Две четверти Рижского Черного Бальзама и еще две четверти севен-апа. Добавить лёд и кусочек лайма.
Не открывая глаз и не делая попыток всмотреться, понять, чем сейчас будет занят андроид, он провалился в сон, стремительно холодея и покрываясь потом. В этом сне, который преследовал его всякий раз, он ощущал привкус можжевельника у себя во рту, хотя был равнодушен к джину. Гэвин не помнил, когда в последний раз вообще пил его, но склонялся к выводу, что это всего лишь эффект таблеток. Попав в его организм, они тотчас же, как самые трудолюбивые рабочие, принялись за своё дело — разложившись и перенеся в кровь все свои вещества, они по многочисленным каналам понесли их к очагу боли и жара, и его передернуло на кровати, но Рид об этом не догадывался. В возрасте одиннадцати лет он впервые попал на приём к психиатру, которого звали доктором Яном. Накануне мама подозвала его к себе и сообщила, что им нужно сходить к врачу. Гэвин никогда не возражал — он лишь уточнил, не идут ли они к зубному. Дантистов он слегка, но всё же побаивался. Мама сказала, что это будет лишь небольшой осмотр и пара вопросов. Маме он всегда верил. Она никогда не тратила слишком много времени на его сборы, да и сама одевалась весьма скромно — в тот день на ней было бледно-розовое цветастое платье, фасон которого давно вышел из моды. И тем не менее, даже несмотря на то, что вещь эта ей откровенно не шла, мама была красивой, потому что все маленькие сынишки видят своих мамочек через призму детского восприятия. Они еще не стали мужчинами, чтобы придирчиво разглядывать её лицо на предмет неровного контура накрашенных губ или осыпавшихся теней. Если честно, мужчины вообще зачастую интересовались в первую очередь далеко не лицом. Мама очень долго, бесконечное множество раз прошлась по дому — она проверяла, выключила ли телевизор и плиту, закрыла ли окна. Гэвин, стоявший в прихожей и потиравший вспотевший лоб под шапкой, дожидался её. В конце концов она выдохнула с каким-то облегчением и взяла его за руку, потянув за собой на январский холод. — Это точно не будет больно, мама? — спросил он, перебирая ногами как можно быстрее, чтобы успевать за ней. — Точно, дорогой, — она улыбнулась — передние зубы у неё были большими, широкими, и один из них имел маленький скол, но это всё равно было очаровательно. Темно-русые волосы, всегда аккуратно уложенные и закрепленные заколками, выбивались из-под шапочки. Гэвин заметил, что как только она снова уставилась на дорогу перед собой, глаза её обрели какое-то обеспокоенное выражение, а рука в перчатке слишком сильно стиснула его варежку, из-за чего он поморщился и подвигал пальчиками внутри, пытаясь вырваться. — Почему папа не может отвезти нас на машине? — Ты же знаешь, папа работает. У него нет времени срываться и мчаться к нам ради какого-то врача. Зато мы поедем на автобусе. Ты так любил кататься, Гэви. Тебе было всего шесть, когда… — Да, я помню, — ответил он, хотя и не понимал, что именно должен был помнить. Улицы стремительно заметал снег. Городская инспекция не очень-то справлялась с очисткой дорог, но по обе стороны от неё уже маячили неровные силуэты сугробов чуть ли не человеческого роста. Когда они прошагали спешно мимо такого гиганта, Гэвину захотелось как можно скорее прыгнуть в этот сугроб, чтобы почувствовать, как белые хлопья колют ему лицо, тают в носу и заставляют чихать, но мама не разрешила — они уже приближались к остановке. Она остановилась лишь один раз, для того, чтобы зайти в булочную на углу и купить ему пряничного человечка. Гэвину казалось, что мама спешит отнюдь не из-за страха опоздать на приём — она судорожно озиралась по сторонам и