***
Утро в соборе начиналось с первыми лучами Божьего Света. Таков был устав. Но, как и везде, здесь имелись свои принцы и короли, устав которым был не писан. Многие трудяги начинали свое утро со скудного завтрака, коий сами и подавали, привычный кусок хлеба и несладкий чай — весь завтрак простых трудяг. Сразу же после трапезы мужчины и женщины спешили заняться своими обязанностями, чтобы, упаси Господь, не упекли в подвал за тунеядство. А те, чей статус обозначался яркими золотыми или же красными рясами, позволяли себе сполна насладиться новым днем, и каждый при этом имел собственные привычки. Простому народу привычки в этом месте были чужды, в некой степени греховны. Дубовые двери, ведущие в покои священнослужителей, тянулись вдоль искусно украшенного коридора. Каждый светильник, фреска или же картина, украшавшие вычурный коридор, имели особую историю, длинной в сотни лет, и ценники в сотни тысяч долларов. Со временем здесь могло многое измениться. Служители могли поменяться комнатами, переехать в другое место или же отойти в мир иной, но собственное чутье не давало сбиться с курса. Я аккуратно дернула одну из знакомых дверей и та тихонько приоткрылась. Заглянув в крошечную щель, я пригляделась к кровати, которая уже пустовала, и смелее распахнула ее. Скомканные одеяла, балдахин в беспорядке и измятые подушки — хозяина не наблюдалось. Не понаслышке знаю — этот человек никогда не изменял своим привычкам и каждое утро, едва продрав глаза, епископ отправлялся на балкон при покоях. Там он часами мог сидеть в своем деревянном кресле с приступкой и наблюдать сверху за течением жизни во дворе собора. Я не могла широко распахнуть дверь, ведь тогда тюль на балконе дернется под натиском сквозняка или распахнутся балконные двери, и уже я окажусь застигнута врасплох. Аккуратно притворив за собой дубовую дверь, я на цыпочках проскользнула в комнату, и в полузашторенном окне приметила знакомый силуэт и седовато-лысоватую макушку епископа. Едва слышно я опустилась на краешек кровати так, чтобы при выходе с балкона моя фигура не осталась незамеченной, и мы сразу же столкнулись взглядами. Все в этой комнате осталось прежним, включая специфический запах святой похоти и гнилой души. Кровать епископа была большой с красным тяжелым балдахином, чтобы суметь укрыть грязные секреты Его Высокопреосвященства от нежных умов общественности. Легкие полупрозрачные шторы из розового тюля ласкали выцветшие деревянные половицы под нахальными притязаниями ветра. До второго этажа также доносился пресытивший тошнотворный запах круглогодично цветущих роз. В ногах у кровати, где я и расположилась, стоял небольшой журнальный столик больше похожий на продолговатую тумбу. Со стороны казалось, он совсем не вписывается в убранство покоев, но и тут не обошлось без секретов, как это всегда и случается в Ватикане. Только знающий человек, мог отыскать запрятанную сбоку кнопку. Стоит на пару секунд зажать ее, из столешницы тут же появится старенький плоский телевизор. А если чуть приложить силу и сдвинуть переднюю панель столика в сторону, можно обнаружить DVD проигрыватель и целую коллекцию фильмов. Все мирское чуждо богослужителям, но постигнув однажды святую сторону их жизни, каждый задумается о чистоте собственной души. Многие и не ведают, что на страшном суде перед лицом высшего судьи его длань направит грешника в серебряный град, а святого служителя низвергнет в геену огненную. Шли минуты или же тянулись. Тянулись невыносимо мучительно, пробирало мелкой дрожью в предвкушении. От паники не осталось и следа, лишь собственное убеждение пуще подначивало скорее совершить суд. Шевеления на балконе и шаркающие редкие шаги привели меня в чувства, направив свой взор и ненависть на приближающегося гостя, я ждала с замиранием