и заросшей бумагами поверхности его стола, то комната перед ним помутнела, а сам Усок чуть резче, чем ему хотелось бы, схватился за ручки своего кресла. И ему очень повезло, что его бравая офисная лошадка не подвела его, и не издала никаких лишних звуков, которые могли бы обратить на него ненужное внимание. Вновь обретя ясность мыслей и аккуратно оглядевшись, он почувствовал себя словно в какой-то компьютерной игре, где ему нужно было прятаться от врагов, находившихся буквально повсюду. Один неверный шаг, малейший сбой в отлаженном маршруте, и миссию придется проходить заново. Впервые за долгое время ему захотелось выговориться. Просто выпустить все из своей головы на волю, и будь что будет. Ему срочно нужен был его сонбэ. - Извините, коллеги, - обратился он ко всем присутствующим в комнате, радуясь, что его голос практически не дрогнул, - вы не знаете, где сейчас Ким Чонвон-сонбэ? - Он отпросился сегодня пораньше, сказал, что у него какие-то срочные дела дома, - механично отозвалась учительница по физике, так и продолжая что-то активно печатать на своем компьютере. Усок поблагодарил ее, улыбнувшись, но в душе он уже просто был готов разрыдаться. Почему именно сейчас, сонбэ? Как бы то ни было, решил он, прикрывая ноющие от напряжения глаза, это был своего рода знак свыше. Его проблемы принадлежат только его голове, и покидать ее они не должны. Он уже один раз так доверился, и вон во что это все в итоге вылилось. О чем он вообще думает, господи? Он стал так слаб. Не просто морально, но и с точки зрения банальной логики, чего он никогда не должен был себе позволять. Строгий анализ, четкие действия – только это позволит ему пережить эту лихорадочную болезнь под названием «Вэй», которую он черт знает как умудрился подцепить. Нужно было идти, ведь на центральной площади обосновались его любимые неприятности. Усок приоткрыл свой ежедневник, конечно же обращая внимание на оборванную сверху страницу, быстро пробежался глазами по важным записям и понял, что дел у него было выше крыши. В любой другой ситуации при такой загруженности он остался бы на работе часов до девяти вечера, но сегодняшний день был для него особенным во всех смыслах. Он пошел на сделку со своей совестью, так как завтра был выходной, и это предоставляло возможность отработать то, что он недоработал за все эти проблемные дни. Окончательно обо всем с собой договорившись, он медленно начал собираться, хаотично скидывая все подряд в свою бездонную сумку, о чем он, конечно же, обязательно потом пожалеет. Возможно, это была какая-то его личная фишка: осознанно принимать решения, зная о всех их негативных последствиях. Но, возможно, он просто был мазохистом. - Усок-ши, сегодня не останетесь? Как-никак отчет на носу… Он даже не разобрал, кто это говорил, голос был точно знакомый, но при этом это чувство чего-то знакомого походило больше на некое дежавю, нежели чем на настоящее узнавание. - Возьму работу на дом, неважно себя чувствую, - ответил он куда-то в пустоту, продолжая свои беспорядочные сборы. Это всегда было самой выигрышной стратегией: говорить полуправду - чтобы тебя точно никто ни в чем не заподозрил. Он и правда собирался взять работу на дом, и он правда в какой-то мере неважно себя чувствовал, однако, у него, конечно же, имелась куда как более веская причина вот так нахально сбегать с работы перед квартальным отчетом. - Везет вам, молодым-неженатым – пробормотал кто-то из его коллег-мужчин, - дома никто не будет пилить за бесконечные часы за компьютером. Мой Вам совет, уважаемый Усок: не женитесь как можно дольше. - Вы чему это молодежь учите, господин Чхве, а еще уважаемый учитель называется… Дальше Усок уже не слушал. Он мягко улыбнулся, осознав, что стал причиной небольшой перепалки его коллег, и это немного, но все же взбодрило его будто опущенные в стакан с водой нервы. Вежливо попрощавшись со всеми, он направился к выходу из школы. А затем к остановке. А затем он зашел в автобус... Вот только всего этого он практически не помнил. Выйдя из учительской, Усок как будто бы уже через мгновение оказался на центральной площади. Его мысли настолько зажевали его сознание, что он просто не соображал, что делал. Оглядываясь по сторонам, осознавая себя в центре толпы, Усок думал о том, что, будь он хотя бы чуть более в своем сознании минут пятнадцать назад, то он бы поехал домой. И к черту Вэя. И к черту, блять, все. Но теперь отступать уже было поздно. Люди вокруг буквально поражали и давили своим количеством, и Усок начал серьезно сомневался в том, что здесь вообще можно было кого-то найти. Он даже усмехнулся, воображая себе, как мечется сейчас Вэй по