Чимин возится с ключами дольше, чем хотелось бы. Он суетливо копается в связке и лишь с третьей попытки вставляет необходимый в замочную скважину, неумело поворачивает его два раза трясущимися пальцами, сначала дёрнув не в ту сторону. Как только дверь открывается, Сокджин влетает в квартиру и сбрасывает Чонгука со своих плеч на ближайший стул на кухне.
— Что с ним происходит? — по голосу понятно, что Чимин на грани истерики. Сокджин берёт лицо младшего в свои руки, удерживая голову ровно, но никакой ответной реакции нет. Он всё ещё без сознания. — Что нам делать, хён? Боже, что...
Сокджин всеми силами пытается держать себя в руках. Нельзя сейчас терять голову и впадать в панику, просто нельзя. Чонгуку херово, ему, мать твою, очень херово. Надо что-то срочно предпринять, но голова абсолютно пуста. Ни в школе, ни в институте ему не рассказывали, как оказывать первую помощь пострадавшему от укуса непонятного человекоподобного существа. В интернете такого не найдёшь, ни у кого не спросишь.
— Что это было?! Что это был за монстр? У него были клыки, почему? Монстров не существует, почему оно... о боже, Чонгуки... что нам делать?..
Старший делает глубокий вдох и хватает Чимина за плечи, вглядываясь в лицо. На его щеках блестят дорожки от слёз, их видно даже в кромешной тьме их квартиры — на входе никто не подумал включить свет. Лицо искажено гримасой ужаса и полного отчаяния, он цепляется взглядом за Сокджина, как за спасательный круг, в ожидании, что он поможет, скажет, что делать, спасёт их. Но другого выбора у него всё равно нет.
— Чимин, послушай меня очень внимательно, — говорит Джин уверенно, но тихо, стараясь выдерживать спокойный тон. — Ты сейчас успокоишься, и мы вместе поможем Гуку. Да? Смотри, делай вдох. Медленно.
Сокджин шумно вдыхает носом до тех пор, пока его лёгкие не наполняются прохладным воздухом до отказа. Чимин повторяет за ним.
— И теперь выдыхаем. Тоже медленно. Хорошо, молодец. Давай ещё разок. Вдо-о-ох. Выдох. Вдох. Выдох.
Комната заполняется громким дыханием и скрипом стула, на котором сидит Чонгук. Из гостиной доносятся звуки проезжающих мимо машин. Сокджин оставил там окно открытым, когда уходил. Он обхватывает лицо Чимина и пытается успокоить его ласковыми прикосновениями, вытирая влажность с щёк.
— Нам надо собраться. Мы нужны Чонгуку. Чтобы ни случилось, мы справимся, понятно? Нам надо держаться вместе, и у нас всё получится.
Чимин судорожно сглатывает, кидает испуганный взгляд на бессознательного Чонгука и кивает. Его дыхание слегка выровнялось. Это хорошо.
— Его укусили в шею, надо обработать рану. Туда могла попасть инфекция. Принеси аптечку из шкафа, — командует хён, закидывая руку младшего себе за шею и снова поднимая его со стула, с трудом удерживаясь на ногах, потому что тело Чонгука вообще не слушается. — Я отведу его в ванную, нам нужно хорошее освещение.
— Д-да... — Чимин провожает их взглядом и пулей улетает в гостиную, громко шуршит там в поисках аптечки.
Джин некоторое время борется с порогом на входе в ванную комнату, пытаясь приподнять волочащиеся ноги Чонгука, но, в итоге, всё равно ударяет его головой о косяк, проклиная всё на свете. Тело бессильно падает на корзину с бельём, пачкая кровью полотенца, и Чимин возвращается с белой медицинской коробочкой, зацепив что-то, похожее по звуку на стул, по дороге. Сокджин хватает необходимый дезинфицирующий препарат и смачивает им вату, пальцы совершенно его не слушаются.
Чонгук выглядит просто ужасно. Его кожа стала настолько бледной, что на него страшно смотреть, веки дёргаются, как в припадке, он без сознания. Вся левая сторона его шеи измазана в крови. Чимин напряжённо следит за тем, как вата постепенно становится красной, впитывая в себя уже частично засохшую кровь. Когда Джин убирает всё вокруг и готовится приступить к самой ране, он застывает в полном оцепенении. Его глаза судорожно бегают по шее и не находят того, что искали. Рука с ватой всё ещё дрожит в двадцати сантиметрах от того места, где она должна быть. Чимин выдёргивает Сокджина из короткого транса:
— Что там?
