***
Первый день без эликсира проходит медленно. Так удручающе, что Изуку почти верит, что то, что сутки включают в себя двадцать четыре часа, является чьей-либо злой шуткой. Чувство опустошенности и раздраженности, которые граничат со злостью, похоже на осколок, застрявший в его коже. Но, в любом случае, ему удается прожить этот день. Наступает второй день, и становится еще сложнее. Зуд на его коже совсем не кажется приятным. Он постоянно размышляет о необходимости эликсира, и, раздраженный этим, он наконец не сдерживается. — Просто заткнитесь, черт возьми! Я сказал, что все в порядке, да ведь?! От такого срыва, неожиданного и громкого, будто выстрел, все в классе затихают. Враждебность в этом крике вряд ли является новинкой для класса 1-A, учитывая, что Бакуго Кацуки является его частью. Так принято, что чаще всего он является источником подобного. Но сейчас это был не он, и ошеломленные взгляды, которые следуют вместе с тишиной, исходят как от человека, которому предназначался этот ответ, так и от того, кто его произнес. Звонок лишь оповестил о начале перемены, и все собирались в кафетерий, но при внезапном виде кипящего от гнева Изуку, возвышающегося над ошеломленной Ураракой, все остановились, не веря своим глазам. Сложно представить, что Изуку Мидория открыто показал бы такой уровень злости к кому-либо, тем более к Урараке. И все же то, что происходит перед ними, указывает именно на это. — Мидория-кун… Иида, также находящийся поблизости от стола Изуку рядом с Ураракой, кажется, слишком потрясен, чтобы нормально отреагировать. Он разрывается, не зная, стоит ли ругать Изуку или утешать Урараку. Погруженный в свои мысли, он до сих пор не может осознать произошедшее, секунды проходят, а с его губ не срывается ни слова. Взгляды всех направлены к ним, и если Изуку заметил их, он смог сделать вид, что ему все равно. Но, на самом деле, эти раздражительные взгляды действуют ему на нервы, разжигают гнев и… — Мидория. Авторитетный голос с отсутствием энтузиазма на короткое время опускает его на землю. Он отводит взгляд от лица Урараки и замирает, взглянув на бесстрастные черты лица Айзавы. — Иди на улицу и успокойся. Это предложение, не приказ, но Изуку эти слова напоминают обращение к собаке, отруганной своим хозяином. Это усиливает его раздражение, и от этого он хочет… Хочет?.. Хочет сделать, но что именно? Он моргает, неосознанно почесывая свою руку, чувствуя себя еще хуже и более неловко из-за прикованного к нему внимания. — Деку… — Изуку смотрит на парту перед ним. Взгляд Кацуки не обращен на него; он развернут прямо к доске. — Успокойся, мать твою. Слова Кацуки имеют противоположный эффект. Это приходит как волна, сильная и безжалостная, захлестывающая каждую разумную мысль в его голове, поскольку Кацуки — это последний человек, от которого он хочет слышать подобные слова. — Заткнись, Каччан! Ты не тот, кто должен!.. Кацуки поднимается, хлопая ладонями по столу, и разворачивается к Изуку. Последний не испуган таким всплеском агрессии. Он продолжает стоять на месте, глядя на Кацуки с такой интенсивностью, на которую способен, пытаясь передать своими глазами чувство пылающей горячей лавы, бегущей по его венам. — Бакуго, — зовет Айзава тоном, что подразумевает под собой «держи себя в руках». Быстрый, почти недоверчивый взгляд Кацуки, обращенный к Айзаве, заставляет Изуку сморщить брови в замешательстве. Странно, что, несмотря на то, как близко Кацуки находится к срыву, он все еще держит в плену любые слова, которые могут обострить ситуацию. Изуку никогда не видел, чтобы он рассматривал присутствие Айзавы как причину удерживать свой гнев. Кацуки, должно быть, уловил