замирала в каком-то оцепенелом ужасе, провожая взглядом темно-синий «форд», прокативший мимо. — Когда я вырасту и получу права, то попрошу папу подарить мне такой же. Она ничего ему не ответила, погруженная в свои мысли, и Гэвин немножко, но обиделся на неё, хотя пряник был довольно вкусным и еще теплым, мягким, с застывшей разноцветной глазурью. Они успели на подходивший автобус и, войдя в салон, разместились на передних местах. — Мама, а папа знает про врача? — Нет, дорогой, — ответила она, поколебавшись, и улыбнулась будто через силу, поправляя на нём шарф. — Папа и не должен ни о чем знать. Это наш с тобой маленький секрет, хорошо? А на обратном пути я куплю тебе твои любимые… Рассуждать так было нехорошо, но мама всегда нравилась ему больше, чем папа, и её игра тоже была ему по душе, ведь она не в первый раз срывалась с места, бросая тряпку для пыли, и вела его куда-то, а потом покупала ему сладости и игрушки. Гэвин уже уяснил для себя, что ему же лучше, если папа ничего не заподозрит. Эта мысль даже дарила ему какое-то умиротворяющее злорадство. Лишь в глубине души. Так они и сидели на соседних друг с другом сиденьях — Гэвин ел печенье, а мама читала журнал, взятый из сетчатого кармашка позади переднего места. Глаза её почти не двигались. — Отвечай на все вопросы, которые задаст доктор Ян, — сказала она ему, когда лифт стремительно нёс их вверх, к одиннадцатому этажу. — И не спорь с ним, я очень тебя прошу. Он просто поговорит с тобой и выпишет необходимые лекарства. — А я разве болею? — удивился Гэвин. Она потрепала его по щеке, слабо улыбнувшись. — Никто не может знать этого, Чак. Доктор Ян должен сказать. Что это она всё заладила с этим доктором Яном? Гэвин нахмурился, но взял её за руку. Обижаться на маму сильно не получалось — хотя бы потому, что она называла его Чаком, а делала она это только в моменты сильнейшей нежности. Доктор Ян оказался мужчиной слегка за сорок — он сидел в большом кресле у стола, сложив пальцы обеих рук, о чем-то размышлял, когда они робко постучались в дверь его кабинета. Гэвин взглянул на него и почувствовал, как в ладони закрадывается холодный пот. — Мама, давай уйдем, — громко попросил он. — Тише, дорогой, — она метнула в него укоризненный взгляд и подвела к креслу. — Если можно, доктор, я хотела бы остаться, но пойму… — Исключено, — Ян покачал головой. -Я общаюсь с маленькими пациентами наедине. Не беспокойтесь, это никак им не вредит. — Конечно, я поняла. Она виновато улыбнулась и попятилась к дверям, и Гэвин видел, как глаза доктора Яна скользнули от самого её лица вниз, к её длинным ногам. Его передернуло от отвращения при виде её сколотого зуба, но при виде твердых икр он едва усмехнулся. Дверь закрылась, и они с доктором остались одни. Ян пригладил золотистые волосы и вдруг потянулся к небольшой корзинке у себя на столе, на которой был нарисован улыбающийся смайлик. — Хочешь конфетку, Даг? — спросил он, улыбаясь. — Я Гэвин. — О, виноват, прости… Ну, думаю, мы можем начать? Он выпрямился в своём кресле и придвинулся поближе к столу с тихим скрипом. — Тебя что-нибудь беспокоит? Твоя мама говорила мне, что ты плохо спишь, что у тебя бывают… сильные перепады настроения, и ты иногда говоришь о довольно… необычных вещах. Может быть, в твоем доме происходит что-то такое, что заставляет тебя переживать? — Нет, — просто и тупо ответил Гэвин, болтая ногой. — Твоя мама хорошо к тебе относится? — Да. — А как дела в школе? Как ты учишься? — Немного хромает математика, мистер Ян. — Одноклассники не задирают тебя? — Нет, — солгал он и тут же хихикнул, щелкая пальцами. — Но вчера Бекки Сойер упала с качели и ударилась головой. Это было