Сглатывает. Во рту пересохло.
— Его рана зажила? Там нет ничего...
В глазах Сокджина пляшет дикий страх, Чимин это видит. Он склоняется над шеей и рассматривает её под разными углами, но убеждается, что это правда. На напряжённых мышцах отчётливо проступают два небольших пореза багрового оттенка, уже покрывшиеся корочкой и сузившиеся в размерах. Шея Чонгука была буквально разодрана пятнадцать минут назад, когда они бежали домой, Чимин это прекрасно видел.
— Это невозможно... у этого... существа, у него были огромные клыки, и они глубоко вошли в него, я не знаю, это неправильно, — бормочет Чимин, отойдя назад и врезавшись в стену. - О-оно ему к-кусок откусило...
— Такого не может быть, её как будто распороли, а она уже зажила? — Джин качает головой.
— Меня сейчас вырвет.
Сокджин всё равно несколько раз прижимает вату к тем местам, где ранее зияли глубокие открытые раны и откуда хлестала кровь. Он не понимает, как такое возможно, но старается не думать об этом. Чонгук бьётся в судорогах, крупная дрожь не оставляет в покое ни одного миллиметра его тела. Слышно, как стучат его зубы. Надо что-то с этим сделать.
— Чимин, принеси пластмассовую ложку.
Пак вскидывает брови, но всё равно выбегает на кухню, звенит ящиком и столовыми приборами и быстро возвращается обратно. Сокджин хватает ложку и вставляет её между зубами Чонгука, с трудом расцепив его сжатую до побеления дёсен челюсть. На его пальцы выливается слюна и пачкает рубашку младшего, Джин быстро вытирает его рот первым попавшимся под руку полотенцем.
— Моя бабушка болела эпилепсией. Когда у неё были приступы, мы клали ей в рот ложку, потому что она настолько сильно стискивала челюсть, что её зубы потом сильно болели и повреждались, — объясняет он, вытирая лужицу слюны в складке рубашки. Возможно, Чонгук потом не захочет её носить. Если будет это потом.
— А полотенце не лучше будет? — робко спрашивает Чимин.
Сокджин качает головой.
— Он дышит ртом, он задохнётся. Надо держать его голову прямо, нельзя откидывать назад, он может подавиться слюной.
— Д-да, это я знаю...
Чимин подходит к ним ближе и подпирает рукой шею Чонгука сзади, желая хоть чем-то помочь. Его глаза резко распахиваются в шоке, и он переводит взгляд на Джина.
— Он... он весь горит.
В комнате эхом отскакивают от стен булькающие звуки, смешивающиеся со стонами. Джину хочется заткнуть уши, потому что он всегда ненавидел слышать это, он всегда так боялся, никогда не знал, как помочь. Он бессилен. Он не понимает, что происходит. Паника слегка усиливается. В голове, как стая жужжащих мух, роятся мысли одного толка. А что, если уже поздно? А что, если они уже ничего не могут сделать? А что, если Чонгук прямо сейчас умирает на их глазах?
И всё равно, Сокджин боится вызывать скорую, он в ужасе от мысли, что придётся допускать к нему врачей. Как отвечать на все вопросы? Как позволить им забрать его? Как можно объяснить то, что его рана сама собой затянулась?
— Я знаю, — наконец говорит он, избегая смотреть на Чимина.
Когда он впервые дотронулся до кожи Чонгука в ванной, он испугался. Потому что люди не могут настолько пылать. Как будто изнутри его разогревало раскалённое ядро, что было заметно по скатывающемуся по его лбу поту. Сокджин боится это делать, но всё равно оборачивается к Чимину и просит принести градусник, Пак без вопросов выходит из комнаты.
Ему страшно оставаться наедине с этим кошмаром. Ему страшно самому сдерживать судороги и чувствовать своей рукой, насколько сильно дрожит бессознательное тело напротив, насколько сильно сжата челюсть, и слышать, как потрескивает пластик под напором кусающих его зубов. Чонгук облокачивается боком о стиральную машину, его глаза закрыты, но ресницы дёргаются, что создаёт ощущение, будто он в трансе.
— Где у нас градусник? — кричит Чимин из спальни, в его голосе снова слышна чистая паника.
