Тошнотворный запах роз с примесью приторных ароматов церковных масел с непривычки сбивал с ног похлеще колючего сквозняка. Шторы и балдахин реяли с тихими хлопками, балконные двери стучали то и дело, закрываясь и открываясь. Гарри нерешительно ступил в комнату и принялся растеряно блуждать взглядом по чертогам комнаты, избегая зрительного контакта со мной. Все также неловко он спрятал руки в карманы брюк и чуть ссутулился, маска серьезного взрослого мужчины тут же слетела с юношеского лица и вот, передо мной предстал несуразный курчавый мальчишка с подбитым распухшим глазом, который заработал свой фингал в очередной потасовке с отчимом, пытаясь безуспешно защитить мать.
Он неловко переминался с ноги на ногу и прятался от чужого взора, будто его — старшеклассника вызвали к директору за драку в школьном туалете. Даже молчание и пустота между нами были наполнены неловкостью. А все сравнения юноши в тот момент никак не вязались с напускной брутальностью и фриковатостью Стайлса. Весь конфуз нашего момента заключался в очевидных нам обоим обстоятельствах, но также мы отказывались принять «постыдный» факт и сделать первый шаг навстречу друг к другу.
— Эрминия! — с резким порывом ветра в комнату вихрем ворвался Балтассарэ в искрящемся светлом костюме.
Полы его белого пиджака разлетались в стороны, рубашка и вовсе была расстегнута больше, чем на три «приличные» пуговицы. Его отчаянный серый взор, направленный из-под кустистых бровей, метался по комнате, не дав признать себя и опомниться, я прыгнула в отцовские объятия. Балтассарэ налету поймал женскую фигуру в монашеском одеянии и по-отечески с трепетом прижал к груди. Древесный аромат его одеколона, подобно теплой родной ауре укрыл нас от чужих глаз и дурных событий. Душу и тело вновь обволокло приятным спокойствием и умиротворенностью. Уму непостижимо, каким образом Балтассарэ Инганнамортэ собственной персоной восстал здесь передом мной целым и невредимым, словно феникс из пепла.
Немного отпрянув от коренастой фигуры, я заглянула в родные глаза:
— Фераньи сказал мне, что ты мертв… — сдерживая душевные порывы, выдавила я из себя сиплым голосом, — Он сказал, тебя убили…
На избуравленном мелкими морщинками лице не дрогнул ни один мускул. Широкое точеное лицо, добрая половина которого скрывалась роскошной черной бородой с легким благородным серебряным лоском, зачастую не выдавало чувств своего обладателя.
Тяжело выдохнув, итальянец начал:
— Все выглядело так, как хотел видеть сам Фераньи. — едва слышно молвил отец, будто это был своего рода секрет, — Не более…
С шумом я испустила дрожащий выдох, и нижняя губа невольно затрепыхалась:
— Как ты меня нашел? — смогла пролепетать я.
— Я знал, где тебя искать. — ответ его был тверд.
Глаза, как и горло будто залило свинцом:
— Точно так же, как ты знал про Фераньи? Знал про пансионат? И фонд, которым прикрывали свои мерзкие делишки эти ублюдки? Знал и молчал… — голос дрогну, напор сник.
Ласковый взгляд и тихий баритон, что с детства действовали на меня, подобно целительной сладкой пилюле принялись за свое:
— Кому, как не тебе, знать, вишенка, как я не терплю лжи и оправданий. Но то, что я сейчас поведаю, вполне сойдет за нечто между тем. Потому хочу, предупредить тебя, «правда», которую ты услышишь — совсем не то, чем может показаться на первый взгляд. — подготовительная речь была окончена и уже с твердостью в голосе он продолжил. — Я знал все с самого начала. — опередив мои попытки он подтвердил свои слова вновь, — Да, это так. Но у меня были основания держать тебя подальше от Фераньи и его прогнившего до основания мирка. Я никак не мог бросить тебя на растерзание Маурицио, словно корм изголодавшимся акулам. Ты ведь совсем юна и не подготовлена ко встрече с такими отморозками, думал я. И толкую я не о физической подготовке, которая у тебя превосходна. Совесть не позволяла подослать к детоубийце девчонку неокрепшую морально. — Балтассарэ оглянулся и я заметила, что Стайлса и след простыл, — Но больше того я боялся потерять тебя. Эрминия, я опасался, сломать тебя. Ведь ты мое единственное счастье и большего мне не нужно. Если не станет тебя — не станет меня. Я многое не рассказал о своем прошлом и утаивал настоящее, многое не рассказывал о нашей семье. Так было раньше, когда я боялся потерять тебя в погоне мщения. Теперь же у нас есть целая жизнь, чтобы узнать друг друга лучше, как дочь и отец. Отныне мы не партнеры и боле ими не будем — мы семья.
