grrrlz

Тсукишима выходит из ворот школы и распускает косу, позволяя ветру запутаться в волосах. Он обнимает её — растрёпанную — и нежно тянет за край длинной юбки скорее уйти из места, которое превратило её в грустную и озлобленную девочку. Кей нервно кусает губу и понимает, что идти ей некуда — вот просто не хочется абсолютно никуда, хочется, чтобы ветер растворил её в себе, разнёс по миру осенними листьями, морским запахом города, в котором нет побережья, и звуком далёкой скрипки. Отнёс бы под машину — и бросил бы под колёсами. Ветер не делает ничего, даже немного стихает, пристыженный, что оказался не таким холодным, как эта девочка. Тсукишима цокает. Три выходных — в честь праздника — она собирается провести, лёжа в кровати и умоляя потолок упасть на неё. Это враньё, конечно, и она это знает; возможно, она дойдёт до перекрёстка и её отпустит, возможно, отпустит даже сегодня ночью; может, не отпустит никогда — и тогда Тсукишима точно. Впрочем, у неё ещё дела, поэтому она пока не может, и лёгким движением юбки отгоняет от себя ветер, чтобы он набрался холода и сил позвать её с собой в следующий раз. Сегодня она возвращается совсем одна: Ямагучи показала язык школе и слегла с температурой, а ещё Кей забыла наушники. И ветер прогнала. Тсукишима хочет быть совершенно одна, но дурацкие прохожие напоминают, что её город непослушный — не вымер. Она идёт домой длинным маршрутом; вообще-то она идёт от дома — куда выведут улицы. Девочки с окраин ненавидят столицу — и центр родного города тоже обходят стороной. Кей следует сначала за железной дорогой, потом — за кошкой, потом — ни за чем, просто идёт. В волосах путаются городские звуки, которые обычно скрываются то за музыкой, то за смехом Ямагучи. Пой мне песню, милый город, про то, как мы все идём на дно. Тсукишима замирает у вывески, которая выглядит очень ярко, наивно — немного стыдно на такое смотреть. Это настолько не в стиле Кей, что ей даже нравится, поэтому она, немного поразмыслив, открывает дверь. — Что это? — спрашивает Ямагучи после минутного молчания. — Вот надела костюм клоунессы, чтобы тебя порадовать, — ворчит Тсукишима, скрывая неловкость. Она сидит на кровати Тадако, пока та валяется рядом — немного простуженная, не умеющая отговаривать ветер от объятий с лёгкими. За окном темнеет — город прячет своих девочек. Тсукишима снимает юбку, чтобы не помять; Тадако могла бы смотреть на её бледные длинные ноги и даже попыталась бы оставить укус на бедре, но хитрая Кей заставляет её отвлечься. — Можно? — спрашивает Ямагучи, сев на кровати, и тянет руку. Тсукишима кивает. Тадако наматывает на палец синюю прядь её волос. Кей и сама не может объяснить, зачем. Просто такая дурацкая вывеска у парикмахерской — почему-то захотелось что-то сделать с собой. Может, Тсукишиму тянуло к ножницам. Очень заботливая парикмахерша сказала, что у Кей великолепные волосы, а то, что они светлые — восхитительный шанс их покрасить. Тсукишима согласилась на цветную прядь; если бы девушка предложила выбрить виски, то согласилась бы тоже — ох, скорее бы поднести бритву близко к лицу. Ямагучи делает из пряди себе усы, и Кей фыркает. Так они расходятся в ощущении смертельного и весёлого — или, напротив, сходятся в понимании неразрывности этих понятий. — Болтала с парикмахершей? — Ямагучи перебирает другие пряди. — Да, мы теперь лучшие подружки, — говорит Кей таким тоном, что сразу ясно: нет. — Позвала её в нашу местную партию антинатализма? — Не могу никого звать, пока у нас нет девиза. — "Умирай без потомства — тогда они не умрут". — "Нерождение — высшее благо". — "Детям будет хуже". — "Стань причиной небытия, но не смерти". — Ты причина моей жизни. — Фу, что это, это любовный пафос? — Он самый, — Ямагучи чмокает Кей в щёку. — Ой как голова из-за тебя кружится, — притворно вздыхает она и ложится обратно. — Подвинься, — Тсукишима ложится рядом. Тесно — на ночь Кей точно переедет, потому что им обеим неудобно долго лежать настолько близко, тем более Тсукишима сойдёт с ума от такого длительного прикосновения — но именно