Сокджин тихо матерится себе под нос, внезапно разозлившись.
— На верхней полке справа в чёрном шкафу!
Шорох продолжается около минуты, затем Чимин впопыхах влетает в ванную, скользя носками по холодному кафелю. Только вдвоём им удаётся пропихнуть градусник в подмышку. Тело Чонгука полностью сковано и отказывается двигаться.
— Ты думаешь, у него эпилепсия?
— Я не знаю. Это немного похоже, но я не знаю, что это. Может быть, в его рану попала инфекция, но я даже думать об этом не хочу.
Они пристально смотрят на младшего. Ничего не меняется. Сокджин время от времени вытирает обильно выделяющуюся слюну и меняет расположение ложки во рту. Он ни разу не видел, чтобы зубы у людей вгрызались во что-то настолько яростно. "Просто бывают разные приступы, вот и всё. Это просто сложный эпилептический приступ", — усердно повторяет он себе, надеясь, что самовнушение поможет ему успокоиться.
Когда приходит время проверять температуру, Сокджину очень страшно доставать градусник. Он очевидно передерживает и делает вид, что так и должно быть, Чимин это понимает. Поэтому сам вытаскивает прибор и смотрит на ртутную шкалу, подставляя её свету. Он делает шумный рваный вдох.
— Сорок один и шесть, — говорит он гробовым голосом, положив градусник на стиральную машину подальше от Чонгука.
— Блять, — не выдерживает Джин, зарываясь одной рукой в свои волосы. — Чимин, я не знаю, что это, нам надо вызвать скорую. Я не знаю, как ему помочь, нам...
Он замолкает, когда видит взгляд, которым Чимин уставился на Чонгука. Сегодня он узнал большое разнообразие взглядов Чимина, большой спектр ужаса, отчаяния и тревоги. Но этот был особенный. Особенно леденящий душу. Джин чувствует, как бегут мурашки по спине.
— Хён. Его глаза.
Сокджин резко приближается к лицу Чонгука и насильно открывает дёргающиеся веки. Белок глаз залит болезненной краснотой от лопнувших сосудов, но то, что примораживает Джина к месту, — это цвет радужной оболочки. Она светло-серая. Сокджин проверяет второй глаз, чтобы обнаружить там абсолютно идентичную ситуацию.
— Что за...
Чимин вытаскивает из кармана телефон и быстро что-то печатает. У Чонгука расфокусированный взгляд и расширенные зрачки, ранее карие глаза, в которых всегда сверкали искорки азарта, теперь выглядят мёртвыми. Чонгук смотрит прямо перед собой, но ничего не видит. Хотя прямо перед ним сидит Джин. Когда тот по инерции тянется за полотенцем протереть лицо младшему, он понимает, что щёки тоже стали мокрыми. Чонгук плачет.
— Я не знаю, говорят только, что глаза меняют цвет, например, с синего на зелёный иногда. Но ни у кого они не менялись с карего на серый, — тараторит Чимин, всё ещё пялясь в экран телефона.
Он бессильно опускает руки и смотрит на Сокджина. Он ждёт, что ему делать дальше. Он ждёт указаний. Это немного мотивирует.
— Так, ладно. Скорую не вызываем, пока мы хотя бы не поймём отдалённо, что это, — размышляет вслух Джин, поймав себя на учащённом дыхании. Он медленно его восстанавливает, насильно концентрируясь на том, как поднимается и опускается грудь. Хочется плакать, но он держит себя в руках. — Ему жарко, значит надо сбить температуру. Надо попробовать дать ему жаропонижающее и приложить лёд. Везде, где можно. Устроим ему контрастный душ.
Чимин кивает. Сокджин рывком стаскивает с младшего рубашку, с джинсами они возятся вдвоём. Они раздевают его догола, и каждый раз, как руки Сокджина прикасаются к оголённой коже, он ловит себя на мысли, что у людей не может быть такой горячей кожи. Это ненормально. В душ даже вдвоём у них не получается усадить Чонгука так, чтобы он не падал. От его ног до сих пор нет никакого толку, а тело всё время бессильно заваливается набок. Чимин успевает лишь быстро обдать Гука ледяной водой, обрызгав при этом и Джина тоже, но это никак не помогает. Ноль реакции.