Мои губы тронула легкая улыбка, отец как всегда улыбался лишь глазами, и в тот момент я простила ему все недомолвки и сумела отпустить прошлое.
Я вновь упала в его объятия, и отец теснее прижал меня к себе:
— Я люблю тебя, папа. — едва слышно шептала я в воротник белого пиджака.
Неловкая пауза повисла меж нами, затянувшаяся лишь на пару секунд:
— И я люблю тебя милая. — отеческая ладонь с фамильным тяжелым перстнем успокаивающе поглаживала меня по голове, — Поедем домой? Нас там ждут, — отстранившись, мужчина заглянул в мои глаза, отыскав в них немой ответ, кивнул и в обнимку мы покинули покои убиенного епископа.
Страх, наконец, отступил, и спустя десяток лет я смогла почувствовать себя свободной. Отныне не будет маскарада в моей жизни, а Балтассарэ без страха за мою жизнь и свой бизнес сможет официально вывести наследниц в мир и познакомить ее с общественностью. Жизнь станет такой, о которой мне приходилось лишь мечтать жаркими вечерами в прохладном бассейне, вглядываясь в пучину фиолетового свечения.
Я послушно следовала за отцом, не отрываясь от его теплых медвежьих объятий. Но в один миг мне захотелось бросить последний взгляд через плечо и уверить себя в реальности происходящего. Доля сомнения все же присутствовала, что вполне объяснимо.
Балтассарэ успел поймать мой подбородок мясистыми пальцами в тот самый момент:
— Оставь свое прошлое здесь, вишенка. И никогда не оглядывайся назад. Лить слезы по былому и поминать случившееся — бессмысленная вещь, не позволяющая жить настоящим. Оставь все свои страхи здесь. Мы справились с этим и отныне вольны жить новым днем.
Эти слова с болью отдавались в глубине души. Раскаленной липкой субстанцией заполнялась пустота, оставшаяся после завершения главной цели моего существования. И это пройдет, возможно, не скоро, но на смену тому придет новый интерес, и пустота заполнится, а я обрету свой смысл жить.
Мы неспешно отдалялись от спален, а навстречу нам двигались люди отца. Они были повсюду. Мужчины и женщины с оружием и без, изучали каждую комнату и каждый закуток. По приказанию Инганнамортэ старшего из комнат служителей изъяли все материалы и улики, доказывающие их виновность во грехе и издевательствах над прихожанами. Полиция, также находившаяся под влиянием нашей семьи, тем временем стягивала труп висельника, а Балтассарэ и Стайлс согнали детей и служителей в главный зал собора. Под куполом и фресками на суд божий предстали виновные и безвинные. Одним поведали, притчу о том, как длинный язык может повлиять на снисходительность Инганнамортэ, а других в срочном порядке вывезли прочь из обители разврата.
Отец сумел красиво обставить дело, что докопаться к скоропостижной смерти епископа совсем уж невозможно и лишь после этого нам удалось отправиться к родным просторам.
На удивление Стайлс следовал за нами на той машине, что еще недавно величалась подарком Фераньи. Синий автомобиль то и дело маячил в зеркале заднего вида, хотя и двигался он через автомобиль от нас. Казалось невозможным, но прохладный мятный взгляд обжигал своей неприступностью и холодным безразличием некогда зацелованное до беспамятства им лицо.
Дорога домой оказалась куда быстрее, чем бывало обычно, не смотря на реальное расстояние до родной Флоренции.
Я не сразу обратило внимание, что за рулем отцовского Кадиллака находился отнюдь не верный пес — Альфео. Лицо юноши, безусловно, мне знакомо, но что могло случиться, чтобы Альфео потребовалась замена?
Всю дорогу Балтассарэ не выпускал мою руку из своей и, когда его внимание вдруг обратилось ко мне, я начала:
— У нас новый водитель? — как всегда безмятежно, будто невзначай бросила я.
— Кхм, да. — мужчина коснулся рукой губ, кончика носа, затем и вовсе отвернулся к окну, поглощенный пейзажами чернеющего горизонта.