весело. У неё пошла кровь и она хныкала как младенец, а школьный охранник прыгал вокруг неё, точно бешеная собака, и никого не подпускал. Доктор Ян помолчал, как будто бы собирался с мыслями. Гэвин разглядывал его с беззастенчивостью ребёнка — он помнил о словах мамочки и ждал следующего вопроса. Еще она, кажется, просила его не лгать, но один факт он точно утаил. Он скрыл, что отец избивал их уже давно. — Это плохо, — наконец, заговорил доктор. — Плохие мысли. Тебе не было жалко ту девочку? — А почему я должен жалеть её, если она всегда издевается? Доктор Ян попытался улыбнуться. -Ты еще ребёнок и всё видишь по-своему, но… Мы должны учиться сопереживать. Если ты увидишь брошенного котёнка, ты всё равно оставишь его на улице, даже если он тебя укусит? — Не оставлю, — сказал Гэвин, улыбнувшись. — Папа говорит, что животные лучше людей. У него была большая черная собака с острыми ушами… — Доберман? -…и он постоянно держал её в гараже. Он называл её Майей и сам с ней гулял, уходил куда-то далеко. Майя была злой и всегда рычала, когда я подходил, а отец смеялся и говорил, что если кто-то из его родных попытается его убить, Майя отгрызёт им член, а потом всё остальное. Мне было восемь, когда летом она укусила его самого. Она больше не виляла хвостом и у неё была большая толстая цепь. Она укусила его за ногу, когда он просто проходил мимо. Папа схватил ружье со стены и застрелил её. Он сказал, что у Майи прогрессировало бешенство, но он до последнего не хотел её убивать. Папа мог заболеть, только он что-то сделал с раной и ему вкололи вакцину. Ян обеспокоенно нахмурился. — Папа часто сердится на тебя? Рид посмотрел на него чуть недовольно и промолчал. — Мне ты всегда всё можешь рассказать, Гэв. Я — врач. Врачи всегда помогают. — Больным. А я не болею. — Конечно, ты не болеешь, — в улыбке доктора Яна сквозила ложь. — Я просто выпишу тебе лекарства — чтобы наладился сон и ушла тревожность, хорошо? Совсем не горькие. А теперь позови, пожалуйста, свою маму. Теперь мама о чем-то разговаривала с доктором Яном в кабинете, а он сидел на маленьком диванчике в приемной, листая какой-то журнал с машинами, и совсем не думал о том, что рассказал этому человеку сегодня. Гэвину и вовсе казалось, что больше они никогда не увидятся. Ему не хотелось бы заново пережить эти минуты, находясь под взглядом слишком ярких, почти водянистых глаз. Если бы папа увидел этого человека, он бы, не раздумывая, отдал его на растерзание Майе. Он говорил, что ненавидит таких врачей — они берут кучу денег не за что, пока другие валяются в грязи. Не шарлатаны — он называл их куда более крепким словцом. — Зачем ты наболтал доктору про папу и собаку? — спросила мама, когда они вышли на улицу, под обильный снегопад. — Об этом нельзя говорить. — Почему? — Гэвин неуклюже натягивал варежки. Она посмотрела на него с грустью и сказала: — По пути домой зайдем в аптеку. Тебе прописали диазепам. — Мама, я болею? Она помолчала. В глазах у неё было какое-то скрытое беспокойство и всё тот же страх. — Дорогой, нам придётся какое-то время походить к доктору Яну. — Мне обязательно пить лекарства? Но она больше не отвечала ему и уводила куда-то всё дальше и дальше — Гэвину показалось, что остановку они давно прошли, а снегопад становился гуще, и привкус можжевельника наполнил его рот. В голове у него так и пульсировало, высвечиваясь огромными буквами, название препарата — диазепам. Д-И-А-З-Е-П-А-М. В тот же миг его череп чуть не разорвался на куски от резкой ужасной боли. Он закричал и… проснулся.***