сердца. Спустя десяток лет увидеть главного врага всей своей жизни уже не вызовет во всем моем существе ужаса или паники. Сегодня я собираюсь доминировать. Сегодня я буду наказывать. Я стану палачом и оружие в моих руках не дрогнет. Блестящая лысина зашуршала в тюли. Балконные двери захлопнулись за приземистой фигурой в фиолетовом халате. Смятение читалось на исхоженном морщинами лице. Свиные глазки скучились в прищуре. Губешки задражали от возмущения и, будто первые слова младенца прорезалось: — Чт-чт-что Вы здесь делайте?! К-к-к-кто Вас впустил?! Кто позволил? — верещал старый хряк. Вынув из-под простыни Беретту с девяти миллиметровым калибром, я попыталась расположить собеседника к себе и поднялась с мягкого матраца. Медленно и аккуратно я приближалась к своей жертве, подобно сытому хищнику желающему поиграть со своей добычей. Обогнув сгорбившегося старика, я приставила дуло пистолета к его затылку и жадно втянула ноздрями воздух, пропитанный диким ужасом. — Я-я-я… — начал было он. — Тш-ш-ш, не шумите, Ваше Высокопреосвященство. Не стоит созывать гостей. Подтолкнув старика дулом в спину, я процедила сквозь сжатые зубы: — Сядь! И он смиренно поплелся к кровати, поглядывая на запертые двери. — Не вариант, епископ. Мы быстрее. — бросила я, кивнув на Беретту. Не смотря на то, что Фераньи и владел несметным богатством, в оружие оказался совершенно безвкусен. Со змеиным прищуром я оглядела старикашку. — Так и не узнал любимую послушницу. — подтвердила я свои догадки, — Может, хотя бы вспоминал обо мне? — не дав и шанса ответить, я продолжила, — А я каждую секунду вспоминала. Можно сказать, я и не переставала думать о тебе. — Я не понимаю, в чем дело и что Вам от меня нужно? Быть может, Вы меня с кем-то спутали. Я не знаю Вас! — отчаянно завопил он. Набравшись терпения, и пригвоздив собеседника взглядом, я продолжила свою речь: — Помнишь, однажды, в пансионат привезли маленькую белокурую девчонку. Она была такой светлой и чистой. Именно такую ты и хотел. Именно такую и просил отыскать своего партнера — Маурицио Фераньи. — нарочито театрально произнесла я имя ублюдка. Челюсти его сжались, и взгляд приобрел понимание, но он продолжал молчать. — Одним вечером ты велел привести девочку в свои покои, как это обычно и бывало. Но что-то пошло не так. Ни в первый раз, ни во второй и ни в какой другой у тебя так и не вышло сотворить с ней все эти грязные вещи, которые так тебе нравились. И во-о-он тот DVD диск, — я указала пальцем свободной руки, — Остался пуст. — краска сошла с лица епископа, — А после пришлось всем врать, что однажды ночью запнулся о порог собственной спальни и случайным образом лишился кончика языка. — я буквально насмехалась над ним, — Скажи, хоть кто-нибудь, хоть кто-то поверил в этот бред? Епископ боялся поднять взгляд и словно провинившееся дитя сидел на кровати, сжавшись в комочек. — У меня было много времени, чтобы придумать, что именно я сделаю при нашей встрече. Но знаешь, я так и не смогла. А когда вновь вошла в покои, прелестная мысль посетила меня. Точно также как тебя в тот вечер, когда я сбежала. — глаза светились яростью и голос опустился до дьявольского шепота, — Я оставила твой подарочек, что-то в этом есть. Но только смысл я вкладываю в тату иной. Выдохнув, я двинулась к епископу и мужичок засуетился. — Я кое-что приготовила, — подхватив, свободной рукой простыни я кинула их к его ногам. — Свяжи их. Я хочу, чтобы ты сделал петлю. — Я не… может не нужно?! Молю, прости меня, дитя!!! Бог покарает тебя за это! — Не тебе говорить мне о Боге. — я толкнула епископа ногой и тот свалился с кровати. — Если не сделаешь то, что я говорю, я буду делать это медленно. Приятно для меня и невыносимо для тебя. Знаю, звучит знакомо. Трясущимися руками старик принялся связывать