В отражении темного стекла я поймала его блуждающий взгляд, тем самым приперев к стенке:
— Альфео, — тяжело выдохнул мужчина, — Пожелал оставить семью. Он решил отправиться на покой.
«Что, черт возьми, произошло за время моего отсутствия?!»
Я знала истину отцовских слов и не хотела тому верить.
— Мы можем навестить его, если ты того пожелаешь. — без энтузиазма предложил папа.
Я никак не могла уверовать с безразличием, брошенным словам:
— Что случилось? Почему он вдруг принял такое решение? — никак не унималась я, а сердце пуще клокотало.
— У него не было выбора. — отрезал Балтассарэ и замолчал, после чего неожиданно продолжил, — Я велел ему взять перерыв и побыть с семьей после похищения дочери. — мужчина перевел дух и вновь коснулся рукой губ, — Он так и поступил. — хмыкнул отец, — Вот только вместо семейного отдыха на Багамах предпочел сыграть со мной в кошки мышки, а заодно отомстить Стайлсу за похищение ребенка.
— Не значит ли это, что снайпер, стрелявший в Гарри, и есть Альфео? — замерев с раскрытым ртом, я уставилась на отца.
— Именно так, вишенка. Именно так, — повторил он, — Я тут же узнал о стрельбе в доме Стайлса и поспешил связаться с ним лично. Парнишка рассказал, как все случилось, а после поведал и о планах на названного отца. С того момента мы действовали сообща и разработали целый план по выведению Маурицио из игры. — мужчина потянул меня за пальцы, чтобы убедиться стоит ли продолжать, — Альфео, как нельзя к стати подвернулся. Он стал ключевым моментом нашего плана. После того, как он подстрелил тебя, его грызла совесть и он сам вызвался отыграть мою смерть.
Я перебила монотонную речь отца:
— Ты хочешь сказать, что в сгоревшем автомобиле находился Альфео?
— Да, — подтвердились мои догадки, — А дальше карты нам спутала одна обворожительная и весьма смекалистая синьорина, которая одним махом устранила все проблемы итальянских бизнесменов и мафиози, тянувшиеся годами, а после наворотила еще больше проблем для своего горячо любимого отца.
Оставив последнюю реплику без комментариев, я спросила:
— Где он похоронен?
— На семейном кладбище в общем склепе, как наиболее приближенный к семье. — сообщил отец, как данность.
— Я обязательно навещу Альфео.
— Несомненно.
Такие диалоги трагическая обыкновенность для семей, подобно нашей. Как бы печально и кощунственно это не звучало из наших уст, но таков кодекс мафии. Каждый вступивший в семью осведомлен о цене свободы и костьми ляжет за жизнь босса и его семьи.
***
Двери усадьбы Инганнамортэ приветливо распахнулись и, один за другим на территорию въехали статусные автомобили. А я в тот момент подметила для себя, что с этого дня эти двери навсегда открыты для меня.
Не дожидаясь остальных и наплевав на правила хорошего тона, я выпрыгнула из Кадиллака и взбежала по ступенькам на крыльцо отчего дома, и исчезла за массивными дверьми.
С улицы доносились приближающиеся приглушенные мужские голоса:
— Синьор Инганнамортэ, я премного благодарен Вам за помощь с мамой и Мими. Вы буквально переменили нашу жизнь, он усмехнулся, — Конечно же, в лучшую сторону.
— Не стоит благодарности, сынок. Эрминия играючи управилась с нашей проблемой, не моргнув и глазом. Некогда наши семьи были самыми влиятельными во всей Италии, в придачу тому между нами завязалась крепкая многолетняя дружба. — по-доброму отзывался отец, — Мирелл была единственной любовью Виктора, а я всегда считал ее своей сестрой. Мне было до невозможности больно наблюдать за тем, как родной брат в собственное удовольствие губит женщину в лечебницах. Все мы знаем через что ей пришлось пройти, но и после он не оставил сестру в покое.
Я замерла в полной растерянности, почувствовала сильное головокружение и дрожь в коленях.
— Мими…
***
Как бы я не старалась убедить себя в обратном и подтасовать факты, очевидное оставалось очевидным. А расставить все точки над «i» я смогу уже этой ночью по прилете матери Стайлса и Мими, то есть Мирелл.