— Детектив? Просыпайтесь, детектив. Вам снился кошмар. Гэвин распахнул глаза, шумно дыша. Ричард склонился над ним, протягивая влажную тряпочку, и та мягкой прохладой легла ему на кожу, заставляя вздрогнуть. — Где я? — прошептал он хрипло. — У себя дома, Гэвин. Вы метались по постели. Я проанализировал — легкая передозировка. Все необходимые меры я уже принял. Протез, так до боли напоминавший ему о том, кем он теперь является, всё еще стоял на подзарядке, излучая голубоватый свет. Из-за задернутых штор в комнате царил приятный полумрак, но солнце уже давно поднялось в небо. Стоял полдень — желто-оранжевый, в цветах осени. Наверняка если сейчас выйдешь — ослепнешь от сверкающих под яркими лучами луж на дорогах. Гэвин со вздохом откинулся на подушку — привкус во рту был просто мерзкий, но совсем не напоминал можжевельник. Он как будто бы навернул полежалого сырого мяса или копался несколько часов в помоях. Тряпка холодила лоб, отгоняя страшные и одновременно до ужаса знакомые видения — мама в платье, улица в снегу, автобус, пряничный человечек… Ему вдруг подумалось — а ведь Ричард ни о чем подобном и понятия не имел. Хоть он и девиант, но системы его все еще следуют определенным алгоритмам. Он не был таким, как все прочие, как те, что требовали сейчас дать им права избираться в США. Глупые андроиды. Пусть радуются, что им отдали Аляску. Но нет, им хочется ближе к теплу. Им хочется в Джорджию, хочется в Южную Каролину или, не дай Боже, во Флориду. Они всегда недовольны. Они похожи на Майю, которая найдет любую, даже самую пустяковую причину, чтобы вцепиться тебе в горло. Майя… Гэвин помотал головой, закрыв глаза. — Я надену вам протез, — сказал Ричард, отходя вглубь комнаты. — Убирайся, — прошептал он, стискивая в руке тряпку. — Исчезни и дай мне хотя бы пять минут. Я многого прошу? — Детектив… — На кой-черт мне робот, который меня не слушается? Вали! Гэвин схватил с прикроватного столика будильник с мигавшими зелеными цифрами и швырнул в андроида. Раздался звон бьющегося стекла, пружинки и винтики так и брызнули наружу железным дождем. Ричард исчез за дверью. Он встал самостоятельно, опираясь на здоровую руку, и приблизился к комоду, на котором стоял протез. В голове мелькнула запоздало мысль — без посторонней помощи ведь он никогда не учился его надевать. Ричард всегда был рядом. Рид оглядел эти пальцы, почти в точности соответствовавшие тем, что были на его целой ладони, и оглядел предплечье, покрытое ненастоящими мышцами. Он прикоснулся к этому пластику, к этому неживому куску неизвестно какой сборки, и он почувствовал, как захлестывало его с каждой минутой невнятное отчаяние — вроде бы, и кричать хотелось, но мысли путались в панике, как те же люди в игре, где надо по окончанию музыки успеть сесть на свободный стул. А стул только один. Может быть, два. И две мысли упрочились в его голове, а миллионам, миллиардам других пришлось ютиться где попало, в уголках его сознания, как брошенным дворнягам. Он сожалел и раскаивался, но не помнил, о чем именно. О том, что позволил себе уснуть? Позволил нажраться таблеток? Где здесь можно помолиться, пропустите проклятого грешника, черт подери! Наконец, он подумал о том, что должен выпить. Препараты плохо сочетались с алкоголем, это было и ежу понятно, но Гэвин Рид уже как тридцать шесть лет со всем этим миром сочетался примерно так же, как гороховый суп и молоко. Он открыл дверь спальни. Ричард стоял около стены, прикрыв глаза — Гэвин бросил на него равнодушный взгляд и направился на кухню. Он достал бутылку Рижского черного бальзама, припасенного буквально на «черный» день, и плеснул в стакан для виски, наполнив его наполовину. Затем вытащил из холодильника бутылку севен-апа и долил сверху, тут же хлебнув почти до дна. Внизу остались только