Сокджин, наполовину мокрый и замёрзший, подхватывает Чонгука на руки и относит его в спальню, аккуратно укладывает на простыни. Его мокрое от пота и воды тело блестит в свете луны, единственном источнике света в комнате. На нём нет больше никаких заметных повреждений, кроме парочки старых синяков на ногах, которые, как уверен Джин, появились у него гораздо раньше сегодняшнего вечера. Чимин приносит стакан воды и таблетки. Они заливают воду ему в с трудом открытый рот, но он не глотает, всё просто выливается наружу. Таблетку он отхаркивает сразу за ней. Ожидаемо.
За этой неудачной попыткой следует лёд. Они протирают всё его тело от лица до ног, но звуки, которые издаёт Чонгук, становятся только страшнее. Сокджин едва не впадает в панику от мысли, что он задыхается, поэтому он сразу же садится рядом с ним, прижимаясь грудью к его мокрой спине и удерживая его в сидячем положении. Младший то и дело норовит упасть лицом вперёд.
— Принеси таз.
— Ты думаешь, его будет тошнить?
— Я не знаю. На всякий случай.
Чимин привыкает быть мальчиком на побегушках, это его даже утешает в какой-то степени. Возможно хоть на пару секунд отвлекаться от этой картины. Он моментально возвращается с красным тазиком для белья и ставит на постель прямо перед Чонгуком, продолжающим давиться то ли слюной, то ли просто воздухом.
Они сидят так около часа, но ничего не меняется. Сокджин хочет просто сдаться. Хочет, чтобы всё это прекратилось, чтобы всё подошло к концу. С каждой прожитой в этом кошмаре минутой его страх всё больше растёт и окутывает с головы до ног. У этой непонятной истории слишком много исходов, и ни один из них не выглядит счастливым. "Тебе не стоило убегать домой, как трусу. Ты просто хотел спрятаться дома, а теперь посмотри, что происходит. Твой любимый умирает у тебя на руках, и ты ничего с этим не делаешь", — беспрестанно твердит голос у него в голове. Он не замечает, как начинает плакать сам, пока Чимин не убирает его слёзы своим большим пальцем, продолжая водить тряпочкой, набитой льдом, по груди Чонгука. Младший как будто стал обогревателем, который выкрутили на полную мощность. Он как будто горит. Джину страшно к нему прикасаться.
В какой-то момент Чонгука сгибает пополам и рвёт в заранее приготовленный таз. Сокджин не выносит звуки рвоты. Он убирает мокрые пряди со вспотевшего горячего лба и удерживает его голову на безопасном расстоянии. Позывы продолжаются даже после того, как прекращается звук льющейся в пластик жижи. Он просто давится желчью. Создаётся впечатление, что скоро выплюнет какой-то орган. Чимин возится с полотенцем, вытирая лицо Чонгука и успокаивающе поглаживая его по плечу и волосам, пока Сокджин крепче обхватывает его тело, бьющееся в конвульсиях.
— Хён, ты... у Чонгука всегда были такие длинные зубы, да? — тихо спрашивает Чимин, застыв с рукой у того на затылке.
Сокджин молится всем богам, чтобы это оказалось не то, о чём он подумал. Чимин просто устал и говорит глупости, он наверняка имеет в виду кроличьи зубки Чонгука. Чимин просто не соображает... Чимин просто...
Он поворачивает лицо давящегося Чонгука на себя и морщится, потому что от него отвратительно пахнет рвотой. Задрав верхнюю губу, он осматривает его зубы, и весь мир уходит у него из под ног. Джин уверен, что он бы упал, если бы не сидел сейчас на кровати.
У Чонгука клыки.
— Он... он превращается в того монстра... хён, он становится им, что нам де-
— Заткнись! — кричит Сокджин. — Монстров не существует, Чимин, их нет! Их в природе не бывает! Чонгук не может быть этим чудовищем.
Чимин весь съёживается в маленький комочек. Он продолжает неуверенно вытирать лицо Чонгука.
— Тогда что это? — говорит он настолько тихо, что Джин едва слышит его.
Наступает долгое молчание, прерываемое только стонами Чонгука. Он никогда так не звучит. Чонгук всегда скрывает свою боль и дискомфорт, никогда не заставляет людей чувствовать себя неловко, Чонгук тихий. Чонгук рычит сейчас утробным голосом, и Джину страшно находиться рядом с ним.
