Кошка, мяч и бег по кругу

      Войцех неспешно пробирается к раздевалке. Он специально встал пораньше, чтобы погонять мяч перед вечерней тренировкой. Можно было сделать это и на заднем дворе, но поле на базе было огромным, идеально подходящим, чтобы унять суетливую рысь, сильно оживившуюся из-за метели. Войцех до неприличия любил зиму, валящий, заметающий дворы снег, а появление в команде еще одной большой кошки превратили такие игры в самое настоящее удовольствие. Но сегодня он собирался побыть один, отдохнуть от домашней суеты, устроенной женой перед приездом родителей, набегаться как следует, чтобы не доставать вечером Джорджо до дергающегося глаза. Поляк поправил ремень спортивной сумки, осторожно придержал ее в том месте, где был любовно уложен мяч. Никто из персонала не удивился встречи с ним. Войцех и раньше был частым гостем на базе даже в выходные, особенно когда только перебрался в Турин и не мог позволить себе жилье с большим двором. С ним улыбчиво здоровались, спрашивали, как дела, и оставляли его в одиночестве готовиться к тренировке. Щесны уже представил, как звонко мяч ударится о его бутсы, как снег с поля разлетится в стороны от его лап, преодолел последний поворот на пути к раздевалке и замер. Его словно ударило со всей силы в грудь от того, насколько резким, ужасающим был стоящий здесь запах. Его никто не ощущал, но Войцех это почувствовал — пахло болью, отчаянием, кровью, моющим средством и кошкой. Пауло был где-то рядом, и, чем ближе поляк подходил к раздевалке, растеряв весь настрой на хорошее утро, тем ощутимее становились запахи. Он несмело толкнул дверь раздевалки, приготовившись к худшему, включил свет и обернулся. Пауло найти было легко. Большая пума забилась в самый дальний угол, завозилась от чужого присутствия и резко подняла голову, будто собираясь защищаться. Войцех не шевелился, с болью в сердце разглядывал несчастную, измученную кошку, заметил высохшие капли крови на полу и алые разводы на темных подушечках лап. Пауло сам потянулся к нему, замяукал жалобно, протяжно, попытался встать и тут же рухнул обратно, пряча нос. Для Войцеха это было невыносимо. Он бросил сумку, пересек широкими шагами раздевалку и осторожно опустился рядом с кошкой, поглаживая между ушей. От запаха у него кружилась голова, так сильно пахло от оборотня опустошенностью и страданием. Пауло выбрался из своего укрытия, ткнулся лбом поляку в руку, а потом обратился, превращаясь в маленького мальчишку, горько рыдающего у него на плече. Ему оставалось только крепко обнимать его, поглаживать по спине, перебирать грязные, слипшиеся пряди волос, мурлыча на разные лады, лишь бы успокоить почти невменяемого парня. Пауло почти полностью влез ему на колени, его тело колотила мелкая дрожь. Наконец, когда шаги за дверью стали чаще и громче, голосов работников стало все больше, Дибала уложил голову поляку на плечо, всхлипнул и обреченно мяукнул.       — Федерико выгнал меня, — Войцех напрягся всем телом. Если это действительно так, то он немедленно поедет к этой итальянской скотине и выбьет из него всю дурь. — Сказал, что без меня будет лучше. А лапы поранил, когда через забор прыгал, там валялось что-то, я не разобрал.       Щесны вздохнул и неопределенно пожал плечами, лишь бы хоть что-то сделать. Он продолжал поглаживать Пауло по волосам, будто это могло успокоить его самого и удержать от необратимой ошибки. Федерико был опекуном, хозяином, мог поступать, как ему вздумается, но выгнать оборотня на улицу ночью — это было просто аморально. Его сердце от злости заколотилось так сильно, что Пауло недовольно мяукнул, потревоженный этим стуком. Войцех осторожно стянул с себя куртку и накинул парню на плечи.       — Обувайся и поехали, — Дибала вжался в него сильнее, боясь встать со своего места. — Дома все объяснишь. Или ты собираешься до тренировки сидеть здесь в таком виде? У людей возникнут вопросы.       Пауло кивнул, поднялся на слабых ногах, доковылял до своего шкафчика и натянул бутсы прямо на голые ноги. Раны так и не затянулись, он жалобно пискнул от боли, прижался спиной к стене, лишь бы не упасть. Войцех подхватил его, забрал брошенную сумку и смело шагнул к выходу. Если их будет двое, то никто не посмеет лезть не в свое дело. Тащить ослабевшего оборотня было нелегко. У Пауло путались ноги, он постоянно повисал на подставленной руке, плохо видел из-за усталости и снова застывших в уголках глаз слез. Его пришлось затолкать в машину, словно бескостный мешок, под удивленные взгляды охраны. Их вряд ли можно было чем-то поразить спустя много лет работы здесь, но заходил на базу один Войцех, а выходило уже двое. Это было не важно. Пауло улегся на заднем сиденье, попытался подтянуть колени к груди, но места было слишком мало. Так что он просто сбросил причиняющие боль бутсы, уткнулся лбом в сгиб локтя, потираясь о шуршащую ткань чужой куртки. Куртка пахла знакомо и приятно — польской выпечкой, Войцехом, духами его жены и свежестью снега. От этого запаха стало спокойней. Парень хотел извиниться за сорванные планы, но вместо слов изо рта вырвалось только очередное жалобное мяуканье. Поляк на секунду обернулся, убедился, что все в порядке, и услышал еще один короткий звук.       — Не благодари, — он свернул с главной дороги и перестал отвлекаться, лишь изредка поглядывая через зеркало заднего вида и прислушиваясь к чужому дыханию.       Дома его, определенно, не ждали. Музыка гремела на всю гостиную, гудел пылесос, а на кухне в кастрюлях что-то громко чавкало и булькало. Марина сразу отказалась от домработницы, нанимая людей только перед большими праздниками, когда не могла сама справиться с огромным количеством работы. Сейчас же она, уверенная, что муж не появится дома минимум пару часов, наслаждалась свободой. Даже не заметила, что уже несколько минут за ней наблюдают две пары любопытных глаз. Она пританцовывала под одну из популярных песен и отлично проводила время до того момента, пока не обернулась. Ее вскрик был громче работающей в доме техники. Девушка схватила со стола мокрую тряпку и с раздражением бросила в мужа. Войцех ловко поймал ее и улыбнулся.       — Я думала, ты поехал тренироваться, — Марина выключила музыку и ждала объяснений. Про Пауло она не спрашивала.       — Кое-что случилось, пришлось вернуться. Сделаешь нам чай? — Войцех мягко подтолкнул гостя к дивану, стягивая куртку с его плеч.       Марина молча кивнула, предпочитая в дела мужа не лезть. Она любила Пауло, тот был юн и от того очарователен в своей открытости миру, а еще он составлял отличную компанию Войцеху, чем вызвал у девушки волну обожания аргентинской кошки. Пока закипала вода, Марина успела помешать и попробовать содержимое всех кастрюль, где-то досолить, засыпать в суп овощи, от которых Войцех опять будет воротить нос. Ее предупреждали, что кошки бывают неприлично капризны, но это не остановило девушку ни в момент знакомства, не останавливало и сейчас. Когда она вернулась в гостиную с подносом, Пауло уже забрался на диван с ногами. На нем были вещи Войцеха, определенно слишком большие и длинные, даже носки были надеты. Дибала поблагодарил ее, Марина отметила дрожащий, сиплый голос, печальные глаза и несчастный вид. Она была здесь лишняя, не стоило даже объяснять ей это, потому оставила поднос на кофейном столике и удалилась на второй этаж — в спальне тоже было достаточно дел.       В тепле чужого дома, с горячей чашкой в руках, наполненной чаем с молоком, Пауло почувствовал себя лучше. Больше не было дрожи и слез, только слабость и усталость после бессонной, полной боли ночи. Боль и сейчас была под его ребрами, грызла и рвала на куски, растекалась с кровью до самых кончиков пальцев, заставляла жмурить глаза, когда знакомый голос в голове снова повторял те мерзости. Он подтянул колени к груди, устроил на них подбородок, продолжая греть ладони о тепло фарфора. Войцех смотрел на него, но ничего не спрашивал, дожидаясь, когда оборотень сам с ним заговорит. Хотя предчувствие было у него не самое лучшее. Если у Пауло были проблемы, он всегда шел к брату, утыкался носом ему в грудь, даже если кто-то из команды не хотел делиться с ним мячом. А теперь Войцех не понимал, что заставило Федерико, обычно не сводящего с оборотня взгляд, поступить так подло, отвратительно, выставить ни в чем неповинного, хоть и взрослого, но все равно мальчишку на улицу. Даже если Пауло и сделал что-то не то, то лишь из-за своей кошачьей непосредственности, его никто и никогда за такое не винил. Наконец, Дибала поставил чашку обратно на стол и прижался к поляку, ища тепла и защиты.       — Ты же знаешь, он будто не в себе в последнее время. Вернулся ночью, по-моему, даже на ногах особо не стоял. Притащил с собой девицу, а когда увидел меня, — Пауло тяжело вздохнул, уткнулся поляку в плечо, но сил плакать больше не осталось. Только глаза начало жечь, — швырнул в меня подушкой, сказал, что лучше бы меня никогда не было. Сказал, что я бродячая кошка.       Войцех так сильно сжал его плечо, что Пауло громко, звонко мяукнул. Гнев переполнил его, ему пришлось приложить усилие, чтобы остановить обращение, а такого не случалось лет с пятнадцати. Пауло снова мяукнул, испуганный происходящими переменами. Щесный взъерошил его волосы и взял себя в руки. Но справиться с клокотавшей внутри яростью он не мог.       — Я убью его. Разорву глотку и выпущу кишки. А потом буду играть с его сердцем, если оно у него есть, — Войцех зарычал, стиснул парня в объятиях, будто собирался защитить его от всех вокруг. — Как он посмел так поступить с тобой? Я расскажу об этом сегодня же, пусть его выгонят. Я не хочу находиться с ним в одной раздевалке ни секунды.       Пауло торопливо потерся о его плечо щекой. Последнее, что ему было нужно, так это испортить отношения с командой. Выбирая между оборотнем и человеком, владельцы совершенно точно не выберут безродную пуму. Войцех скрипнул зубами, завертелся, как всегда бывало, резко обернулся, заслышав шаги на лестнице. Марина дошла до последней ступеньки и взглянула на парней.       — Для обеда еще рано, но я могу что-нибудь быстро сообразить, — она улыбнулась, заново завязала растрепавшийся хвост и замерла в ожидании.       От волнения Щесны, не так давно плотно позавтракавший, снова захотел есть. А на Пауло и вовсе было страшно смотреть — в последние недели он потерял минимум пару килограммов, и это не было связано с прошедшим гоном. Марина все поняла по взгляду мужа, принялась напевать одну из своих песен и отправилась на кухню. Она, может, и привыкла кормить оборотней в своем доме, но справиться с двумя молодыми кошками, смотревшими на нее отчаянно голодными глазами, было куда труднее.       