темно-коричневые капельки. Гэвин цокнул языком. — Хотите себя угробить, чтобы не пойти на работу? — хмыкнул Ричард из своего угла. — Уж на это я право имею, — сказал Гэвин — одной рукой он орудовал уже довольно ловко. — Если не хочешь, чтобы в тебя полетело еще что-нибудь, заткнись и не мешай. Ричард не наблюдал за ним, и Рид, коротко оглянувшись на него, взял с полки пачку рисперидона, судорожно открывая коробочку. — Черт, — не выдержал он, бросив её в сторону. — Принеси мне протез. Больше не могу. — Так требовать невежливо, — проронил Ричард, но всё же послушался. Его температура, кажется, немного всё же спала — Гэвин ощущал себя гораздо лучше, чем ранним утром. Поставленный градусник показал всего лишь тридцать семь. Он выдохнул с облегчением и снова наполнил стакан, смешав тот же коктейль. — Ну и мерзкий же ты тип, — сказал он, облизывая губы. — Я бы тебя в президенты не выбирал. — А я бы вас и в личную охрану не взял, — нашёлся робот, обнажив свой острый оскал. — Мы квиты? Рид чуть не запустил в него стаканом. Одеваясь после холодного душа, он заново обрабатывал в своей голове увиденный недавно сон, хотя и до этого оказывался в нем бесконечное множество раз. Главным образом, он был похож на нынешнее кино. Ведь нужно же уметь снимать такое дерьмо, в котором нравится более-менее лишь начало, какие-нибудь первые полчаса. После них ты должен рано или поздно прийти к осознанию того, что опять заплатил деньги не за то, за что хотел. Да, ему нравилось возвращаться к матери и к её теплым рукам. Порой какие-то мельчайшие детальки в его сне изменялись, подчиняясь каким-то своим законам, но только. Конец оставался таким же. Дерьмовым. — Я готов, — сказал он, напрочь позабыв о завтраке. — Поехали. Погода снаружи после непродолжительного улучшения вновь начала портиться. Рид взглянул на серые тучи и ему вновь стало как-то не по себе. Он приметил одинокого копа, проходящего мимо. Теперь на каждой ближайшей улице дежурили легавые — Гэвин называл их так, потому что сам, будучи полицейским, знал, как выглядят хорошие копы, а этот явно таким не был. И всё же Рид окликнул его. — Доброе утро, приятель. Коп взглянул на него с презрением и отвернулся. — Пьяные ленивые задницы… — пробормотал он. — Пошёл ты, — Рид вскинул средние пальцы на обеих руках, но угрюмый, не признавший его коллега уже отвернулся. — Довольно опрометчиво, — заметил Ричард. — Можешь идти следом за ним на хер, если такая нужда. — Прямо сейчас вы могли угодить за решетку. — Кто бы посадил меня? Я тоже коп, и предъявил бы встречное заявление об оскорблении. Это дерьмо в форме патрульного назвало меня пьяным. Вот еще. Я трезв как стёклышко. При желании его заменит кто-нибудь поумнее. Хотя он, разумеется, знал, что каким-то грязным детективам, объедающимся таблетками, не позволят никого в патруле даже переставить. Коп, назвавший его ленивой пьяной задницей, останется на своем месте, потому что так правильно. Потому что таковы сейчас нынешние законы в США — андроиды хотят в теплые штаты, андроиды хотят избираться, андроиды, андроиды, андроиды… Похоже, о людях все просто позабыли — в угоду набирающей с новой силой обороты толерантности. Ему бы самому сейчас, конечно, тоже было бы правильно прикинуться больным, но отпуск за свой счет — дело для детектива непосильное. Наверное, соседи, не сведущие в коповской среде, но созерцавшие не докрашенное крыльцо его дома, давно задавались вопросом — что у него делает андроид? Он и сам, если честно, не очень понимал и не мог дать ответ на этот вопрос, но, шагая к своей бутылочно-зеленой «дельте», твердо решил — его дружба и уж тем более его задница стоят слишком дорого для Ричарда.