— Я не знаю.
Они больше не разговаривают. Тишина изводит Сокджина ещё больше, чем постоянные вопросы Чимина о том, что им делать. От переутомления у него кружится голова и едва остаются силы дальше успокаивать судороги. Он бы отдал сейчас что угодно, лишь бы это закончилось. Джин чувствует, что готов отключиться в любой момент, и всё равно заставляет забыть обо всём этом. Он никогда так сильно не концентрировался на своём существовании.
Чонгука хватает ещё на час беспросветного ада, но затем его крики постепенно становятся тише, а дрожь пропадает. Когда он замирает и обмякает в руках Сокджина, старший уже почти засыпает, но внезапно таращит глаза на умиротворённое лицо, лежащее у него на груди. Чимин никак не реагирует, он смотрит на Чонгука крайне внимательно, хоть и сонно. Они ожидают, что его накроет новая волна боли, но ничего не происходит. Они сидят в полной неподвижности пять минут, чтобы убедиться наверняка и не потревожить успокоившегося больного.
Чонгук мирно лежит в расслабленном состоянии на Сокджине и выглядит почти точь-в-точь как спящий. Он до сих пор покрыт потом и холодной водой от растаявшего льда, волосы в полном беспорядке, рот слегка приоткрыт. Джин всё ещё видит кончик правого клыка, от этого зрелища у него по спине проходит дрожь, а волосы на руках встают дыбом.
— Он спит, — шепчет Чимин, шмыгнув носом. Наверное, опять плакал.
— Вроде бы.
Сокджин кладёт руку на грудь Чонгука, чтобы почувствовать, как его сердце бьётся в размеренном темпе.
— Дышит спокойно. Больше не дрожит.
— Хорошо.
Чимин выглядит абсолютно разбитым. Сокджин никогда не видел его настолько уставшим, заплаканным и несчастным. Ему кажется, что левый глаз у Пака дёргается.
— Тебе надо отдохнуть. Ляг поспи, а я посижу с ним, если что.
Светловолосый качает головой, его движения медленные и нескоординированные.
— Нет, хён, тебе было сложнее. Ты выглядишь так, будто вот-вот в обморок упадёшь. Тебе надо поспать. Я разбужу тебя утром и потом сам отосплюсь. Будем по очереди за ним присматривать.
— Чимин...
— Иди нахуй. Честно слово, хоть раз меня послушай в этом, ладно?
Его глаза вцепились в Джина и не отпускают, он выглядит крайне настойчиво и раздражённо. Понимание, что спорить с таким Чимином бесполезно, приходит незамедлительно.
— Помоги мне его уложить.
Они перекладывают Чонгука на кровать, одеялом решают не укрывать, опасаясь, что ему снова станет жарко. Только когда Джин встаёт с постели, он понимает, насколько у него затекли ноги и устала спина. Он чувствует себя стариком.
Чонгук бы сказал, что он и есть старик.
— Я лягу на диван, ладно?
Чимин кивает. За окном небо светлеет, скоро наступит рассвет. Сокджин поверить не может, что это закончилось.
***
Ему снится, что Чонгук сидит напротив него и просто улыбается, ничего не говоря. Улыбка у него грустная и мягкая, к нему хочется протянуть руки и утешить, принять в ласковые объятия. Чонгук наклоняет голову на бок и внимательно следит за тем, как Сокджин пытается встать и терпит неудачу. Когда он оказался прикован к стулу? Он смотрит на Чонгука и пытается найти в его глазах какое-то объяснение. Его улыбка превращается в оскал. У него два длинных острых клыка, а глаза — мёртвые.
Кто-то тормошит его из стороны в сторону, и Сокджин просыпается с широко распахнутыми от страха глазами. Взгляд с трудом фокусируется на потерянном лице Чимина, маячащим прямо перед ним.
— Прости, я тебя испугал? — начинает лепетать Чимин, приобнимая его за плечи. Сокджин щурится от света, он спал с не задёрнутыми занавесками. — Сейчас уже два часа дня, я больше не могу.
— Что с Чонгуком? — хрипло спрашивает Джин, приподнимаясь на локтях.
— Всё нормально. Ну, то есть, он всё ещё спит. Он вообще как убитый, ни звука не произнёс, а обычно во сне много болтает и лунатит.
— Не говори так.
— Как?
— Что он убитый. Или мёртвый. Не надо.