простыни и формировать подобие петли. Из поросячьих глазенок брызнули слезы, и тихие всхлипы нарушили тишину опочивальни. — К тому же, я могу прихватить эти видеозаписи с собой, и тогда общественность узнает о твоей страсти к детишкам. Рано или поздно это должно было случиться. Разогнувшись, он поднял с пола петлю и с надеждой, и слезами принялся вымаливать жизнь. — Либо ты сделаешь то, что прошу я, либо я сделаю это сама. — жуткая сумасшедшая улыбка нарисовалась на моем лице и старик сглотнул слюну. — Теперь ступай на балкон. — он послушно следовал моим указаниям, — Сговорчивым ты мне нравишься больше. — подметила я, — Теперь привязывай один край к перилам, а петлю накидывай на шею и полезай на перила. — Я не смогу. Здесь высоко. Мои ноги не поднимаются так высоко. — хныкал святоша. Пнув приступку к его ногам, я вновь кивнула головой, чтобы тот скорее шевелился. На трясущихся конечностях епископ взгромоздился на мраморный балкон, словно старый больной воробей. — А теперь прыгай! Живо! — зашипела я и подтолкнула мужчину вперед. В секунду силуэт пропал с глаз и веревка натянулась. Я подошла к краю балкона и взглянула вниз, где на простынях из стороны в сторону качается полуголая туша. Он совсем не дергал конечностями, а голова неестественно свисла. Чувство облегчения так и не настигло. Казалось, еще не все окончено. Не было удовлетворения. Все произошло так стремительно, и, возможно, я не успела осознать «конец». Сквозь дремоту сознания я двинулась назад в комнату, чтобы скорее убраться из этого места. С оглушительным хрустом дубовая дверь слетела с петель, и нежный мятный взгляд отыскал меня в суматохе комнаты. — Она здесь, синьор! Прямо по коридору. Последняя дверь налево! — выглянув в коридор, крикнул парень. — Как ты меня нашел? — Мы знали, что ты будешь здесь. Каблуки мужских туфель застучали по паркету. Сквозняк пробирался сквозь платье и взъерошивал волосы. Сознание прояснилось…Глава 22
14 июня 2020 г. в 21:07
Спёртый сырой воздух полуподвального помещения, и тусклый едва пробивающийся сквозь крохотные решетчатые ставни свет чуть заметной дорожкой обозначился на раскрошенном бетонном полу. Длинный мрачный коридор, выгоревшая местами отвалившаяся со стен плитка, старые запотевшие люстры с растрескавшимся стеклом — никогда не включались. Во время дождей с потолка бежали зловонные землистые ручьи, а на полу образовывались лужи, иногда и вовсе воды набиралось по щиколотку, работать приходилось в смердящем цветущем болоте.
Старухи-монахини, а вместе с тем и дети, днями и ночами барахтались в ледяной воде, отстирывали старые засаленные простыни и платья.
Наша одежда и кровати всегда пахли отвратительной старостью и дешевым порошком, который при попадании в воду превращался в твердый бугристый ком.
Стянув с полки черное монашеское одеяние, я тут же приняла подобающие святому месту обличие. Чтобы затеряться среди стада овец, волку нужно влезть в овечью шкуру.
Под длинным платьем скрылись массивные мужские башмаки, а одежду старушки я забросила в ржавый погнутый таз и прикрыла сверху кучей чистой одежки с полок.
Склонив голову вниз, я поспешила к выходу, ведь совсем скоро двери прачечной распахнутся, и десятки работниц и малолетних работников встанут к своим столам, чтобы вновь до кровавых мозолей зашаркивать желтые отвратительные пятна на прогнивших грубых простынях.
Я старалась неслышно ступать, чтобы не привлечь к себе внимания, потому как обувь монахинь не способна давать такой звонкий отстук. Стены покинутого мною пристанища с колючим равнодушием встречали перебежчика. Казалось, что каждый уголок здесь пропах елеем и ладаном. Кое-где проглядывалась годичная грязь и пыль. Каждый крошечный едва заметный для нового взгляда «атрибут» собора не оставлял душе и шанса на свободу.