Федерико проснулся с жуткой головной болью и таким привкусом во рту, будто он в одиночку уничтожил целую упаковку наполнителя для кошачьего лотка. К тому же он был отвратительно грязным, липким, пах, словно извалялся в мусорном баке за клубом, а еще — совершенно раздет. Девушка рядом с ним лишь перевернулась, но глаз так и не открыла. Бернардески тяжело засипел, закашлялся от сухости в горле и свалился с кровати. Его шатало из стороны в сторону, перед глазами поплыло, он схватился за спинку стоящего рядом с кроватью стула и свалил его, чуть не рухнув вслед за ним. Так плохо Федерико не чувствовал себя никогда раньше. Ни один его прошлый загул не заканчивался почти полным беспамятством и желанием умереть. Он не помнил, что пил и что с чем мешал. Он просто опрокидывал в себя бокал за бокалом, стопку за стопкой, пытаясь избавиться от навязчивых, омерзительных картин обнимающихся Пауло и Даниеле. Руки итальянца, обнимающие оборотня, пальцы, ерошащие волосы, слишком тесный контакт и губы, прижатые к уху в интимном шепоте. Федерико ненавидел то, что это происходило. Пауло не вернулся домой, а потом все эти нежности с Дани в раздевалке, при всех, это вывело Бернардески из себя. Пауло, о котором он заботился, который был для него особенным, больше, чем опекаемым оборотнем и братом, выбрал другого, которого знал только несколько лет. Он даже не понял, как эта девица оказалась рядом с ним. Обычно он не допускал, чтобы девушки оставались у него на ночь, но сегодня Федерико определенно перебрал. Он с трудом доплелся до ванной, вслепую нашарил выключатель и с громкой руганью пытался выяснить, какого же черта не стягивается резинка домашних штанов. Ему стоит бросать эти загулы, раз он не может даже сообразить, что одежды на нем нет. Он запрокинул голову в блаженстве, уверенный, что почки будут благодарны ему за удавшуюся попытку добраться до туалета. В голове все еще звенело, противно, будто муха жужжала около уха, по вискам стучало, царапалось изнутри, глаза неприятно сдавливало и жгло. Федерико склонился над раковиной, несколько раз плеснул себе водой в лицо, а потом сунул голову под струю, чтобы хоть немного прийти в себя. Пришлось почистить зубы, он на автомате водил щеткой, будто все еще не понимая, что делает, позволяя телу двигаться только за счет мышечной памяти. Привкус желчи и всего выпитого исчез, но лучше от этого не стало. Федерико, пошатываясь и держась за стены, доплелся до кухни. Несколько раз хлопнул по стене, случайно попал по выключателю и зажмурился от яркого света, ударившего в зудящие глаза. Обезболивающее нашлось там же, где его всегда и оставляли — верхняя полка на дверце холодильника, первая слева упаковка. Холодная вода стояла чуть ниже, стоило поблагодарить Пауло за такую педантичность в домашнем хозяйстве. Теперь стало легче. Бернардески забрал со стола сиротливо лежащее краснобокое яблоко, чтобы окончательно избавиться от желчного привкуса во рту, направился обратно в комнату, но остановился около входной двери, с непониманием рассматривая ее несколько секунд.       — Пауло! Я говорил тебе закрывать дверь! — итальянец повертел головой, пытаясь углядеть брата. — Или ты думаешь, что никто не решится ворваться и обнести дом?! Пауло, иди сюда!       Ему никто не ответил. Решив выяснить все немедленно, Федерико уверенно шагнул к чужой комнате, толкнул дверь и, выругавшись, запнувшись о порог, подслеповато уставился вперед. В спальне никого не было. Кровать выглядела так, будто ее никто не расправлял, да и вовсе не лежал на ней с книгой в течение дня, как Пауло любил. Острое, болезненное сомнение закралось Бернардески в спутанные похмельем мысли. Торопливо, насколько мог, он вернулся в комнату, натянул джинсы, накинул куртку на голое тело, сунул ноги в ботинки и вышел на улицу. Пришлось надеть капюшон, чтобы снег не валил за шиворот, только это ничего не дало. На заднем дворе не было ни одного следа большой кошачьей лапы, даже намека на то, что Пауло был здесь. Федерико обошел дом, вглядывался в темные кроны деревьев, пытаясь разглядеть пуму среди веток, но никого так и не нашел. Он вернулся в дом. Холод и страх отрезвили его, заставили воспоминания хлынуть потоком со всем ужасом, на который были способны. Бернардески вломился в собственную спальню, с силой затряс девушку за плечо. Она сонно, пьяно замычала, с трудом разлепила глаза и кривовато улыбнулась.       — Уже соскучился? — Федерико брезгливо смахнул с себя чужие руки, пытающиеся расстегнуть его штаны.       — Одевайся и уходи, я вызвал тебе такси, — девушка протестующе застонала, но сразу же опомнилась, когда ее потянули с постели.       Она продолжала возмущаться, что ее выставляют посреди ночи в метель, но быстро замолчала, когда ей сунули деньги на дорогу домой. Как только она убралась, Федерико еще раз обошел дом, надеясь, что просто не заметил некрупного, любящего забиваться в разные углы брата, позвонил, но услышал знакомую мелодию из гостиной, где телефон Пауло завалился за диванную подушку. Федерико схватился за голову. Это случилось из-за него. Он сам выгнал его из дома, поступил так, как клялся никогда не делать, и теперь расплачивался за это. Как бы не было мерзко, он пролистал список контактов и ткнул в одно из имен, прокручивая в голове речь, чтобы звучать спокойнее.       — Ты видел время? Что тебе от меня нужно? — Даниеле был зол и говорил куда-то в подушку, не желая тратить время на разговоры в третьем часу ночи.       — Пауло у тебя? Может, он вышел побегать, но вдруг зашел к тебе? — Бернардески стиснул зубы. Было унизительно просить помощи у Дани после того, что тот сделал.       Послышался тяжелый, обреченный вздох. Даниеле выругался еще раз, обреченно застонал и трижды назвал одноклубника мудаком.       — Проспись, Феде. И ты бы завязывал с этим. Я расскажу Массимилиано завтра, что ты так напился, что проснулся в чужом доме, не смог найти Пауло и позвонил мне. Спокойной ночи, Федерико.       Бернардески только тупо пялился на телефон, из которого теперь раздавались только гудки. Его даже не воспринимают всерьез, до чего же он докатился. Но, раз Дани не поверил ему, хотя первым должен был заволноваться из-за отсутствия Пауло, то он сам исправит свою ошибку. Он оделся потеплее, замотал лицо шарфом, натянул перчатки, а поверх шапки — капюшон. На улице бушевала метель. Снег так и норовил забраться ему в глаза, больно колол кожу там, где ее касался, ветер пытался пробраться под одежду и застудить разгоряченное тело. Федерико вдоль и поперек обошел весь район, несмотря на боль в ногах и головокружение. Добрался до каждого места, где Пауло любил проводить время, прошел узкими улочками в соседних районах, но поиски были тщетными. Он нигде так и не смог найти брата, тот, конечно, не замерзнет, если обратится в кошку, но он снова оказался на улице, в этот раз из-за его поганого языка, который легче было отрезать, чем заставить Пауло принять извинения. Федерико пришлось вернуться домой, поиски на улице все равно ничего не дали. Скинул только куртку и обувь, уселся в гостиной и не смыкал больше глаз, надеясь, что Пауло вернется, как только немного остынет, но никто так и не появился ни с рассветом, ни в течение дня. На тренировку ему пришлось ехать одному, прокручивая в голове объяснения, почему брата с ним нет. Если он и на базе не появится, то Федерико отправится в полицию, даже если это грозит ему расследованием комиссии о качестве его опекунства.       На нем не было лица, когда он приехал на базу. Ничего так и не изменилось за то время, которое он провел дома, в ожидании Пауло — пустые комнаты, завывающий за окном ветер, нетронутая чашка на кухне с недопитым молоком. Федерико корил себя за каждое произнесенное ночью слово, за то, что перебрал, притащил домой ту девушку. Только он был во всем виноват. Он резко рванул на себя дверь раздевалки, так и не придумав, как объяснить отсутствие брата, и врезался в Буффона, растерянно смотрящего на него.       — Выглядишь паршиво, — Федерико закатил глаза. Он видел свое отражение в зеркале, это было еще ласковое обращение. — Поэтому Пауло пришел раньше? Я приехал, чтобы с ним и Войцехом погонять, разогнать старую кровь, знаешь ли, а тут весь молодняк собрался, только тебя не хватает.       — Он здесь?! — Бернардески совершенно невежливо отпихнул капитана, врываясь в раздевалку и оглядывая шкафчик Пауло. Тут висели смутно знакомые, чужие вещи, но оборотень точно был здесь.       Джиджи покачал на такое поведение головой. Совсем распустились молодые игроки, никакой совести и уважения к старшим. Он поймал Федерико за плечо и поучительно провел пальцем у него перед лицом.       — Хочешь совет? — Бернардески огрызнулся. Только советов ему не хватало сейчас, когда Пауло нашелся. Его реакция Джанлуиджи не беспокоила. — Тебе надо завязывать со всем этим. Потеряешь карьеру, здоровье, семью. Оно тебе нужно? Когда вы только появились, я был уверен, что у вас большое будущее, но сейчас, глядя на тебя, очень сомневаюсь. Конечно, это твой выбор, но найди минутку задуматься об этом. Не знаю, что у тебя произошло, но реши эту проблему, пока тебя не поперли отсюда поганой метлой.       Федерико оттолкнул его руки. Не нужны ему были поучения капитана, который смел заглядываться на юную, глупую пуму. Но выйти из раздевалки ему не удалось — пришли остальные, взяли его в кольцо и принялись допытываться о его ужасном состоянии и плохом внешнем виде. Его не выпускали до последнего, пока все вместе не двинулись на поле. Громкие голоса Марио, Джиджи и Джорджо, их смех и неуместное веселье раздражали, заставляли подавить желание высказать им все. Но, стоило Федерико увидеть двух носящихся по полю кошек в компании трех длинноногих, быстрых игроков, как все посторонние мысли вылетели из головы. Осталась только одна — извиниться, вымолить прощение у Пауло, замершего на месте и даже не почувствовавшего удара мяча в голову. Он смотрел на брата своими золотистыми глазами, нервно покачивал хвостом, прижал уши. Федерико бросился к нему, оттолкнул попытавшегося его удержать Родриго и протянул к оборотню руки.       — Пауло, я так виноват перед тобой, прости, — он попытался погладить кошку между ушами, но пума зарычала, грозно, обнажив острые клыки. — Прости меня, я не должен был так себя вести, мне так жаль, что я тебя обидел. Пауло, я…       Федерико закричал так громко, что возящиеся на бровке Леонардо, Сами и Эмре поспешили к центру поля. Бернардески с ужасом разглядывал предплечье, по которому к локтю струилась кровь. Пауло укусил его. Впервые в жизни, за девять лет, которые они провели рядом, частенько деля на двоих одну узкую, холодную постель в полуразвалившихся гостиницах, на которые у клубов хватало денег, Пауло всерьез схватил его, сомкнул челюсти на живой плоти. Он и сказать ничего не мог, глядя на кошку, спрятавшуюся за чужими ногами и испуганно выглядывающую. Джорджо зарычал, разгоняя бестолковых игроков. Джиджи, вспомнив о том, что он капитан, отправил Федерико к врачу, обработать и перевязать рану, попытался подобраться к Пауло, но проворная рысь метнулась ему под ноги и обратилась человеком. Войцех откашлялся, стряхнул мелкую шерсть, оставшуюся на руках, и отозвал капитана в сторону.       — Не стоит. Тебе не нужны подробности, но не лезь в это, — поляк скривился, посмотрев Бернардески вслед. — Он заслужил даже больше, чем это. А сейчас лучше начать тренировку, вот и Массимилиано уже идет.       Джанлуиджи пришлось согласиться. Федерико вернулся через полчаса, под длинным рукавом тренировочного джерси отчетливо проступал тугой бинт, получил выговор от тренера за опоздание и свое состояние и приступил к тренировке. Поговорить с братом у него так и не получилось — Даниеле, Родриго, Войцех и Жоау окружили его и не подпускали к Пауло никого. Снег заметал их, и Бернардески, пытаясь унять грызущую боль под ребрами, наблюдал за оборотнем, прячущимся за чужими спинами и ловящим языком кружащиеся снежинки. Аллегри задержал его после, со всей серьезностью объясним, чем грозит подобное поведение и недвусмысленно намекнул, что за нарушение дисциплины можно и лишиться контракта. Федерико и так знал, что сам загнал себя в такую задницу. Он хотел поймать Пауло хотя бы сейчас, чтобы объяснить ему все, вернуть брата домой, но после разговора с Массимилиано не надеялся, что застанет того на базе. Он брел по коридору, опустив голову. Невозможно было надеяться на хоть какое-то хорошее окончание этого дня, когда послышались голоса.       — Ты уверен, что хочешь вернуться домой? — Войцех рычал на невнятное мяуканье пумы. — После того, что он сделал, лучше поживи у кого-нибудь из нас, пока не снимешь собственное жилье.       Пауло тяжело вздохнул, снова замяукал, и от этого звука у Федерико все оборвалось внутри. Сколько отчаяния и боли было в нем, даже больше, чем в тот день, когда он нашел маленького голодного оборотня за мусорными баками. Даниеле, Родриго и Жоау говорили наперебой, предлагали переночевать у них, но парень оказался непреклонен.       — Все мои вещи дома. Мне лучше вернуться, — Пауло пискнул, на что-то зашипел и продолжил. — Родители любят навещать без предупреждения, будет сложно объяснить мое отсутствие. Если что-то изменится, я позвоню. Дани, подбросишь меня?       Дальше Федерико не слышал. Побежал в раздевалку, поскользнулся на мокром от растаявшего снега полу, чуть не упал и затормозил головой о грудь вышедшего Джанлуиджи. Буффон определенно не был доволен этим днем, так что впихнул парня в раздевалку и хлопнул дверью. Весь этот молодняк с их тайнами и детскими переживаниями, которые были очевидны всем остальным, просто кучка невоспитанных, разбаловавшихся мальчишек. Он едва успел дойти до стоянки, как Федерико уже пронесся мимо, с сумкой наперевес, торчащими из-под криво надетой шапки мокрыми волосами. Джиджи только покачал головой. Его так умиляли эти все еще юношеские чувства, что он не сдержался и позвонил Иларии, просто так, без повода.       Пауло задерживался. Федерико успел добраться домой, бросить вещи в стирку, достать из холодильника ужин, к которому вчера никто не притронулся, и даже накрыть на стол. Он ждал брата с нетерпением, с трепетом в сердце, рожденным желанием оборотня вернуться домой. Он только и делал, что прислушивался к каждому шороху, каждому скрипу, чтобы не пропустить долгожданное появление парня, но так и не смог уследить за проворным хищником. Опомнился, когда в тишине раздался щелчок замка чужой спальни, куда ему теперь, видимо, запрещен вход. Федерико посмотрел на остывающий ужин, растерянно разглядывал свои руки. Сам все испортил и теперь понятия не имел, как это исправить. Он подождал, надеясь, что брат переоденется и все-таки придет за стол, но ничего не изменилось. Бернардески решительно встал, от непривычной торопливости ударился коленом о стол, зашипел, стиснув зубы. Ему нужно было извиниться немедленно, Пауло не заслуживал такого отношения к себе, и без того потрепанный в детстве жизнью, сейчас ему было куда больнее от предательства. Федерико несмело замер у двери. Поднял руку, рассматривал пальцы, с трудом сжавшиеся в кулак, бледную кожу, переходившую в темно-синие рисунки на запястьях. Пауло они нравились, широкий кошачий язык без стеснения проходился по коже перед сном, будто пытался распробовать чернила на вкус. Итальянец постучал. Сначала негромко, зная, что его в любом случае услышат, затем громче, но также настойчиво, уверено, пытаясь вызволить брата из добровольного заточения. Тишина в ответ пугала и заставляла ребра сдаваться под напором грызущей боли. Федерико попробовал открыть дверь, но она действительно была заперта, словно забирала у него оборотня, отгораживала от грязных слов и жестокости. Он постучал еще раз, постарался выровнять дыхание, но оно все равно сбивалось, а кошка все прекрасно слышала.       — Пауло, — Бернардески прижался ухом, разобрал только недовольное шумное сопение, будто брат стоял прямо здесь, также прижавшись к двери, — ужин остывает.       Ничего не изменилось. Дверь по-прежнему была заперта, на кухне гудел холодильник, в гостиной невнятно бубнил телевизор, какая-то очередная мелодрама с убогим, тупым сюжетом. Не дождавшись ответа, Федерико ударил кулаком так сильно, что заныло даже запястье.       — Пауло, нам нужно поговорить. Выйди, мы все обсудим.       Послышалась возня, но надежде на то, что замок откроется, сбыться было не суждено. Пауло громко вздохнул, на грани всхлипа.       — Я не хочу есть, — его голос дрожал от сдерживаемых слез. — Пожалуйста, уходи.       Федерико самому хотелось зарычать, как обычно делал Джорджо, чтобы присмирить бестолковых кошек. Он понимал, что слишком сильно обидел оборотня, понимал, что извиниться будет сложно, но Пауло отказался даже выйти к столу, хотя обычно сметал все как пылесос, пачкая нос и щеки. Бернардески хотел продолжить извинения так, рассматривая дверь из темного дерева, но передумал. Если кошка его не увидит, то не поверит никогда в жизни, даже если будет слышать биение сердца. Пауло был доверчивым, наивным, и обидеть его было легче, чем обыграть какую-нибудь команду из третьего дивизиона. Федерико оставил попытки уговорить брата хоть на что-то, бросил тихое, почти робкое извинение у запертой двери и направился к себе. У него резко пропал аппетит, да и желание доделать домашние дела так и не возникло. Он просто рухнул на свою кровать и накрыл голову подушкой, надеясь хоть так избавиться от всего, что теперь его окружало. Не было привычного жара от пушистой кошки, тяжелой лапы, от веса которой на груди легко было задохнуться, урчание, обычно убаюкивающее и расслабляющее, больше не звучало. Федерико ударил по свободной половине кровати, где обычно спал Пауло, и отдернул руку, будто вляпался в грязь. Постель он так и не сменил, и сейчас она вызывала отвращение. Бернардески вскочил на пол, с остервенением сдернул простыню и швырнул ее к двери. Ткань не была виновата в том, что он редкостный придурок, обидевший такое создание, как Пауло, но она хранила запах чужого человека, напоминала о присутствии девушки, которой никто не был рад. Федерико сгреб в кучу постельное белье, но на половине пути к ванной резко передумал. Он не хотел стирать это, отвращение к простыне и наволочкам, насквозь пропахшим алкоголем, потом и женскими духами, было настолько сильным, что Бернардески торопливо обулся и, не надевая куртку, вышел из дома. Снег почти прекратился, сыпал мелкий, похожий на соль, оставался на волосах и свитере, тут же тая и впитываясь ледяными каплями. От грохота крышки мусорного бака подали голос собаки на соседних участках, Федерико громко пожелал им заткнуться, за что получил совершенно неласковую тираду от одного соседа. Лучше всего было избавиться от лишнего, хотя, наверное, ему самому стоило убраться из дома, чтобы не мешать Пауло, дать ему возможность остыть и подготовиться к разговору. А может, лучше было написать записку, в которой никто не помешает все объяснить. Бумага все стерпит, не придется справляться с дрожащим голосом и непослушными руками, которые так и будут норовить потеребить край кофты или взъерошить волосы. Но он знал Пауло, вздорного и эмоционального, мог смять и изорвать письмо, потому придется ждать, пока обида оборотня утихнет. В доме по-прежнему было тихо. Под дверью своей спальни Бернардески обнаружил небольшую коробку. В ней были аккуратно расставлены флаконы с антисептиком и заживляющей мазью, лежали бинты и пластыри разных размеров. Видимо, как бы сильно не был зол Пауло, он все же помнил, как сомкнул зубы на чужой руке, разрывая живую, горячую плоть. Федерико неуверенно улыбнулся. Значило ли это хоть что-то, он понятия не имел, но коробку в комнату забрал, стянул свитер и как смог сменил повязку. Антисептик был холодным, жег кожу там, где она была вспорота острыми клыками, а мазь принесла небольшое облегчение от этой боли. Перебинтовать сам предплечье парень не смог, но большой пластырь отлично справился с закрытием раны. Даже если останутся шрамы, их не будет видно под татуировками, а ругать Пауло за то, что он защищался, как умел, было нечестно.       