Глаза Чимина грустные. Они окутывают Сокджина всеобъемлющей меланхолией, от которой некуда деваться. Он притягивает Чимина к себе и в жажде хоть чего-то утешающего смазано целует его в губы, зарываясь пальцами в осветлённые грубые волосы. Тот недовольно мычит в ответ.
— Хён, ты знаешь, как я ненавижу поцелуи с утра! — жалуется он и утыкается носом в шею, опустившись на чужую грудь.
— Да-да, несвежее дыхание, иди почисть зубы, бла-бла-бла.
Они лежат в тишине какое-то время, Чимин обнимает его и шумно дышит рядом с ухом. Он любит лежать в обнимку, это его идеальная зона комфорта. Сокджину это всегда напоминало поведение любвеобильного коалы. От Чимина приятно пахнет персиковым шампунем, он нежится в чужих прикосновениях, и Джин понимает, что они сейчас оба заснут.
— Ты даже не подремал? — спрашивает он на всякий случай, глядя в окно. По небу лениво ползают тёмные тяжёлые тучи, что очень похоже на его душевное состояние.
— Нет, надо же было смотреть за Чонгуки, — сонно отвечает Чимин, щекоча невесомым поцелуем кожу на шее.
Сокджин с трудом встаёт с дивана, всё его тело кричит о пощаде. Такое чувство, будто он сходил в зал позаниматься после долгого перерыва. По крайней мере, о похожих ощущениях они оба ему рассказывали. Чимин дуется, очевидно, желая больше физического внимания, но старший ему вымученно улыбается и накрывает одеялом.
— Спи.
Потянувшись и знатно прохрустев в неожиданных местах, Сокджин медленно идёт в сторону общей спальни, но внезапно останавливается.
— Чимин?
— Мм?
Полузакрытые глаза ждут. С мягкостью, не торопя.
— Прости, что я накричал на тебя вчера. Я был... уставшим и не понимал, что происходит. Я не хотел делать тебе больно. Прости.
— Я знаю, хён. Я не сержусь.
Чимин ему улыбается. Закрывает глаза и устраивает голову на подушке, обнимая край одеяла, как бы говоря, что диалог на этом закончен. Он выглядит невозможно вымотанным, прошедшим через самый настоящий кошмар. Сокджин поворачивается к спальне, и по всему телу проходит волна физически ощутимого страха. Ему не хочется снова видеть его.
В комнате темно из-за плотно закрытых штор, в воздухе витает непонятный запах, напоминающий пот, отголоски рвоты и что-то фруктовое. Сокджин замечает две банки энергетика на тумбочке и ещё одну на полу. Чонгук их купил позавчера, готовясь к марафону по Овервотчу. Забавно, Чимин всегда жаловался на энергетики. В холодильнике ещё оставалось как минимум три таких же. Возможно, Сокджин ими тоже воспользуется.
На правой стороне кровати лежит Чонгук, он всё ещё полностью голый, только укрыт уголком одеяла. Его кожа такая же бледная, как и вчера, однако дышит он размеренно, на теле не блестит пот, а от судорог не осталось и следа. Пластиковая ложка лежит рядом на тумбе, она искусана настолько, что стала тоньше в два раза. В некоторых местах не достаёт кусков. Сокджин аккуратно забирается на кровать и садится рядом, сдерживая невыносимое желание проверить его зубы. Но он ничего не делает, только смотрит. Шея в месте укуса опухшая и покрасневшая, но по-прежнему выглядит, как старая рана. Джин хмурится.
У Чимина сегодня смена. Он не знает, успел ли тот предупредить своего директора-мудака, успел ли подумать про это вообще. Будет не слишком здорово, если Чимин из-за этого дерьма потеряет работу.
Чонгук определённо болен. Чонгуку определённо нужна медицинская помощь. Они не могут пойти в больницу с человеком, у которого есть клыки. Это ненормально. В какой-то момент Сокджин жалеет, что не пошёл в медицинский институт, как советовала его мать. Сейчас от него был бы хоть какой-то толк. Но он ничего не может и ничего не понимает. Он не разбирается в болезнях, ранах и заражениях. Он не разбирается в том, как глаза меняют цвет и как зубы могут вырасти на полсантиметра за один вечер. Интересные были бы перспективы для обучения.