несказанное предупреждение в голосе Айзавы, потому что следом он оборонительно говорит, не разрывая зрительный контакт с Изуку: — Я ничего не сделал! Тишина достаточно затягивается, и затем слышится усталый вздох Айзавы. — Мидория, иди наружу. Бакуго, ты оставайся. Кацуки кусает внутреннюю часть щеки, и Изуку замечает это, сжав челюсти. Он разрывается между желанием не отступать ни на шаг от яркой спички и необходимостью покинуть удушающую атмосферу. В конце концов, он выбирает последнее, и когда он проходит мимо Кацуки, то испытывает искушение принять слабую, мстительную потребность толкнуть его плечом. Оставшаяся толика разума мешает ему сделать это. Когда он идет к двери, он не замечает, как Кацуки кусает губы и сжимает кулак, явно испытывая разочарование.***
В нем нет ни капли эликсира, и, даже если его разум окутан густым плотным туманом, он признает, что главным источником его смены настроения является отсутствие ощущений. Когда у него уже нет эликсира и настроение продолжает быть на краю гнева, он наконец осознает чувство зависимости, о котором не ведал до сих пор. Кацуки был прав, и признание этого раздражает и успокаивает одновременно. Сидя напротив забора на крыше, обнимая свои скрещенные ноги и упираясь лбом в колени, Изуку уверен, что выглядит так же жалко, как и чувствует себя. Под солнцем, вдыхая чистый, неудержимый воздух на крыше школы, он наконец понимает, что сделал. Урарака лишь переживала за него, и Изуку не только отверг ее заботу, но и сделал это самым грубым из возможных способов. Безусловно, сейчас Изуку не похож на себя обычного, но это не имеет значения, когда он вспоминает выражение лица Урараки. Она выглядела так, будто еще немного — и она расплачется. Изуку перематывает эту сцену в своем уме снова и снова, до такой степени, что его сердце сжимается от пугающей запоздалой мысли, складывающейся в его голове. — Деку! Вздрагивая от громкого голоса, Изуку поднимает свою голову, чтобы посмотреть в направлении двери. Кацуки здесь, с гневным оскалом на лице и готовностью накричать на него, но как только видит лицо Изуку, он замирает. Это длится лишь несколько секунд, а затем хмурое выражение возвращается снова; на этот раз оно более выражено, чем раньше. — Дерьмо. Какого черта с тобой не так? Не в силах больше сдерживать свою тревогу, он выдает свои мысли громким испуганным голосом: — Урарака-сан ненавидит меня! От этого утверждения, произнесенного абсолютно серьезным тоном, на лице Кацуки появляется выражение человека, которому только что сказали, что из задницы Всемогущего встает солнце. — Что?! — Урарака-сан ненавидит меня… — повторяет он. В этот раз его голос смягчается и больше напоминает всхлип. Только тогда Изуку понимает, что он на грани слез. — Она не ненавидит тебя, идиотина! Ты можешь пнуть ее пса, и она продолжит думать, что это собака виновата. Блять! — Но я наорал на нее! У Кацуки дергается глаз. Изуку слышит, как тот бормочет: «Ты наорал и на меня». Прежде чем он успевает что-либо спросить, Кацуки открывает свой рот, чтобы отругать его: — Если тебя, блять, это так сильно беспокоит, так иди извинись перед Круглолицей! Блять, почему ты все настолько усложняешь? Изуку кривится и крепче обнимает руками свои ноги. Кацуки вздыхает, следом садясь напротив него, в стороне от забора. — Деку, — Изуку вопросительно моргает. — Подойди сюда. Тон остается твердым, но в нем нет привычной резкости, которой обычно пропитаны слова Кацуки, обращенные к нему. Изуку чувствует себя слишком измотано, чтобы как-либо сопротивляться; но все же это не апатичная податливость, которую он испытывает, а нейтральный, почти вопросительный голос заставляет его исполнить