prism

      — За что они бьют тебя, хён? — Чонгук сидит на шаткой табуретке на кухне, широко расставив для равновесия ноги и облокотив нижнюю деку гитары себе на бедро. Они с Юнги знакомы уже три недели, и, кажется, впервые со времён окончания средней школы у него появляется друг.       — Тц. Говорю же, забей, — хён достаёт из холодильника влажную от контраста температур бутылку пива и, развалившись напротив, ловко отковыривает рифлёную крышку о стол. Сдувает взметнувшийся от горлышка язычок пара и делает пару глотков. — Просто они уебки. Им нужно вымещать своё говно на других, чтобы чувствовать себя круче.       Чонгук закатывает глаза.       — Но это не ответ, хён. Почему именно ты? Что ты им сделал? Вы были лучшими друзьями в средней школе, а потом ты увел чью-нибудь девушку? — усмешка выгибает углы чужих губ, и Чонгук цыкает, напряжно перебирая жёсткие струны. Гитара издаёт глухой звук. Юнги немного морщится. — Я серьёзно, ну эй. Почему ты не хочешь сказать?       — Я уже сказал тебе, мелочь. Если нужны ещё версии, спроси у этих ебланов, — Юнги отставляет бутылку на стол, и его пальцы накрывают гриф гитары, прерывая попытки младшего к музицированию. Тянут настойчиво, забирая и умащивая к себе на бедро. — Хватит, она уже достаточно настрадалась. Дай сюда.       Под аккомпанемент неспешной музыки оседает молчание. Где-то на фоне разбиваются о застоявшуюся в чашке воду редкие капли из сломанного кухонного крана, немного потрескивает окно. Некоторые время Чонгук просто наблюдает за движениями умелых пальцев по струнам, после вздыхает и, как бы сбрасывая наваждение, чешет под челюстью и трясёт головой. Любопытство ворочается внутри ненасыщенным зверем, но Юнги выглядит слишком утомленным этой темой для обсуждения, и оно быстро сменяется шевелением совести и неприятно тянущим желудок чувством вины. Ладно, хрен с ним. Если Юнги не хочет, они не будут это всё обтирать.       Он хмыкает, зачёсывает вьющиеся пряди со лба и откидывается затылком на стену. В ладонь, как родная, ложится наполовину пустая бутылка пива, и в мутном стекле отражается кухня — выбелённый потолок, облезлые дверцы с отломанной ручкой, забытые на столешнице кружки и Юнги — c налипшей на ключицы оверсайзной футболкой и волосами, влажными от июньской жары.       Он выглядит таким домашним, и Чонгуку кажется, что они знакомы уже много-много лет.       — Они уебки, сам же говоришь. Не хочу иметь с ними ничего общего, — говорит Чонгук наконец-то, дёргая углом губ. — Что играешь, хён?       — «Only then». Рой Ким, — взгляд Чонгука становится чуть более осознанным, и это даёт старшему повод хлопком прижать к деке струны и уточнить. — Знаешь её?       — Да, — он легко улыбается и стирает с борта бутылки мокрый налёт. — Люблю эту песню.       Юнги поднимает голову, и на секунду их глаза пересекаются. После он кивает и возобновляет мотив. Неспешный и монотонный, он расцветает в сдавленном облезлыми стенами пространстве кухни, подобно тому, как расцветает в апреле первая вишня в городском саду. Чонгук прикрывает глаза. Но через неплотную завесу ресниц всё равно видно, что Юнги немного вздрагивает, когда его высокий, юношеский голос разрезает сжатый воздух на кухне, вплетая в его нежную песню слова.       Они спускают к ножкам стола ещё по одной пустой стекляшке для пива и вспоминают минимум десяток любимых песен, прежде чем наконец-то расходятся, но, уже ближе к вечеру переступая порог собственной квартиры, Чонгук понимает, что не хочет домой.       Он ложится в кровать и, воткнув в уши наушники, листает плейлист далеко вниз и включает себе Рой Ким. Где-то за окном серо барабанит по улицам пропитанный дождливой влагой Сеул.