Как бы там ни было, они справятся. Они пережили вчерашний день, они переживут и все последующие. У Чонгука два года назад была дурацкая зимняя лихорадка после того, как он покатался на сноуборде и попадал несколько раз лицом в снег, весь разгорячённый. Ох, и намучались они тогда с Чимином, а Гук всё ныл, чтобы они перестали быть курицами-наседками. Определённо бы помогло, если бы Чонгук был в сознании. Сокджину сложно представить, насколько вымотался его организм после такого дерьма. Он не удивится, если мелкий проспит весь день и проснётся только завтра.
Тучи давят на голову свинцовыми оковами. Возможно, на голову давят все мысли, что ворочаются у Джина на уме. Он усердно вспоминает существо, напавшее на них. Насколько быстрым оно было, как намертво оно вцепилось в шею Чонгука. Как оттуда потом шла кровь. Им стоило сразу поехать в больницу, было бы проще. Это его вина. Его вина, что он предложил пойти домой. Его вина, что он не оценил ситуацию правильно, что испугался и захотел спрятаться. Спрятать их. Что бы сказали врачи, если бы увидели то, что видели они с Чимином. Что бы сделали с Чонгуком, его бы непременно не отдали им обратно. Посчитали бы опасным. Изучили бы и убили.
Возможно, возвращение домой не было глобальной ошибкой. Только время даст это понять.
Ему безумно страшно. Теперь он боится стольких вещей, что они все смешиваются в один единый ком в его горле, постоянно мешающий дышать. Сокджин не помнит, чтобы ему хоть когда-то в жизни было так страшно.
Чонгук делает глубокий вдох и мычит во сне. Он приоткрывает рот, и Джин видит их, видит их острые концы. Он содрогается в ужасе. Миловидное лицо паренька жмурится, и он отворачивается в другую сторону. Животные клыки совершенно не сочетаются с ещё совсем детскими чертами. Это пиздец как ненормально.
Время тянется безумно медленно, и Сокджин не знает, чем себя занять. Он бесцельно проводит в интернете два часа, пытается читать случайно выбранные книги, но каждая из них почему-то только усиливает его нервозное состояние. Около часа он проводит, пялясь в одну точку на стене напротив. Всё в мире сжимается до этой постели, на которой он должен находиться рядом с Чонгуком. Это невыносимо, но ради них троих стараться стоит.
***
Чимин просыпается ближе к восьми вечера. Он пугает задремавшего Джина, опустив руку ему на плечо, и тот подскакивает от неожиданного прикосновения. На мизерную долю секунды он испугался, что рука принадлежит Чонгуку. Обнаружив перед собой её настоящего обладателя с мягкой улыбкой на губах, он облегчённо выдыхает. Чимин жестами зовёт его в коридор.
— Видимо, в этой жизни мне предназначено пугать тебя, — усмехается он, после сна его настроение явно улучшилось. Сокджин не понимает, как ему удаётся сохранять позитивный настрой, когда происходит... это.
Его волосы взъерошены в хаотичном беспорядке. Под глазами тёмные круги. Выглядит он так, будто и не спал совсем.
— Паршиво выглядишь, — тихо говорит Джин.
— Сам бы на себя в зеркало посмотрел, чучело, — тут же парирует Чимин. Он слишком привык получать комплименты своей внешности. Старший фыркает. У него дежавю.
Глаза Чимина останавливаются на силуэте Чонгука. В них нет страха, что очень удивляет Сокджина. Только печаль и усталость.
— С ним же всё будет хорошо?
— Да, — врёт Джин. Ничего уже, блять, не будет хорошо. — Всё будет как прежде.
Ничего не будет, как прежде. Они в дерьме.
Но это не то, что нужно услышать сейчас Чимину.
— Может, нам привиделось это? Может, мы выпили слишком много или типа того, — неуверенно предполагает Чимин, застыв на месте.
Сокджин вздыхает и обнимает его.
— Мы выпили по бутылке пива. Это была не галлюцинация, Минни. Массовые галлюцинации — это бред.
— Тогда вообще не знаю. Ты же тоже это видел? Оно выглядело странно, да?
— Да...
Они стоят в тишине. Джин чувствует, как на его спину ложатся чужие руки и цепляются за футболку.
— Нам нужно придумать, что делать дальше, — озвучивает свои мысли Сокджин, пропуская через пальцы сухие пряди волос Чимина.
— Да, надо.