просьбу. — Сними свой пиджак. Изуку едва не падает. — Что?! — Т-ты услышал меня! Просто сделай это! Ничего странного, хорошо?! Просто сними его и засучи свои рукава! Блять! Кацуки выглядит смущенным. Все, что тот бы ни пытался разъяснить, утеряно в злом крике. В то же время, становится понятно, что это не может быть чем-то плохим, судя по румянцу на его щеках. Устало выдыхая, Изуку слушается. — Деку, сядь. И снова Изуку подчиняется. В этот раз его разум работает на автопилоте. Красная, почти кровоточащая кожа на руках привлекает его внимание, и, исследуя глазами каждую царапину, обрамляющую руку, он делает вывод: боль исходит из этих меток. Еще секунду назад он не знал об этом, но теперь, видя состояние его рук, медленно приходит понимание, жаля его кожу с жестоким намерением, чтобы боль не осталась незамеченной снова. Он настолько погрузился в мир эмоций, что не заметил, как причинил себе боль? Как долго он делал это? После этой мысли он смотрит на свои ногти. Он кривится, видя небольшие красные полумесяцы и вспоминая такую же вещь, когда он впервые выпил эликсир. Будто бы тело говорит ему, что эта боль была ради ощущений, ради чувств, ради эликсира. — Ты даже не осознавал этого. Скорее всего, лицо Изуку выказывало его эмоции достаточно, чтобы Кацуки утверждал это. — Сказал это так, будто бы ты сам это понимал, — с надеждой и осторожностью бормочет Изуку. Если Кацуки и слушает его, он прекрасно притворяется, что нет. Вместо этого блондин смотрит на сумку, которую притащил с собой и которую Изуку не замечал до этого момента. Кацуки молча вынимает из нее медицинские принадлежности: несколько бинтов, вату и… «О». Раньше Изуку не задавался вопросом, почему Кацуки пошел за ним на крышу. Он был слишком занят своими мыслями об эликсире и Урараке, чтобы подумать над причиной этого. Однако, глядя на все эти принадлежности, он понимает, что Кацуки не только решил поискать его, но и также он пришел с намерением… — Н-нет, Каччан! Чувство радости, начинающее заполнять его грудную клетку, грубо прерывает внезапный запах алкоголя. Изуку оборонительно прижимает руки к груди. — Заткнись, Деку. Дай мне свои руки. — Н-нет! Это же жжется! — Конечно да, кусок дерьма. В этом и смысл. Изуку хмурится. Тем не менее, он неохотно протягивает свои руки. Этот необычный и в какой-то мере нежный Кацуки слишком важен для него, чтобы отвергать его помощь. Слабо сжимая свои ладони и открывая вид на красные метки от царапин, он готовит себя к тому, что будет дальше. Запах алкоголя слишком силен; от этого его ноздри невольно оттопыриваются и напрягается тело. Изуку крепко закрывает свои глаза, готовясь к жжению. — Перестань дергаться! Я тебя еще даже не тронул! Блять, хватит быть ребенком! Это обычный спирт! У тебя должен быть высокий болевой порог! — То, что у меня высокий болевой порог, не значит, что мне нравится боль, Каччан! Ответа не следует. Следующие мгновения проходят в полной тишине. Любопытствуя, почему нет никаких признаков боли и слов от Кацуки, Изуку раскрывает глаза. Глаза, похожие на красные солнца, интенсивно смотрят на него. В них сияет незнакомая ему эмоция, от чего сердце Изуку начинает колотиться быстрее. Очарованный этим, Изуку упускает момент, когда рука Кацуки двигается к его. Его пальцы касаются правой руки. Осторожно, почти нерешительно, и, несмотря на все это, Изуку все равно вздрагивает от удивления. — Все… все хорошо… ты просто застал меня врасплох, — спешит заверить он, когда видит, что Кацуки почти убирает свою руку. Кацуки замирает на секунду, будто раздумывая, стоит ли продолжать. Нежно — так, что трудно поверить, что это делает именно Кацуки — он наконец берет его