Брат объявил ему молчаливую войну. Уже на следующий день Федерико понял, что хуже мести, чем тот выбрал, быть не могло. Они столкнулись утром, в узком дверном проходе ванной, Пауло опять забыл вытереть пол, поскользнулся, запутался в своих ногах и врезался носом Федерико в грудь. Но, как только чужая рука потянулась погладить его по влажным волосам, тут же дернулся, отвел пустой, холодный взгляд и ловко протиснулся в коридор, сбегая от возможного разговора. Втягивать его в обсуждение возникшей проблемы, тем более насильно, Бернардески не видел смысла. Пауло только больше закроется, отдалится еще сильнее и никогда в жизни не подойдет даже с самой простой просьбой. Принимать душ, когда предплечье ныло от любого, даже самого легкого прикосновения к нему, было трудно. Пришлось стиснуть зубы, но Федерико все равно скулил, когда пластырь намок, а вода коснулась следов от клыков. На мгновение ему показалось, что дверь приоткрылась, но потом прогнал наваждение. Он был здесь один, как заслужил за свой грязный язык, с трудом смыл пену с головы и плеч, а после запутался в краях полотенца, позволяя себе выругаться из-за вынужденной беспомощности. Кое-как справившись и с полотенцем, и с одеждой, он наскоро поменял повязку, криво приклеивая пластырь, зашипел от боли, неловко дернув рукой, тоскливо посмотрел на свое отражение в зеркале. Джанлуиджи был прав, выглядел он паршивее некуда. Кожа посерела, глаза ввалились и потеряли блеск, губы были покрыты беловатой сухой пленкой. Неудивительно, что Аллегри пригрозил ему разрывом контракта. Он не мог даже за своим лицом уследить, что уж говорить о мяче на поле и чужих воротах. На кухне все было не лучше. Пауло, очевидно, услышав его шаги, наскоро закончил завтрак, на ходу вытер крошки с губ и сбежал в свою комнату. От того, что брат не хотел с ним даже за столом сидеть, Федерико стало тошно. Еда была безвкусной, а может за своими мысленными самоистязаниями он просто его не почувствовал. Не было ничего хуже, чем быть презираемым Пауло настолько, что тот не хотел находиться с ним рядом. Громко скрипнула дверь, петли которой он обещал смазать еще месяц назад. Пришлось оставить завтрак, хотя оно было и к лучшему, еда комом вставала в горле, а та, которая упала в желудок, вызвала тошноту. Оборотень торопливо завязывал шнурки на ботинках, испуганно и дергано оборачиваясь через плечо. Федерико скрипнул зубами от собственной беспомощности. Он надеялся, что отчаяние в его голосе не было слишком уж заметным, но от острого слуха кошки ничего нельзя было скрыть.       — Пауло, ты слишком торопишься.       Бернардески снял с крючка большой пушистый шарф. Оборотень не мерз, но от шарфа никогда отказаться не мог, кутался в них, прятал нос, заглушая урчание. Федерико крутил пушистое полотно в руках под затравленным взглядом оборотня, а потом рискнул, осторожно обернул шарф вокруг шеи брата. Пауло замер, кажется, почти не дышал, пока его укутывали по самый нос, только моргал часто и отводил взгляд, скрывая свои глаза. Федерико потянулся было к его волосам, все еще растрепанным, потому что брат терпеть не мог расчески, но одернул себя. Не время еще было для таких нежностей.       — Подожди, я возьму вещи, и мы поедем на тренировку, — оборотень сделал несколько шагов к входной двери, отступая. — Пауло, только лишь дорога на базу.       Парень нервно облизал губы. Может, ему не стоило соглашаться, но он все-таки кивнул после непродолжительного молчания. Федерико торопливо схватил сумку, всунул ноги в ботинки, шапку натягивал уже на ходу, ища по карманам ключи от машины. Только вот в машине ничего не изменилось. Пауло не произнес ни слова за всю дорогу, смотрел в окно, следил за птицами и линиями электропередач, многочисленными прохожими, покачивал головой в такт музыке. Федерико наблюдал за ним краем глаза — обычно они ругались из-за радио, но сегодня он решил уступить, оставить ту волну, которую обычно слушал брат. Популярные попсовые песни, нравящиеся большинству, его самого никогда не трогали, но он мог потерпеть, лишь бы Пауло оттаял хоть ненадолго, дал посмотреть на широкую, добродушную улыбку. Но тот так и не повернулся к нему лицом, свернулся на сиденье, уперся коленями в дверь и еле слышно мурлыкал в свой большой пушистый шарф, подаренный братом на день рождения, одну из любимых песен. Но даже это было огромным достижением после суток тишины, закончившихся одним единственным укусом.       Казалось, все это превратилось в один бесконечный день. Когда-то Гайя объясняла невнимательному и не слишком сообразительному младшему брату про глубинный смысл, заложенный сценаристом и режиссером в «Дне сурка», но Федерико только отмахивался и просил включить что-нибудь с погонями и перестрелками, как любой другой мальчик-подросток. Сейчас он жалел, что не пытался вникнуть в слова сестры. Не было никакого разнообразия и раньше в рутине дней, состоящих из учебы, тренировок и заботы о Пауло, но кошка превращала все в настоящий хаос из-за своей непоседливости и игривости. Сейчас этот день, начавшийся с клыков, впившихся в предплечье, и не думал заканчиваться. Утро сменялось ночью, вместо Солнца на небе вспыхивала Луна и загорались звезды, а Пауло продолжал хранить молчание, будто обет какой-то дал. Он перешучивался с Родриго и Жоау, носился по полю за Войцехом, сбивчиво извинялся за бардак перед Джорджо, смущался от похвалы Джанлуиджи и Эмре, но на брата не смотрел вовсе, не размыкал губ, чтобы произнести хоть одно слово. Даже когда на скользкой от снега траве Федерико поскользнулся и сбил Пауло с ног, тот даже не пискнул, несмотря на то что зажмурился от боли и прижал ладонь к ушибленному плечу. Вряд ли была пытка хуже, чем эта. Слышать голос парня на поле, его рык и урчание во время тренировок, но находиться в тишине дома, где звуки издавали только новости по телевизору и музыка из колонок. Пауло продолжал отказываться есть с ним за одним столом, хотя послушно сидел в машине по дороге на базу. Федерико пытался заговорить, простой разговор о тренировках, будущей игре, родителях, но брат прятал лицо в большом шарфе, отводил взгляд и покачивал головой в такт песен. Бернардески менял музыкальное сопровождение их поездок, включал музыку, которую любил сам, но вместо обычных возмущений Пауло только окончательно затихал и не отводил взгляд от окна. Потом он носился по полю с остальными, а Федерико только неуклюже играл в атаке и промахивался даже по пустым воротам. Массимилиано становился все более раздраженным с каждым днем от его игры, хмурил брови и поджимал губы, за неделю до матча с Торино пробуя новые комбинации. Февраль заканчивался, снег таял, а Аллегри, как обычно прямой и честный, остановил Бернардески после очередной провальной для него тренировки.       — В заявке на игру тебя не будет, — Федерико не нашел в себе сил удивиться. Он был готов к такому исходу. — Если так продолжишь, тебя не будет ни в одной заявке. Я ясно выразился?       Федерико смог только кивнуть. Все, к чему он шел с самого детства, чего добился тяжелым трудом и упорной работой, исчезало на глазах из-за его неспособности контролировать самого себя. Оказавшись вдали от дома, от родительского контроля, попав в основу титулованной команды, получив столько внимания к себе, он совершенно забыл о своих обязанностях. Забыл про карьеру и брата, путаясь со случайными знакомыми на одну ночь, не реагировал на прежние замечания тренера. Теперь он получил то, что заслужил. Федерико медленно волочил ноги, пытаясь не думать обо всем, что теперь происходило, ругал самого себя, потому что никто кроме него не мог нести ответственность за это. У него даже не хватило сил удивиться стоящему рядом с машиной Пауло, снова спрятавшим лицо в шарф и теребящим лямку сумки. Сегодня тишину поддерживать было легче. Федерико не тянуло на разговоры, а дома он не стал выходить к ужину, предпочитая лежать на своей кровати, бездумно пялиться в потолок и придумывать, как рассказать родителям, что его выгонят из команды по окончанию сезона. Когда ближе к ночи он все-таки покинул убежище спальни, то обнаружил на кухне накрытый для него ужин, таблетки от головной боли и пластырь подходящего размера. Видимо, Пауло успел сходить в аптеку, потому что утром в аптечке оставались только крохотные квадратики, которых хватило бы разве что мозоль на пальце заклеить. Даже сейчас брат продолжал заботиться о нем, вот только Федерико отблагодарил его хуже некуда. И не знал, что с этим делать.       Дни стали еще отвратительнее. Пауло продолжал хранить молчание, не высовывался из комнаты лишний раз, на тренировках держался от него подальше, даже не смотря в его сторону. Наверное, показывать результаты позорнее, чем уже есть, было невозможно, но Бернардески, глядя на то, как оборотень ловко отрабатывает связки с другими игроками, совершенно перестал попадать по мячу, за что получил сначала мягкий выговор от капитана, а после и серьезный, долгий, обстоятельный разговор. Джанлуиджи всегда всем желал добра, потому не интересовался, нужны его советы кому-либо или нет. Он просто поймал Федерико за руку после очередной тренировки, отвел к воротам и прочитал целую лекцию о командном духе, необходимости тренировок и важности интенсивной работы. Бернардески стиснул зубы, не желая слушать то, о чем сам прекрасно знал. Он уже собирался уйти, но внезапно хватка Джиджи на его плече стала настолько крепкой, что даже рука онемела.       — Перестань уже заниматься этой дурью, — Джанлуиджи понизил голос, чтобы их никто не услышал, но на поле больше никого не осталось, кроме них двоих. — Ведешь себя как ребенок. Признайся уже, что все проблемы из-за тебя, из-за твоей неспособности говорить окружающим правду. Если тебе наплевать на себя, пожалей хотя бы Пауло. Вот уж кто, но он не должен страдать из-за того, что ты ведешь себя как… Как сам знаешь кто.       — Оставь свои советы при себе, — Федерико огрызнулся, наконец, вырвался из чужих рук и отошел от мужчины подальше. — Я и без тебя знаю, как разобраться со своим братом.       Он ушел так быстро, как только мог, хотя подошва бутс скользила по мокрой от снега траве. Капитан ничего не знал, не понимал, а совал свой каррарский нос, куда не следовало. Ему не нужна помощь, чтобы выпросить у Пауло прощение. Хотя, наверное, пройдет еще немало времени, прежде чем оборотень оттает, простит глупого брата, разбившего ему сердце. За те две полные недели, прошедшие с их ссоры, Пауло ни одним словом не перекинулся с ним, кроме редких фраз, касающихся домашних дел. Больше не подпевал в машине, хотя Федерико намеренно оставлял ту радиоволну, которая так нравилась брату, мурчал в свой большой шарф и таращился в окно, пряча свои чудесные глаза. После разговора с Джиджи настроение Бернардески испортилось окончательно, и он надеялся насладиться хотя бы молчаливым присутствием Пауло на соседнем сиденье, пока они будут ехать домой, но в раздевалке парня не оказалось. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы прервать оживленный спор Джорджо и Лео и выяснить, что Пауло уже уехал домой. С Даниеле. От этого снова стало тошно. Вредная, капризная кошка старалась причинить как можно больше боли, мстила, но Федерико твердо решил терпеть выходки, лишь бы снова услышать знакомый голос, почувствовать тяжесть кошачьей лапы на груди, увидеть завороженный взгляд зеленых глаз. В душевой он рассеянно водил мочалкой по плечам, пытаясь осмыслить, что теперь делать и куда двигаться дальше. Ему нужно было вернуть себе Пауло любой ценой, потому что оборотень был его и только его, и дело было совсем не в опекунстве. Федерико запрокинул голову, позволяя воде стекать по его лицу и неприлично отросшим волосам. Трусливо было признаваться в этом самому себе только сейчас, но все же, рано или поздно, он должен был это сделать. Пауло был особенным, выше всех, с кем он когда-нибудь крутил романы или заводил интрижки на одну ночь. Пауло был его большой, своевольной пумой, с которой он обошелся как последняя сволочь. Всю дорогу до дома он слушал ту музыку, которая нравилась брату, и даже не думал найти что-то привычное, опустошающее голову. Только бестолковые тексты про любовь и красивые девичьи глаза, от которых захватывало дух. Раньше Федерико обязательно бы посмеялся над таким обыденным, незамысловатым творчеством, но теперь оно остро отдавалось в сердце, заставляя сожалеть о собственной глупости сильнее, чем обычно. К его удивлению, Пауло уже заперся в своей спальне, когда Бернардески тихо закрыл входную дверь. Ему не нужно было громко хлопать и топтаться как слон в коридоре, чтобы брат услышал его присутствие. Достаточно было и просто вздохнуть, чтобы тот выскочил навстречу и повис на шее, потираясь щекой о плечо. Сейчас они оба были лишены этого.       Федерико продолжал наблюдать за оборотнем сутками напролет. Дома и на тренировке, он не сводил с него взгляд, отмечая каждое изменение в мальчишке, который раньше не отходил от него ни на шаг и обиженно мяукал, если их разделяли в разные команды. Пауло выглядел довольным, носился по полю за Войцехом, хватал Джорджо за шорты и припускался с места, чтобы не получить нагоняй от разозленного пса, повисал на любом, кто проходил мимо, запрыгивал на спину Джиджи и Марио. Но все это было только на первый взгляд. Радость в его глазах была деланной, смех звучал неестественно и наиграно, и Федерико хмурился, все еще не находя смелости прижать брата к стене и серьезно поговорить. У него уже был один укус, не затянувшийся толком, получить второй не хотелось. До игры оставалось полтора дня, тренировка подходила к концу, Федерико на краю поля жадно пил воду, задыхаясь от нагрузки. Она не была сверхъестественной, но из-за его наплевательского отношения ко всему подряд выдержать тренировку от начала и до конца было трудно. Стоящий рядом Даниеле открыто насмехался над другом, разминая сведенные судорогой мышцы голени. Он придержал Федерико за плечо и выглядел серьезней, чем обычно. Пряди его волос выбились из-под шапки, прилипли к взмокшему от пота лбу, и Бернардески на мгновение засмотрелся, надеясь понять, что Пауло нашел в этом смазливом парне.       — Ведешь себя как придурок. Не пробовал поговорить с ним? — Дани кивнул в сторону развеселившегося оборотня, терроризировавшего игроков.       — Это не твое дело, Даниеле, — Ругани только усмехнулся, прищурился, словно что-то знал. — Будь добр, не лезь, куда тебя не просят.       Они смотрели друг на друга: Дани — с нескрываемым весельем, Федерико — озлобленно и затравлено. Их позвали, чтобы завершить тренировку, Бернардески постарался ускользнуть, не желая продолжать этот разговор, но Даниеле оказался очень настойчив. Он снова удержал его, на этот раз сильнее, привлек этим внимание команды и махнул рукой, убеждая, что все в порядке. Смотрел на одноклубника сверху вниз, убрал волосы под шапку и потряс ногой, которую снова свело судорогой. В игре он участвовать не будет, мышцы в последнюю неделю словно взбесились и превратились в дикобразов, мешая судорогами даже спать.       — У нас не было ничего серьезного. Так, развлеклись немножко, потому что кое-кто оказался слишком тупым, чтобы заметить очевидное, — Дани подтолкнул друга вперед, присоединяясь к общей заключительной пробежке. — Он сразу дал понять, что не рассчитывает на отношения, а я и не просил. Только полный придурок не заметил, на кого он смотрит. Я к чему это все говорю, Феде. Если ты продолжишь пялиться на него со стороны, кто-то окажется проворнее тебя.       — Засунь свои советы в жопу, Дани, — Федерико закрыл рот, пробегая мимо Массимилиано. Только еще одного выговора ему не хватало — с ним уже разговаривал президент, достаточно было. — Ты лезешь не в свое дело.       Бернардески ускорился, обгоняя Даниеле. С ним не хотелось ни разговаривать, ни, тем более, видеть его. После тренировки Федерико дождался брата, тот выглядел вялым и помятым после укола, безропотно плюхнулся на переднее сиденье и натянул шарф до самого лба. После лекарств Пауло всегда был таким, сонным и уставшим, нуждавшимся в заботе и ласке. Было отвратительно знать, что не в силах Федерико было дать ему желаемое. Избалованный вниманием, оборотень уже несколько недель жался ко всем в поисках тепла, но никто так и не смог заменить ему брата и его прикосновений. И как же велик был соблазн подставить плечо, довести до комнаты, уложить в кровать и самому лечь рядом, позволяя прижаться к себе и пережить трудную после укола первую ночь. Пауло привычно отказался от еды, долго принимал душ, доплелся до спальни на подгибающихся ногах и даже не смог запереть дверь. Как бы сильно не хотелось Федерико вернуть все на круги своя, он не посмел нарушить чужое пространство, особенно когда брат был так слаб и не мог сопротивляться. Он закончил работу по дому, разобрал чистые вещи и засунул в машинку грязные, приготовил ужин, вымыл посуду и только после этого набрался храбрости. Негромко постучал в дверь, помялся на пороге, но так и не дождался ответа. Войдя в комнату, он заметил болезненно блестящие глаза брата, наблюдающие за ним с опасением.       — Я принес молоко, — Федерико поставил на прикроватный столик большую бутылку и чистую чашку. — Не трать силы на походы на кухню.       Пауло попытался благодарно мяукнуть, но изо рта вырвалось что-то похожее на бульканье. Чуть позже на столике появилась большая миска со льдом и полотенце, а на стоящем рядом стуле — еще одно одеяло. Федерико не собирался навязывать оборотню свою компанию, лишь побеспокоился, чтобы у него было под рукой все необходимое. До самого утра он время от времени заходил в комнату, чтобы проверить состояние брата, но подойти ближе решился только раз — поднять упавшее на пол одеяло. К полудню Пауло стал чувствовать себя лучше, выбрался за едой и провел на кухне чуть ли не целый час, сметая все, что видел. Федерико все также его не беспокоил.       В день игры они по-прежнему поддерживали молчаливый нейтралитет, хотя Бернардески сделал все, чтобы у брата было меньше поводов для волнения. Проснулся раньше, приготовил завтрак и был готов в любой момент выйти из дома. Пауло был сосредоточен и собран, мало реагировал на происходящее вокруг, хотя Федерико заметил, как он несколько раз одернул себя от слишком близкого физического контакта. Впервые за эти недели на стадион они ехали в абсолютной тишине, без музыки, которая только отвлекала сегодня, мешала сосредоточиться. Каждый из них был предоставлен собственным мыслям, и вряд ли Пауло думал о чем-то кроме игры. Сегодня ему второй раз с тех пор, как они начали играть, придется выйти в связке с другим человеком, это волновало и будоражило кровь. Федерико стиснул зубы, удерживая при себе все рвущиеся наружу слова. Он не имел права ни о чем говорить, потому что пожелал удачи, когда ни въехали на стоянку. Брат коротко поблагодарил его и скрылся в коридорах Альянц Стадиум. Времени до начала матча было полно, так что Бернардески отправился бродить по окрестностям, надвигая шапку и капюшон так низко, как только мог, лишь бы фанаты его не узнали. Отвечать на вопросы, почему сегодня его нет в заявке, было бы слишком сложно. Перед разминкой он все же зашел в раздевалку, по пути встретившись с Даниеле, пожелал удачи, потому что они, все-таки, были командой, семьей, за которую он переживал всем сердцем. Но быть спокойным во время игры у него не получилось. Поведение Пауло на поле буквально выдирало из него все живое, скручивало органы внутри в уродливый комок и вытаскивало наружу, оставляя умирать среди десятков тысяч людей. После гола он оказывался в объятиях игроков, задирал футболку, будто март был жарким летним месяцем, а после самостоятельно забитого мяча запрыгнул Марио на спину, визжа так громко, что Федерико смог расслышать его на трибуне, среди криков болельщиков. Он отчаянно посмотрел на сидящего рядом Даниеле, а тот только пожал плечами. Ему нечего было сказать — он уже обо всем предупредил, выполнил свою работу. Бернардески с трудом дождался конца игры. Несмотря на всеобщую истерию и радость, он умудрился вытянуть Массимилиано из раздевалки сразу после его воодушевляющей речи о целеустремленности и победе. Аллегри готов был поцеловать даже своего нерадивого игрока, настолько он был счастлив.       — Мне нужны индивидуальные тренировки, чтобы вернуться к прежнему уровню. Это как минимум, — лицо Федерико было настолько серьезным, каким его никто никогда не видел.       Массимилиано похлопал его по плечу. Он знал, что глупый мальчишка, познавший радости славы и странной, почти что запретной любви, одумается и снова сосредоточится на карьере, хотя где-то в глубине души у него время от времени закрадывался червячок сомнения. Дожидаться брата Федерико не стал. Команда предпочтет отметить победу, вот только ему не хотелось там присутствовать. Он не имел к ней никакого отношения, сам виноват в этом, потому незаметно удалился, уверенный, что никому до него нет дела. Он уже не видел Пауло, попытавшегося последовать за ним, но остановленного толпой неконтролирующих себя, опьяненных победой игроков. Оборотень тоскливо посмотрел брату вслед, но выбраться из крепких объятиях десятка человек не смог. Войцех попытался выяснить причины такого грустного выражения лица друга, но тот только помотал головой, не желая разговаривать на эту тему. Все равно сможет узнать, где был Федерико, когда вернется домой, различать запахи он еще не разучился.       