сейчас хорошо, как будто не всерьез пытаешься утонуть, находясь у самой поверхности воды. Они лежат в тишине, и потолок не падает, а вечер перестаёт темнеть — проигрывает темноте, которая расползается внутри Кей, и скулит вместе с ветром из-за того, какая эта девочка сильная — и как это её разрушит. Ямагучи кладёт свою ладонь на руку Тсукишимы, и та отвечает лёгким пожатием. Не существует мира за окном, живого ветра, дурацкой парикмахерской, волейбольного клуба, центра, окраин; все вымерли и оставили их вдвоём на узкой кровати. Они говорят одновременно: — Я думала, я умру сегодня. — Я так хотела сегодня под машину. Секунду молчат — смеются. — Нас связывает не красная нить, а та ниточка с плаща смерти, которой она зацепилась за этот мир, — усмехается Ямагучи. — Ага, или не нить даже, а одинаковые занозы, полученные от черенка её косы. — Наверное, поэтому и нам самим хочется кого-то уколоть. А можно я первая расскажу про свою смерть? — оживляется Тадако. — Конечно. — Да с утра такая сильная температура поднялась, аж в ушах шумело, я думала — ну всё, это не простуда, а какой-то серьёзный приступ. И где-то минут десять я сидела над телефоном, ну, не скорую звать, а так… У меня есть черновик, куда я написала тебе важное, и я тебе его и так говорю, но там было бы я-тебя-так-любила-прощай, поэтому вот думала, отправлять-не отправлять. А потом мама отпросилась с работы на пару часов и принесла мне всяких полезных таблеток, и меня отпустило. Кей целует её в лоб — не забирает болезни и переживания, а просто — я-тебя-так-люблю-здравствуй. — Я надеюсь, тебе легче. — Ага, под таблетками хорошшшо. — Давай без нашего змеиного сегодня. — Хочу шшшипеть! — Не пей таблетки большшшше. Ямагучи кусает Тсукишиму в плечо. — Извинись, — наигранно строго говорит Кей. — Прости, Тсукки, — как всегда — никакого раскаяния в голосе. — А что по твоим суицидам? — Да просто так без особых причин захотелось, и я не пошла домой, думала, может, город меня затянет в несчастный случай. — А он сделал мне подарок в виде красивой тебя. Этот цвет тебе очень идёт, — снова нежно касается пряди Ямагучи. Тсукишима неопределённо хмыкает. — Может, тебе стало грустно, потому что не было меня рядом? — Скорее, мне грустно вопреки тому, что ты есть в моей жизни. Но ты пока побеждаешь. — Я лучше смерти. — Ну, смерть я ещё не пробовала. Ямагучи снова кусается: — Извинись. — Прости, Тадако, ты лучше смерти, — послушно отвечает Тсукки. — Вот и целуйся с ней поменьше, пожалуйста. Тсукишима мягко прижимает Ямагучи к себе. — Я стараюсь изо всех сил, — честно признаётся она, — но смерть неизбежна и лезет ко мне постоянно. — Понимаю, — вздыхает Тадако. — Ко мне тоже, хотя я её отгоняю постоянной работой. Мне хочется, чтобы всё было не зря — и учёба, и волейбол. И ты. Чтобы смерть пришла — и я бы не жалела ни о чём. — А я хочу быть бессмысленной, — пожимает плечами Кей. — И наши отношения в общем-то бессмысленны тоже, мы на их высшей стадии, дальше поцелуев и безграничной любви мы не зайдём, но это правильно, это так нам и надо, мы делим чувство, которое не спасёт — но которое оправдает всю эту бессмысленность. Тсукишима нежно гладит Ямагучи по её мягким кудрям. — Мне надо это осмыслить, но суть я уловила, — тихо выдыхает Тадако. — В любом случае, есть ли в нас какой-то смысл или нет — я бы никогда не выбрала что-то другое, Тсукки. Ты, конечно, скажешь, что нерождение лучше всего, но для меня это не так, и вся печаль нашего существования меркнет перед тем, как сильно я счастлива быть с тобой. Кей молчит, не зная, как выразить точнее, что они обе думают схоже: жизнь до тошноты отвратительна, но ты ей прощаешь многое за то, что с тобой случилась родная девочка. Тадако дремлет — проплывает сквозь простуду, побочные от таблеток и царапающие разговоры, но ей спокойно, потому что Тсукки рядом с ней — не со смертью. Кей знает, что они просуществуют недолго — девочки с окраин всегда уходят первыми и не любят задерживаться на одном месте — но этого хватит, чтобы не держать на жизнь обиду и ни о чём не жалеть.