руку. Не разрывая зрительный контакт с Изуку, он облизывает свои губы, прежде чем открыть рот. — Дыши, — говорит он глубоким и грубым голосом, и только тогда Изуку осознает, что он задержал дыхание. Кацуки игнорирует болезненный вздох из его рта, когда он касается его кожи бинтом. Движения Кацуки, пусть и ровные, пропитаны такой не присущей ему добротой, что сердце Изуку теплеет. Процесс медленный и болезненный. В то же время Изуку не противится этому, и снова раздражительный голос его разума кричит «мазохист». Изуку едва может расслышать что-то, помимо биения своего сердца. Может быть, это потому, что Кацуки пытается помочь ему, или из-за физического облегчения, которое он чувствует, когда мазь на коже заставляет его боль — его пустоту — уменьшиться. Будто это было необходимо, чтобы облегчить боль и в его руке, и в сердце. Как бы то ни было, крепкие, бесформенные фигуры, нарисованные большим пальцем Кацуки на его коже, делают Изуку податливым и расслабленным. Лицо Кацуки полно сосредоточенности. От этого из груди Изуку вырывается удовлетворенный вздох. Кажется, что этой помощью Кацуки утверждает свое обещание не оставлять его. Казалось бы, то, как он сорвался на Кацуки в классной комнате, никак не остановило его от поисков, и Изуку чувствует комок в горле. Он тихо шепчет: — Прости, что я накричал на тебя. — Это все из-за гребаного эликсира, Деку. Изуку счастлив, что он говорит именно это вместо более напоминающего Кацуки «Я, блять, предупреждал тебя». Глаза Кацуки поднимаются, встречаясь с его, и Изуку чувствует кувырок в груди, когда он наконец замечает их положение. Они так близко, так близко, что он мог бы… У Изуку во рту все пересыхает, и, когда его язык облизывает нижнюю губу, глаза Кацуки неотрывно следят за ним. Так хочется наклониться ближе, но разочаровывающее расстояние между ними даст Кацуки достаточно времени, чтобы тот мог избежать его губ, если бы он попытался его коснуться. Страх быть отвергнутым стирает любое его желание. — Каччан… б-бинт, — говорит он вместо этого. Внутри он чувствует себя подавленно, потому что разрушил интимный момент. Багровые глаза уставились на него так напряженно, что Изуку кажется, будто его душа выставлена на показ, обнаженная для Кацуки. Не в силах больше удерживать зрительный контакт, Изуку поворачивает голову, избегая его взгляда. Кацуки продолжает заматывать его правую руку в тишине. Когда он заканчивает, Изуку боится, что не сможет выдержать того же с левой рукой. Он совершенно не может противостоять неожиданной нежности Кацуки, и не поддаться вперед и не коснуться его губ кажется невозможным. Даже если они целовались раньше, он все еще не понимает их отношения сейчас, так что он… — Эй, — Изуку моргает, останавливая свои мысли и вопросительно глядя на Кацуки. — Хватит. Изуку не успевает спросить, что он имеет в виду, так как его неожиданно перетягивают вперед. Рукой Кацуки тянет его за предплечье, избегая сухой кожи и притягивая ближе к себе. Когда он обхватывает его талию, сердце Изуку начинает биться со скоростью света. И он замирает, когда его спина ударяется в грудь Кацуки. Сидеть между ног Кацуки, когда последний лечит твою левую руку, напоминает то чувство, когда ваш хмурый, нелюбящий кот наконец прыгает к вам на колени, и вы не знаете, стоит ли погладить его, потому что боитесь прогнать его. Не двигаясь и мягко выдыхая, Изуку боится, что даже от малейшего взмаха Кацуки может уйти прочь, даже если это он был тем, кто решил сесть подобным образом. Угол, может, не самый лучший, но Кацуки решительно продолжает работать. — Так чертовски отвлекает… Теплый поток воздуха около его уха заставляет Изуку чувствовать себя так, будто