Тренировался Федерико как проклятый. Помимо общих тренировок, у него были индивидуальные нагрузки, после которых он и машину вел с трудом, так сильно дрожали руки и слипались глаза. К Пауло он тоже лишний раз не лез, хотя они и до этого не имели почти никаких контактов. Все его время было посвящено тренировкам, чаще всего по две в день, а дома он мог только лежать без движения, наслаждаясь долгожданным покоем и отдыхом. Пауло приглашал его ужинать, больше не уходил из-за стола, хотя разговаривать все равно не рвался, но это было огромным достижением для трех недель тишина и игнорирования. Пауло оттаивал с каждым днем, задерживал взгляд на брате дольше положенного для тех, кто находился в ссоре, подпевал в машине песням громче, не устраивал сцен, если приходилось играть за одну команду на тренировке. Федерико снова вернулся к игре на гитаре, хотя забросил это еще год назад, шумные вечеринки не оставляли на это времени. Теперь же он устраивался в гостиной по вечерам, пальцы все помнили, ласково перебирали струны, музыка была знакомой и успокаивающей, дарящей надежду и покой. Было не важно, слышит его кто-то или нет, достаточно было проводить время вот так, в тишине и полумраке, где существовали только переборы струн, их то тягучее, то звонкое звучание, его собственное дыхание, подстраивающееся под музыку. Он вспоминал все те песни, которые слушал раньше, когда не приходилось подстраиваться под брата и выпрашивать прощение такими уступками. Это было тем, что ему нравилось, что билось с его сердцем и растекалось с кровью.       Пауло тряс головой, пытаясь избавиться от затекшей в ухо воды. Он задумался в ванной, чуть не упал, запутавшись в ногах, залил ухо и разбил стакан, в котором стояли зубные щетки. Если бы кто-то узнал об этом, никогда бы не поверил, что он был кошкой, от природы грациозной и умелой. В последние недели у него все валилось из рук, а неуклюжесть не находил милым даже Войцех, вынужденный постоянно спасать его на мокром полу или на поле. Пауло растер полотенцем затылок, собирая воду с волос, и остановился, завороженный знакомым голосом и звучанием гитары. Он заметил, что на ней больше не было пыли, но, видимо, Федерико играл либо поздно ночью, либо оставаясь в одиночестве дома, так что Пауло впервые за долгое время слышал это. Он бесшумно проскользнул к двери в гостиную, хотя еще несколько минут назад чуть не врезался головой в стену, прижался к стене и прислушался. Разобрать слова с его слухом было проще простого, оборотень затаил дыхание, чтобы не выдать себя, не прервать столь прекрасный и редкий момент в их доме. Он принюхался — пахло только недавним ужином, кофе, освежителем воздуха и тоской Федерико, мягкой, обволакивающей болью, грустью. Пауло попытался избавиться от мурашек на коже, но они никуда не пропадали, от них зудели руки, словно сейчас шерсть отрастет. Слова задевали его, ранили, заставляли сердце громко колотиться где-то в глотке.       — Настало время быть честным, теперь я умоляю, пожалуйста, поверь, я не это имел в виду, — Пауло прижался спиной к стене так сильно, что плечам и лопаткам стало больно. Мог ли он считать это за извинение, считать это искренним? Он зажмурился, сжал кулаки и продолжил слушать. — Каждый день проходит в душевной муке, должен быть другой способ нам с тобой помириться. [1]       Пауло прижал ладони ко рту и тенью метнулся к себе в комнату, заперся и рухнул на кровать. Было так больно слышать это. Он с ума сходил, находясь в вынужденной разлуке с Федерико, и эти слова разорвали ему сердце. Он с трудом поборол желание броситься к нему на руки, уткнуться носом в шею и дышать, пока легким не станет больно, пока его кожа не сгорит от прикосновения больших горячих ладоней. Но это были подслушанные слова, не сказанные в лицо, и кто знает, может, они вообще не имели к нему никакого отношения. Успокоиться Пауло так и не смог. Накрылся одеялом с головой, мучался от жары и духоты, но боялся высунуться, чтобы даже случайно не встретиться с проходящим по коридору Федерико взглядом. Он еще не был готов к этому, хотя внутри все полыхало от потребности в его ласке. Оборотень ворочался до самого утра, задремал только на рассвете и проснулся в отвратительном настроении уже через час, когда пришлось собираться на очередную тренировку.       Эта песня продолжала преследовать Пауло. Федерико напевал ее в душе или на кухне, продолжал наигрывать ее вечерами в течение нескольких следующих дней. Кошка, никогда не отличавшаяся терпением и давно простившая глупого опекуна, скреблась внутри, пыталась прорваться сквозь человеческий контроль, принять свою истинную личину и на мягких лапах пробраться в соседнюю комнату, улечься на знакомую постель и храпеть Федерико на ухо, мешая ему спать. Пауло держался изо всех сил. Он хотел все услышать, когда брат будет смотреть ему в лицо, когда их взгляды пересекутся, наконец, дольше, чем нужно. Но тот молчал. Выглядел паршиво — уставший после тренировок и с печатью тоски на измученном лице, но не говорил ни слова, хотя Пауло чувствовал его запах, чувствовал движение рук, неосознанно тянущихся к нему. Он перестал крутиться с одноклубниками, оградил себя от общения с Даниеле, который так раздражал Федерико, усмирял кошку, запрещая себе выпрашивать ласку хоть у кого-то кроме Войцеха. Снег уходил из Турина, таял на поле и их заднем дворе, не давая оставлять отпечатки ног или собирать липкие белые башни на кошачьем носу. Пауло уже начинал тосковать по уходящей зиме, хотя продолжал кутаться в шарф, уже не такой теплый, но такой же большой, наполовину скрывающий его лицо. Его мурлыканье в такт песням в машине стало громче, наступающая весна делала его расслабленным и неосмотрительным, хотя улыбку Федерико от своего урчания он замечал. Иногда брат подпевал, еле слышно, по большей части двигая одними губами, постукивал по рулю пальцами в ритм, покачивал головой. От этого у Пауло гудело в груди, ворочалось что-то теплое и нежное, не позволяющее отвечать на сообщения друзей, приходящие целым потоком, пока они ехали домой. Он жмурил глаза от набирающего яркость весеннего солнца, вслушивался в гудение мотора, в стук сердца Федерико, почему-то особенно серьезного сегодня, мечтал о бутылке молока и мягкой кровати после тяжелой тренировки. Их куртки лежали на заднем сиденье, Бернардески закатал рукава, резко переключил радиостанцию, свернул направо, объезжая пробку, а потом его пальцы замерли, так и не продолжив поиск подходящей радиоволны. Пауло поежился, нервно передернул плечами, когда музыка продолжила звучать. Федерико вернул внимание на дорогу, снова покачивал головой в такт, а потом оборотень опешил. Напрягся всем телом, вжался в спинку сиденья и боялся даже дышать. Федерико подпевал, достаточно громко, можно было разобрать каждое слово, не стесняясь ни выражения своего лица, ни присутствия брата. Пауло закусил губу, успокаивая себя, но выходило плохо.       — Я думал о себе с миром в моих руках, но куда я иду без тебя? — Федерико перестроился из ряда в ряд и свернул на менее оживленное шоссе, собираясь срезать дорогу до дома. — При всем желании сиять на небе я забыл, кем был без тебя. [2]       Пауло больше не смог терпеть. Его колотило, пальцы дрожали, а губы пересохли. Он схватил брата за руку и пристально посмотрел на него, как только они встали на светофоре. Песня все еще продолжала звучать, но Федерико больше не пел. Смотрел, словно впервые разглядывал лицо напротив, кусал губы и краем глаза следил за происходящим на дороге.       — Почему ты поешь ее? — он впился ногтями в кожу, рискуя не сдержаться и распороть ее отросшими когтями. — Ты сказал, что такое слушают только придурки, что это не музыка. Почему ты поешь ее?       Федерико склонил голову на бок, будто обдумывая, что ему сказали, не убрал чужой руки и тронулся с места. Машина двигалась по знакомым улицам их района, до дома оставался буквально один квартал и пара поворотов.       — Она неплохая. И подходит к ситуации.       Стало слишком тихо. Пауло так и не смог отдернуть руку, опомнился, когда начал поглаживать подставленное предплечье привычным движением. Федерико не сопротивлялся, наслаждался мягкими касаниями, пока они все-таки не подъехали к дому. Мотор был давно заглушен, оставалось только их дыхание, нервное, сбитое, а вокруг была полутьма плохого освещения гаража. — Я скучал, — Пауло надломлено мяукнул, больше не в состоянии держать это в себе. — Ты сволочь, но я, правда, очень скучал по тебе.       Федерико с ним не церемонился. Ему было неудобно, но он отстегнул ремень, развернулся и даже не дал оборотню времени подумать — схватил за затылок, притянул к себе и поцеловал. Он так долго хотел этого, что мурашки разбежались от шеи до поясницы за какие-то считанные мгновения, сделали кожу раскаленной и чувствительной, но это было ничто по сравнению с губами Пауло, медленно двигающимися, его пальцами, впившимися ему в руку. Потребовалось невозможное усилие, чтобы разорвать поцелуй, а глаза Пауло все еще были зажмурены, его тело дрожало, а пальцы так и не разжались. Федерико мягко погладил оборотня по щеке, подцепил подбородок пальцами и еще раз коротко поцеловал.       — У меня вечером еще одна тренировка, пошли в дом, иначе я не отдохну. Тренер мне голову оторвет, — Пауло растеряно кивнул, вывалился из машины и ударился о дверь.       Он шипел от боли в ушибленном локте, но тут же затих, когда Федерико обнял его, прижал к себе и взъерошил волосы. Уже за закрытой входной дверью Пауло предпринял попытку прижаться теснее, вполне недвусмысленно потереться, но был грубовато остановлен.       — Тренировка, — осадил его Федерико. — И сейчас это будет несколько грязно.       Пауло капризно надулся, хотя прекрасно понимал доводы. В конце концов он дождался, пока брат пообедает, выждал еще несколько минут, а потом с немыслимым удовольствием впервые за месяц обратился дома, потерся мордой о дверную коробку и со всех лап ломанулся в спальню. Федерико едва успел увернуться, растеряв за эти недели навыки, когда большая кошка рухнула на его кровать, уложила тяжелую лапу на груди и принялась вылизывать ему лицо. Чесать пуму за ухом было невообразимо приятно. Жесткая шерсть приятно покалывала ладони, влажный язык вылизал все, до чего дотянулся, и за этой обыденной, привычной лаской Федерико и сам не заметил, как задремал, окруженный теплом. Пауло еще повозился, устраиваясь удобней, уткнулся брату носом в ухо и тоже закрыл глаза.       