Гарри не мог поехать к себе из-за разгуливавших на свободе дружков отчима. Поэтому, пока люди Инганнамортэ и друзья юноши занимались зачисткой, отец предоставил в его распоряжение наш дом. А также Балтассарэ настоял, чтобы мать парня и тетя как можно скорее вернулись в Италию, воспользовавшись нашим бортом.
Часы пробили два. За окном лаяли псы, которых никак не могла угомонить охрана, луна желтоватым ликом заглядывала в незашторенное окно, а я подумывала в скором времени сменить комнату на ту, что некогда предлагал отец. Она была заявлена, как одна из хозяйских спален и отличалась роскошью, позволенной этому месту. Сейчас же я расположилась в комнате прислуги.
Яркий ксеноновый свет залил комнату, и я замерла у окна. Знакомый Мерседес въехал на подъездную дорожку. Собрав в себе остатки мужества и надежды, я поспешила встретить гостей.
К моменту, когда под ногой оставалась одна ступень, двери в дом распахнулись и поддерживаемая Стайлсом с одной стороны и его матерью с другой стороны, вошла Мирелл.
С блаженной улыбкой на устах старушка оглядела угодья, но не сразу приметила силуэт на лестнице.
Подгоняемая нетерпением, я сошла со ступени, и устремилась к гостям. А вслед за мной на помощь поспешил Балтассарэ, который не так давно заперся в кабинете и пытался контролировать ситуацию с приспешниками Фераньи.
— Добро пожаловать, Мирелл! — поприветствовал ее отец, — Ана! — он кивнул, приветствуя мать Стайлса, — Рад видеть вас в своем дом. Располагайтесь и чувствуйте себя, как дома!
К моему удивлению Мирелл отозвалась еще слабым, но уже уверенным голосом:
— Рада видеть тебя, Балтассарэ! Сколько же лет прошло с нашей последней встречи?! — не то риторически не то, желая узнать ответ, бросила Мими.
— Почитай, с похорон Виктора и не виделись. — помрачнев подметил отец.
— Да-а-а, — с горечью протянула женщина, — Нашей девочке на следующий год исполнилось бы девятнадцать. Совсем уж взрослая, мой маленький ангелок. Спи спокойно… — женщина пробубнила себе под нос короткую молитву и спешно перекрестилась.
Не желая оставаться в тени, я прошептала, огорошив каждого в комнате:
— Мама…
Мирелл удивленно осмотрела меня. В ее глазах зардел слабый огонек надежды, который никогда не затухает в очах безутешной матери, но тут же сник:
— Ты ошибаешься, милая. Я не твоя мама. — с грустью утверждала она, — Моя доченька погибла совсем малышкой.
— Нет, нет, — повторяла я, — Перед смертью Маурицио рассказал мне правду. По начала я не поверила но… — диалог складывался весьма сумбурно, — Я всегда думала, мои родители оставили меня сразу после рождения, но Фераньи раскололся. Молва не ошибалась, он подстроил ту аварию, чтобы убить Виктора, — я оглянулась на отца, боясь ошибиться в имени его брата, — Но он не смог убить ребенка и упрятал меня в приюте.
Неописуемый шок отразился на лице каждого. Старушка вырвалась из чужих рук, прижала ладони к моему лицу, заглядывая в глаза.
В этот момент пустота в моей душе заполнилась, а из глаз Мирелл брызнули горячие слезы, ноги ее подкосились. Обе мы стали оседать на пол, но Стайлс и Балтассарэ вовремя подоспели.
— Девочка моя! Моя девочка! — не веря, тараторила Мими, — Как же так?! Как же так случилось?! — Мирелл захлебывалась в собственных рыданиях на моем плече, а я с трепетом прижимала к груди родную маму, — За что же он так с нами?! — никак не унималась она, — Я бы отдала все на свете, лишь бы не было этих долгих лет, что я поминала твою душу покойной. — Мими вновь принялась оседать на колени и теперь взмолилась, — Доченька, ангел мой, прости меня! Прости, что не искала тебя! — у нее начиналась истерика, и, тогда, мать Гарри, покопавшись в дамской сумочке, выудила небольшой шприц.
— Придержите ее! — обратилась Ана к мужчинам.
Игла вонзилась в дряблую кожу старушки и всхлипы с каждой секундой становились все тише и тише, а веки Мими тяжелели, а после вовсе сомкнулись.
Так мы и остались сидеть в обнимку на полу у входа, и никто не посмел нарушить наше воссоединение.