этой же самой площади, пытаясь отыскать на ней Усока. Но затем его улыбка растворилась в ярко мигающих красках большого города. Уже начинало потихоньку темнеть, благодаря чему город магическим образом расцветал и преображался. Усоку всегда казалось, что небольшие города обретают черты настоящей цивилизации лишь ночью, поджигая себя изнутри всеми видами огней и цветов. Сейчас, конечно же, было не время наслаждаться красотами окружения, Усок это прекрасно понимал. Он пришел сюда с конкретной целью, вот только абсолютно без какого-либо плана, что было крайне похоже на него, большое спасибо всем за внимание. В один момент время вокруг него словно замерло. Он ощутил невероятный прилив сил, и потоки ветра словно подхватывали его снизу, делая его легким и подвижным. К нему пришло озарение. Оно заключалось в том, что ему не нужно было никуда бежать, не нужно было суетиться. Потому что Вэй должен был найти его сам. Очень скоро. Краем глаза он заметил, как на скамейке чуть поодаль вправо освободилось место, и он направился к ней, как король к своему трону, как орел к своему наблюдательному пункту на самом высоком дереве в округе. Присев на гладкую деревянную поверхность, он замер, выжидая некого события, знака, ключевого момента, точки невозврата, катарсиса этого маленького противостояния между ним и Вэем. Но какое-то время не происходило ровным счетом ничего. Люди неслись туда-сюда с бешенной скоростью, и Усок не был уверен, можно ли вообще такое допускать на законодательном уровне. Шум бил в его уши неровными волнами со всех сторон, но, в общем и целом, все казалось обычным. И именно это его и настораживало. Он не мог понять, был ли здесь вообще Вэй или нет. Что, если это все было одной большой и очень глупой шуткой? Усок почувствовал кипящее раздражение, крайне сильно надеясь, что этот ублюдок не посмел бы его вот так развести, потому что это было бы просто невообразимой бессмыслицей! Он в ярости расстегнул молнию на сумке и выудил оттуда телефон. Семь часов тридцать три минуты, уже поздно. Конечно, они не договаривались встретиться в какое-то определенное время, не на свидание же они друг друга пригласили, в конце концов, но, несмотря на это, Усок все равно был необъяснимо и дико зол. Однако же, если сорвать с него эту маску со злой гримасой, то что останется? Страх, волнение? Возбуждение? Утыкаться сейчас в телефон не имело никакого смысла, ведь так он может пропустить момент появления Вэя. Боже, будто бы он мог явиться ему как призрак, вызванный доской Уиджи или каким-нибудь кровавым ритуалом. И кто бы мог подумать, что именно так все в итоге и произойдет?.. . . . Мельком пролистав ленту своих соцсетей, он поднимает взгляд. Он видит перед собой человека с черной повязкой, закрывающей пол-лица. Человек стоит неподвижно и смотрит прямо на Усока, а затем разворачивается и начинает медленно исчезать в толпе. Примерно секунд десять после этого Усок не может заставить свое сознание работать. Он просто выключен, его клинит, и ему хочется ударить себя по лицу, чтобы снова начать работать, потому что перед ним только что был Вэй. И он уходит. Это осознание подбрасывает его на месте словно электрический разряд, и он несется за ним, игнорируя все потенциальные препятствия в виде людей и градостроительных объектов. Буквально краешком взгляда он уцепляется за темный капюшон, передвигающийся слегка над толпой (он высокий!), и Усок словно перебрасывает между ними невидимую нить, которая ведет его за собой, ведет вслед за ускользающим от него парнем. Усок бежит, со всех ног, со всех сил, Вэй же вышагивает словно герой фильма в замедленной съемке, но расстояние между ними совершенно не сокращается, пока в один момент Усок не срезает пару поворотов, и не выходит с ним на одну прямую линию. И лишь тогда Вэй присоединяется к его погоне, но уже в качестве убегающего. Усок преследует его совсем недолго, минуты две, но для него эти мгновения растягиваются в тягучую, бьющую по всем нервам бесконечность. Он вымотан, лишен воздуха, его дыхание выбито напрочь, но он идет за ним как сумасшедший, как больной, не ведая преград, напролом. Как в амоке. Он стремительно сокращает дистанцию между ними. Шаг, другой, и вот Вэй уже на расстоянии вытянутой руки, стоит только совершить это движение, и его капюшон окажется зажат в кулаке Усока, но буквально за секунду до рокового прикосновения Вэй исчезает на лестнице, ведущей в метро. И Усока парализует. В один момент в него вливается паника, страх и запоздалый стыд за собственные действия. Он не может туда пойти, он не выберется оттуда живым! Три… Два… Один… Вдох… Выдох… И он спускается в метро вслед за ним.