Утром дождаться пробуждения брата оборотень просто не смог. Хоть и предпочитал поспать утром подольше, особенно перед дневной тренировкой, сегодня Пауло вскочил ни свет ни заря, бесшумно соскользнул с кровати, долго умывался в ванной, не веря в то, что произошло прошедшим вечером. Фантомное ощущение чужих губ никуда не пропало, как и ощущение теплого дыхания, касавшегося кожи. Было слишком хорошо и нереально, чтобы так легко примириться с этим, и Пауло босиком вылетел во двор, обратился и носился по грязной траве, пока сердце не заколотилось в глотке. Кошка оставила отпечатки больших лап на мокрой земле, расцарапала кору дерева, помечая территорию, догрызла старый мяч и уложила на него голову. Мяч был особо дорог — подарок Федерико, когда их перевели в основу туринского клуба, а сейчас от него остались одни обрывки изжеванной кожи. Пауло громко зарычал, распугав усевшихся на ветках птиц, перепугал соседских собак, тут же залившихся лаем. Он не обращался дома с тех пор, как они с братом поругались, и теперь хотелось везде влезть, оставить свой запах, чтобы все знали, кто здесь живет. Морось холодного мартовского дождя заставила пуму прижать уши в голове и броситься к дому, на ходу отряхивая шерсть от воды. Федерико все еще спал, измотанный вчерашними двумя тренировками, но Пауло было так тоскливо, что он взял на себя обязанность приготовить завтрак и разогнать это сонное царство. Они могут приехать на базу пораньше, как раньше размяться на поле, прежде чем команда соберется вместе. Парень сорвал с холодильника давно ненужный график работы по дому. За этот месяц его никто не придерживался, да и вряд ли он вообще был нужен. Пауло обстоятельно исследовал холодильник, сунул любопытный нос в каждый контейнер, выкинул пару банок с чем-то изрядно стухшим и принялся за готовку. Нарушать режим, когда у них обоих все стало налаживаться, он не рискнул, потому строго придерживался обычного меню во время сезона. Он оглушительно громко чихнул, приправляя перцем большой омлет, чуть не уронил тарелку и отругал сам себя за такую неуклюжесть. Какой же кошкой он был, раз всю жизнь его дразнили за неловкость. Пауло накрыл на стол, гордясь проделанной работой, и отправился будить брата. Давно пора было просыпаться, но Федерико, кажется, даже не думал об этом. Его телефон был выключен, а одеяло натянуто до самого подбородка. Пауло мягко потянул его за отросшие волосы, пропустил пряди между пальцами, услышав на это только тихий недовольный стон. Тогда он наклонился, прижался щекой к щеке и осторожно потерся, морщась от ощущения жесткой щетины. Раньше Федерико всегда был гладко выбрит, но в последний месяц совсем запустил себя, вспоминая про бритву в лучшем случае раз в неделю. Пауло нравилось, но привыкнуть к колючим волоскам было трудно.       — Феде, — Бернардески заворочался, но глаз не открывал. — Ты все проспишь. Я сделал завтрак.       Федерико все еще не реагировал. Попытался спрятать голову под подушку, чтобы избавиться от настойчивого голоса, но Пауло отобрал подушки, сдернул одеяло и принялся раскачивать кровать, доставая брата еще больше.       — Феде, просыпайся! Мне скучно!       В детстве это всегда срабатывало. Федерико перебарывал свою лень и играл с кошкой до тех пор, пока они оба не валились без сил на ковер в комнате или траву во дворе. Сегодня же Пауло даже не успел сообразить, как его схватили за руку и потянули в сторону. Все, что он смог, быстро улечься удобнее, прежде чем его замотают в найденное одеяло и заставят замолчать. Он растянулся на Федерико, оплел его руками и ногами, прижался губами к подбородку, не в силах побороть это желание. Чужая ладонь тяжело легла ему на затылок, спутала волосы, второй рукой Бернардески перехватил его поперек спины, прижимая к себе теснее. Пауло принадлежал ему, горячий, сбивчиво дышащий, с сияющими зеленью глазами, ерзал, заставляя думать о вещах, совершенно недопустимых прямо сейчас. Федерико коротко поцеловал его, но оборотень оказался проворней и настойчивей, вцепился так, что клещами не оторвать, предлагая всего себя, и пришлось удержать себя от необдуманных действий. Продолжая поглаживать его по спине, от шеи до поясницы и обратно, Федерико попытался убедить своевольную кошку в правоте своих действий.       — Нужно подождать хотя бы до выходных, Пауло, — тот обиженно мяукнул и предпринял очередную попытку добиться своего. — Что ты делаешь? Убери руки, Пауло! Да почему ты такой торопливый? Если у тебя гон, то так и скажи, но не надо стягивать с меня штаны. Нам еще ехать на тренировку, успокойся!       Пауло обиженно рыкнул, попытался выбраться из чужих рук, но его только крепче прижали. Несколько минут повозившись в поиске выхода, он затих, уткнулся носом Федерико в шею и засопел так сильно, чтобы брата это раздражало. Ладони продолжали оглаживать его тело, мягко размяли плечи, легко и игриво коснулись бедер, сильнее надавили на напряженные ягодицы и снова вернулись на поясницу. Пальцы выводили круги на голой коже, Пауло громко, утробно мурлыкал, разморенный лаской. Федерико вывернулся и поцеловал его в покрасневшее от смущения ухо.       — Лучше молчать об этом. Люди могут неправильно все понять, а я не хочу подставлять клуб, — Пауло окончательно расслабился и неосознанно лизнул чужую кожу, ведомый инстинктом. — Расскажем позже. Вдруг из своих кто-то тоже не поймет.       Пауло кивнул, совершенно разомлев, но прекрасно понимая, о чем идет речь. Прошлый год был слишком богат на скандалы с опекунами, использующими оборотней, в основном кошек, для секса. Это действительно могло ударить по семье, клубу, другим игрокам, а Пауло любил их всех, чтобы так наплевательски отнестись. Они могут показать, что помирились, снова вернулись к близким отношениям, но не выставлять напоказ правду. Наконец, Федерико пошевелился, заставил парня слезть с себя и торопливо направился в ванную. Пауло вернулся на кухню, разогрел завтрак и снова включил чайник. Они потратили столько времени, что теперь здорово опаздывали, если хотели погонять мяч на базе только вдвоем. В машине они снова поругались из-за радио, Федерико выиграл спор, но вредная кошка назло громко голосила свои любимые песни, доводя брата до белого каления.       Их примирение не осталось незамеченным. Джиджи вышел на поле, чтобы убедиться, нужна ему шапка или нет, и с удивлением отметил, как носятся по газону пума и высокий, раздавшийся в плечах со своего первого появления в команде парень. Джанлуиджи не волновало, что у них произошло, главное, что они вернулись к прежним отношениям, и это шло на благо клуба. Остальное было не важно. Да и не его это дело было. Как капитан он остался доволен настроением на поле, когда другие игроки присоединились, и к ним, только Войцеха пришлось осадить, который рвался со своего места для серьезного разговора с Федерико. Поляк был импульсивен, мог наговорить лишнего и все испортить. Так что Буффон всеми силами удерживал второго вратаря рядом с собой, почти по-старчески поучая его насчет скорой игры с Пармой. Войцех скрипел зубами, но послать капитана куда подальше ему не позволило воспитание и уважение к титулованному спортсмену. Хотя, как и все оборотни, он положился на свой нюх, и не заметил в запахе Пауло ничего, что могло бы вызвать опасения. Массимилиано всем увиденным был более чем удовлетворен. Все его игроки вернулись к нужной игровой форме или быстро к ней приближались, даже Федерико взялся за ум и выкладывался так, что в сегодняшнюю прохладную погоду пот стекал по его лицу. Аллегри не был дураком, прекрасно понимал, что дело в их снова сформировавшейся с Пауло связке, но ни слова не сказал. Как и Джанлуиджи, он оставлял свое мнение при себе, если чужие отношения не вредили игре и клубу. После тренировки он все же задержал Бернардески для уточнения деталей индивидуальных тренировок, и тогда его тревоги, связанные с этим сбившимся с пути парнем, совершенно рассеялись. Можно было вернуться к привычной схеме игры, которая ему так нравилась, и больше ни о чем не беспокоиться.       Выходной был только один. Второй, хоть и считался таковым, но был полностью заполнен индивидуальной тренировкой, от которой нельзя было отлынивать. Не то чтобы дома за игроками кто-то следил, но страх увидеть Массимилиано, пришедшего лично ознакомиться с результатами работы, почему-то рос в душе каждого. Даже Джиджи иногда признавался, что не пропускает эту тренировку, даже если собирается вечером на свидание. Но вот этот первый день после тяжелой недели напряженной работы был особенным, когда они были полностью предоставлены сами себе, и Пауло собирался получить все, что ему обещали в течение прошлых дней. Он не решился будить Федерико, давая ему возможность отоспаться после дополнительной нагрузки прошедшей недели, да и сам с удовольствием нежился рядом с ним, не желая покидать теплую, мягкую постель. Встали они только после десяти, топтались в ванной, толкали друг друга около раковины, брызгались водой, будто им снова было по тринадцать лет. У них чуть не сгорел завтрак, потому что поцелуи были куда интереснее скворчащей на сковороде фриттаты, еле успели снять с плиты турку, из которой вот-вот перелился бы кофе. После была рутина, обычная для всех их прошлых лет, прожитых вдали от родного дома. Звонок родителям, стирка скопившихся за неделю вещей, грязные ковры, шерсть на мебели. Федерико заканчивал вытирать верхние полки, а Пауло, обратившись, стоял в коридоре, с любопытством глядя на трудящегося парня, и в нетерпении покачивал хвостом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем на него обратили внимание. Пауло задрал хвост и громко мяукнул, намекая на еще одно важное дело. Федерико покачал головой, отнес стул обратно на кухню, вымыл тряпку и руки, а оборотень весь извелся, пихался головой ему в бедро и мурчал, упрашивая снова обратить внимание. А когда заметил чужую улыбку, то одним легким движением перемахнул через бортик ванной, подставляясь для купания. Больше месяца прошло с тех пор, как вычищали кошачью шерсть, с братом они были в ссоре, а другим к себе прикасаться Пауло не позволял. Он себя одернул. Называть Федерико братом, после того как их намерения стали прозрачны и очевидны, было неловко и неправильно. Все вернулось на круги своя — кошка подставлялась под горячие струи воды, после пряталась от страшной расчески, снова застряла под кроватью, истошно вопила, когда задние лапы и хвост все-таки вычесали. Пауло обиженно фыркал, несколько раз попытался стянуть зубами штаны со своего мучителя, но все было несерьезно. Когда они закончили все оставшиеся дела, то устроились в спальне, где под звучание фильма Федерико задремал, подложив под голову руку. Пауло несколько раз проверил, насколько крепок был его сон — уложил лапу на грудь, но не услышал ни единого возмущения по поводу тяжести и неудобства. Лишь после этого он обратился в человека, потянулся, хрустнул позвонками и на цыпочках выбрался из спальни. Было еще одно обещание, которое он собирался стребовать со своего опекуна, и ему стоило подготовиться. Замок на двери в ванной тихо щелкнул.       