в его животе обитают десятки бабочек. — Блять, что с тобой не так?! Перестань быть таким напряженным. «Я не могу!» — хочет сказать Изуку, но продолжает молчать. По крайней мере, он пытается. Медленно и сжато, он начинает опускать свои плечи. Его тело ослабевает, и он опирается на Кацуки, пытаясь донести свое принятие этой позиции. Это происходит медленно, почти случайно. Грохочущий звук; сердце Кацуки. Громко и достаточно близко, чтобы почувствовать, и от этого Изуку еще больше расслабляется, наслаждаясь тем, что он предпочитает назвать объятием. Нежные ладони на его руке, забирающие всю боль, легкая вибрации груди Кацуки, и куча разных эмоций — его эмоций — наконец отыгрываются на нем, и он сдается теплу другого парня. Убаюканный громким сердцебиением, которое он чувствует спиной, Изуку засыпает.***
Приходит окончание дня, принося с собой темные тучи на горизонте и обещание дождя. Изуку приседает возле дверей здания. Глядя на небо, он вспоминает все, что случилось сегодня. Он такой же раздражительный и нетерпеливый, но теперь не воспринимает это серьезно. Кажется, будто действия Кацуки что-то изменили в нем. Когда он вышел из лазарета и узнал, что пропустил все занятия после перемены, он был расстроен. Айзава, должно быть, раздражен его поведением, в этом нет сомнений. Но неодобрение Айзавы — это ничто в сравнении с разочарованием Урараки. Он грустно выдыхает. Его шансы извиниться перед Ураракой полностью ушли, как и этот день. Изуку теребит свой телефон. Ему хочется позвонить ей, но, подумав об этом секунду-две, он понимает, что лучше переговорить с глазу на глаз. Извиниться и объяснить причину его поведения невозможно без упоминания эликсира. Так что он подождет до понедельника, даже если это значит, что он будет чувствовать вину все выходные. Медленно, но неуклонно ускоряясь, звуки тысячи капель, падающих на асфальт, поглощают тишину. Изуку все еще сидит под крышей, в открытую наслаждаясь дождем. Несмотря на эмоциональные американские горки дня, чувство выполненного долга, скрытое в его груди, почти затмевает собой негативные чувства. Рассеянно гладя свою руку, он продолжает ждать. «Терапия должна скоро закончиться», — думает он, и не проходит пяти минут, когда Кацуки покидает здание. Изуку молча смотрит на него, видит, как он берет свою сумку, чтобы вынуть зонтик. Кацуки замечает его взгляд несколько секунд спустя, и Изуку мягко улыбается, когда их глаза наконец встречаются. — Ты снова забыл свой зонтик? — Изуку моргает, и секунду спустя на его лице появляется смущение. Кацуки раздраженно сужает глаза. — Ты такой тупой! У тебя такой же инстинкт самосохранения, как у гребаной слепой кошки? Несмотря на свои грубые слова, Кацуки начинает идти к нему. Изуку фыркает, поднимаясь на ноги. «Дежа вю», — думает Изуку с восхищением и весельем, глядя на то, как Кацуки предлагает ему стать под раскрытый зонтик. Рука Изуку крепкая, немного холодная от нервов, что проникают в кожу, когда он кладет ее поверх ладони Кацуки на ручке зонтика. Быстрый взгляд на напряженные, но в то же время спокойные глаза Кацуки делает Изуку более уверенным в том, что все хорошо. Проходят мгновения, и блондин не кажется раздраженным его жестом. Легкая улыбка появляется на его лице, прежде чем он говорит шепотом, который звучит чуть более интимно, чем он того хотел: — Идем домой, Каччан. Низкий и резкий жужжащий звук является ему ответом, и затем они, касаясь друг друга своими плечами, идут вперед.***
В защиту Изуку, у него инстинкт самосохранения получше, чем у слепой кошки. Хотя Кацуки не нужно об этом знать; так же, как он не знает о том, что внутри его портфеля лежит неиспользованный зонтик.