Федерико лениво приоткрыл глаза. Он и сам не заметил, как уснул рядом с пумой, убаюканный ее теплом. Только сейчас вторая половина кровати пустовала. Фильм был выключен, на улице давно стемнело — никто так и не задернул шторы. Пауло появился словно из ниоткуда. Выскользнул из темноты коридора, уверенно прошел по ковру, ни разу не запутавшись в собственных ногах, и с привычной ему решительностью сдернул с Федерико одеяло и уселся сверху, сжимая бедра коленями. Кроме белья на нем ничего не было.       — Помнишь, ты мне кое-что обещал, — Пауло наклонился ниже, зелень его человеческих глаз смешалась с холодным золотом кошачьих. — Хочу получить это прямо сейчас.       У Федерико мурашки разбежались по коже. Голос был полон уверенности в получении своего, глубокое урчание, растягивающее гласные, скрутило в его животе тугой узел. Он даже не пытался контролировать свои руки, устроившиеся на голых бедрах Пауло, поглаживающих бронзовую кожу, не терявшую оттенок даже зимой, когда солнечного света было недостаточно. Пауло тихо мяукнул, поощряя, медленно наклонился ниже, потерся щекой о щетину Федерико, вплел пальцы в волосы и неспешно поцеловал. Смаковал каждую секунду, каждое движение губ и языка, зажмуривался до белых пятен под веками, так и не веря, что это действительно происходило. Он прогнулся в спине, позволил чужим пальцам скользнуть вдоль позвоночника, от поясницы к шее, огладить чувствительное место между лопаток, и от этого у него свело ноги чем-то, похожим на судорогу. Пауло несдержанно, громко мяукнул, принялся кусать губы, ерзать без остановки, не справляясь с собой. Он хотел этого так давно, что сейчас контролировать себя не получалось, настолько сильно внутри все клокотало от желания. Федерико сжал его бока, царапнул ногтями и резко перевернулся, прижимая парня к постели. Все это тело принадлежало ему, совершенно не противилось беспорядочным ласкам, и от того каждое прикосновение губами к голой коже отдавалось звоном в пустой голове. Был только Пауло с запрокинутой головой, выставленной на обозрение шеей, где под кожей бешено бился пульс. Федерико долго и влажно поцеловал его под челюстью, оставляя отметину, скользнул вниз вдоль мощной, твердой мышцы до самой ключицы, вылизал обманчиво-хрупкую кость, будто и сам был голодной кошкой. Конечно, Пауло был парнем, и пума все же была котом, но кошкой мальчишку звали с обретения им дома и семьи, так что он и сам себя так звал. Пауло-кошка был куда привлекательнее Пауло-кота. Сильные ноги обвились вокруг бедер Федерико, прижимая к себе, от этого медленного трения темнело перед глазами. Пауло был предоставлен ему полностью, без оговорок и недомолвок, бархатная кожа и крепкие мышцы в не слишком высоком теле, все сейчас принадлежало Бернардески и будет принадлежать после. У Федерико были парни, опыта хватало с лихвой, так что он, не испытывая ни капли смущения, мазнул языком по твердому коричневому соску, вдавливая дернувшиеся бедра в кровать. Пауло под ним изнывал от желания. Это был не гон, лишь чистый восторг от долгожданной близости, и глаза его налились золотом, пылающим от удовольствия. Мышцы на его животе резко сократились, когда губы коснулись кожи над пупком, дыхание давно сбилось. Пауло схватил парня за волосы, толкнул голову вниз, там, где хотел почувствовать бесстыдную ласку. Федерико отказать не смог. Стянул мешающееся белье, развел ноги и без лишних церемоний прижался губами к основанию подрагивающего члена. Пауло вскинулся, его урчание отдавалось по всему телу дрожью, вцепился пальцами в волосы до боли, задавая хоть какой-нибудь ритм. Он точно знал, чего хотел, но лишить себя удовольствия почувствовать рот Федерико там, где ласки вынужденных любовников ощущались не более, чем приятно, не смог. Сейчас все было по-другому. У него в ушах звенело от того, с каким упоением Федерико лизал его по всей длине, с каким похабным чмокающим звуком втягивал в рот головку, щекотно собирая кончиком языка выступившую смазку. Пауло метался по постели, утробно рычал, царапал простыню, пытаясь войти глубже во влажный жар рта. А потом словно опомнился, с силой оттолкнул теперь уже точно любовника, вывернулся и ловко поменял их местами. Федерико сдавленно застонал, даже не пытаясь заткнуть себя. Пауло лизал его везде. Шею, плечи, грудь и живот, пока не добрался до резинки штанов. В отличие от искушенного в раздевании партнеров итальянца, Пауло церемониться не стал. Понаблюдал за своими человеческими пальцами, на которых отросли внушительные когти, и с хирургической точностью изорвал в клочья ненавистную ткань. Федерико оставалось только чуть приподняться, чтобы можно было избавиться от того, что было его домашней одеждой. Была бы на нем футболка, ей бы тоже несдобровать. Пауло ласково погладил его между ног, широко улыбнулся, поймав на себе затуманенный от возбуждения взгляд, и тут же принял всю длину, жадно сглатывая. Федерико дернулся, застонал, хотя обычно шумным в постели не был, не смог унять прошившую все тело дрожь. Он мог сосредоточиться только на юрком языке Пауло, кружившем по стволу, замирающем под коронкой, когда член выскальзывал изо рта, на губах, сжимавших головку. Он крепко сжал чужую голову, попытался задать темп, но оборотень легко избавился от мешающихся рук и снова принялся плавно двигаться, изредка дразня пугающим ощущением зубов на нежной коже. Федерико хотел войти ему глубже в глотку, тугую, горячую, которая так тесно сожмется вокруг его члена, что Пауло не сможет вдохнуть. Он потерялся в этой фантазии, где загорелый, ублажающий его парень будет трепыхаться, царапаться острыми когтями, чтобы снова дышать. Пауло, словно забавляясь, облизывал его член и мошонку, глубоко вдыхал тягучий, густой запах, закрывал глаза и снова повторял языком замысловатый рисунок вен. Бернардески потянул любовника за плечи, тот поддался, плавно двигаясь, послушно приоткрыл рот, отвечая на поцелуй. Их дыхание смешалось в одно, взгляды встретились на короткое мгновение, но этого было достаточно, чтобы вернуться к беспорядочному трению, не приносящему долгожданного облегчения. Пауло издал тихий рык, выгнулся, рисуясь. Он хотел показать себя, кошка хотела заинтересовать того, кто давно приобрел над ней больше власти, чем планировал. Федерико шлепнул парня по бедру, воспользовался его растерянностью и перевернул их. Чувствовать грудью спину Пауло, острые углы его лопаток, слизывать пот с его напряженной шеи — Федерико не позволял себе мечтать об этом несколько лет, чтобы не изводить напрасной надеждой. Губы повторили линию позвоночника, задержались на пояснице, коснулись напряженных ягодиц. Нечестно было мучить их обоих еще большим ожиданием. Федерико еще раз поцеловал разгоряченную кожу, оставил любовника на несколько мгновений, пока искал в заваленном хламом прикроватном столике смазку. Пауло нетерпеливо ерзал, вертел бедрами, надсадно мяукал, требуя вернуться к нему. И от его нетерпения неожиданное прикосновение влажного пальца там, где он больше всего требовался сейчас, было похоже на разряд тока. Это ощущалось как никогда правильным. С кем бы он ни был за все эти годы, Пауло никогда не чувствовал себя настолько счастливым от одного пальца, настойчиво растягивающим его. Сухие техничные движения казались особенными, дыхание Федерико обжигало поясницу, на которой он оставлял беспорядочные поцелуи. Вслед за первым пальцем легко скользнул второй, а за ним и третий. Поцелуев стало больше, они превратились в смазанные влажные касания губ, Пауло чувствовал запах неконтролируемого, почти болезненного возбуждения, окутавшего их обоих. Он повел бедрами, тихо зарычал и обернулся через плечо.       — Феде, — он не сдержал протяжного мяуканья, когда пальцы в очередной раз задели простату, — хватит.       Этого было достаточно. Федерико не спрашивал, не уточнял, принял решение самостоятельно, словно знал, что найдет поддержку. Скользкая от смазки головка ткнулась в растянутые мышцы, дразня своим жаром, а после Пауло мог только громко, надрывно мяукать и хрипло рычать, когда его мышцы с готовностью принимали чужую горячую плоть. Прикосновение кожи к коже, надсадное дыхание и сдавленные стоны, переплетенные пальцы и сбивчивый шепот на ухо, Пауло почти ничего не мог запомнить, выгибаясь и подаваясь навстречу каждому быстрому, сильному движению. Федерико знал его лучше, чем кто-либо, оглаживал грудь и живот резким, долгим движением, щекоча кожу кончиками пальцев, кусал за загривок, зализывал оставленные следы. Он удерживал чужие бедра, двигаясь так, как было удобно, подставил кулак, чтобы приласкать Пауло. Тот охнул, громко вскрикнул, когда пальцы сдавили головку, затрясся, уткнулся лбом в подставленные руки. Федерико не знал, как отложить оргазм. Он слишком давно хотел этого, слишком соблазнительным оказалось тело под ним, а рычание, перемешанное с мяуканьем, было грязным, запретным, словно на грани извращений. Он вцепился в его загривок, не отпускал ни на секунду, пока ожесточенно двигался в податливом теле, и собственными нервами почувствовал, как кончил Пауло, громко, мощно, содрогаясь и хрипя. В ушах у него шумело, перед глазами все поплыло, Федерико разжал зубы, слизал с губ слюну и вцепился в вертлявые бедра, задыхаясь, стоило мышцам сжаться вокруг его члена. Оргазм был таким сильным, что по пояснице прошла горячая судорожная волна, скрутилась внизу живота и растеклась там огненным потоком. Держать себя хоть в каком-то положении было невыносимо. Федерико рухнул на постель, все его мышцы ныли, а суставы ломило от напряжения. Пауло рядом с ним выглядел куда лучше. Пьяно улыбался, ерзал, лез целоваться, ласковый и разморенный близостью. Федерико только дыхание успел перевести, как этот бестолковый наглый мальчишка завел руку за спину, сощурился от мимолетной боли, а потом облизал испачканные спермой пальцы.       — Не смей так делать, — Пауло состроил невинное выражение лица, но провести никого уж не мог. — Вредная, капризная кошка. Угораздило же в тебя…       Договорить ему не дали. Пауло ненавидел громкие, обязывающие к чему-то слова. После того, как он годами ждал хотя бы лишнюю минуту ласки и внимания, было кощунством портить произошедшее признаниями, такими неуместными после секса. Он влез Федерико под руку, устроил голову на плече, не стесняясь ни наготы, ни грязи. За поцелуями была забыта необходимость сходить в душ, не услышаны звонки телефона и шум внезапно ожившей ночной улицы. Неважно было, как долго они оба ждали этого и какими путями шли к цели. Сейчас их пальцы переплелись, а дыхание смешалось, одно на двоих.